Ознакомительная версия.
– Подь сюда, человече, – подозвал к себе Акима.
Но в последний момент увидел, что тот на костылях, на протезе, подошёл сам. Старик сразу узнал его: это был старший сын колхозного мельника Григория Ивановича Калиновского из Слободы – Евген.
– Здравствуй, Евгений Григорьевич, – поприветствовал его Аким.
– Дядька Аким? Аким Макарович? Живой? – признал и полицай, но ответил с некоей долей иронии:
– Ну и слава Богу. Не будем особо болтать, и целоваться не станем: не время. Я вот чего тебя окликнул, – Евген поправил винтовку на плече, продолжил:
– Там, в верхах ручья Говорушки, километрах в двух в сторону Большой кочки на Казённом лугу вчера страшный бой шёл с партизанами. Это видно заслон был, прикрывали отход основным силам, как я понял. Ваши все полегли. Все, до единого. Кто ещё шевелился раненым, того немцы… это… пристреливали. Сам лично видел. И сейчас там убитые мужики лежат. Местные, из окрестных деревень. Около сотни. Точно не знаю, но на вскидку… около того. А может и чуток больше. Не считал. Надо бы сходить, схоронить… Мы-то своих всех убитых и раненых забрали с собой, немцы и «мамолыжники» тоже, а партизаны остались. Так что… людям-то передай, не забудь, дядька Аким.
Полицай уже кинулся, было, за сослуживцами, потом остановился вдруг, вернулся обратно.
– Да, пока не забыл. И сегодня по утру больно сильный бой шёл у Большой кочки. Мы как раз строились в походную колонну, домой собирались выходить из леса, как бой начался. Короткий, но сильный. Даже миномётами немцы мины кидали. Хорошо было слышно, как ухали мины. Значит, немцы выкуривали партизан. Видно, в лоб, с наскока не получилось, так они минами. Наших полицаев там не было, мы успели отойти подальше в тыл, немцы сами справились. Серёд мужиков слух шёл, что какую-то группку партизан уничтожали на этом островке. Надо бы и Большую кочку вам проверить. Ну, бывай, не кашляй, – Евген спорым шагом пустился вслед полицаям.
Как тут после таких новостей можно усидеть в землянке, какие к чёрту мордушки? Сразу же отправил внучка младшенького Пашку бить в било.
Бабы сразу же кинулись, было, в лес, но Аким со стариками удержали:
– Чего зря бежать? Надо сразу брать носилки, или что-то, их заменяющее, хотя бы то же рядно, тряпки, вытаскивать мужиков в деревню. Чего зря голосить, выть? Вы сначала разберитесь. И потом. Сообщить надо в Пустошку, в Руню, Борки, Слободу. Наши люди, чего уж там… Хорошо бы собраться из окрестных деревенек всем вместе, порешать… Может, гдей-то могилку общую, братскую выкопать, схоронить вместе. Погибли-то разом, за общее дело, вот пусть вместе и лежат, царствие им небесное. Чего их таскать-то по лесам и болотам? Мало при жизни натерпелись, так ещё хотите после смерти мучить? А то – бежать! Думать надо, а не выть немо. Бабы, что с них взять?! У них же сначала крик, а уж потом и ум подходит…
Акима поддержали старики, согласились.
– Правильно говорит Аким Макарович, – неслось из толпы, где кучно стояли пожилые жители Вишенок. – Думать надо… Криком делу не поможешь… И в Борки надо, в Пустошку со Слободой… Руню ба не забыть… Гонцов послать надоть… Мальцов, которые пошустрее, сообразительных… быстрых на ногу…
– Разом пойдём, вместе, – предупредил всех Аким Козлов. – На Деснянке у пристани собираемся.
Сам не пошёл: далеко, не дойдёт на своей культе. Но деревенских всех организовал. Отправил гонцов в соседние деревни.
Глаша с Марфой содрали с нар домотканые тряпки, что покрывали поверх, собрались в лес. Если, даст Бог, своих не обнаружат среди погибших, то другим семьям помогут. Ничего не говорили друг дружке, делали всё молча. Боялись даже подумать, представить, а не то, чтобы заговорить, произнести в слух, что, не дай тебе Боже, кто-то из близких там лежит бездыханно: Фимка иль Данилка, а может Васька с Кузьмой, Вовка? Не дай тебе, Господи. Детишек решили не брать, но Танька со Стёпкой настояли, пришлось взять. Да почти вся деревенская ребятня пошла со взрослыми в лес. Куда ж без детишек? Только Ульянка…
– Нет. Я дома останусь, не смогу, если что…
– Вот и пригляди за земляночкой, доня, – сразу же согласилась Глаша. – Мало ли что… а без пригляду нельзя.
Бабы, молодицы, детвора ждали остальных на Деснянке. Толпой пошли. Оно всегда так в Вишенках: когда горе, беда, тогда только толпой, по одиночке не справиться, не сдюжить. Тут только сообща…
– Ну, с Богом, людцы добрые, – Аким Макарович убедился, что все собрались, перекрестил стоящую на берегу толпу людей, махнул рукой. – Бегите, родные мои. И дай вам Господь удачи, – вытер рукавом повлажневшие вдруг глаза, шмыгнул раз-другой носом. – Дай Бог, дай Бог. Мужества вам, силы вам, людцы добрые… А я тут буду ждать, не сойду… это… с места. Сыновья там, внук, два зятя. Вот оно как… Шесть душ, это… у меня там пластаются… за нас бьются. Спаси их, Господи.
На всякий случай несколько молодиц взяли с собой угольки в жестяных банках: вдруг заночевать придётся? Костерок разжечь? Накидали поверх угольков трухи: долго тлеть будет, не сгорит за дорогу. А на месте легко раздуть, и костерок разжечь потом. Само собой – лопаты, топоры.
Всю дорогу не было произнесено ни слова: только тяжёлое сопение да кашель нарушал осеннюю тишину леса, шарканье ног по траве, треск веток под ногами. Женщины, подростки почти бежали, торопились: а вдруг ещё кто живой, а они ползут, не спешат на помощь? И боялись! Ноги подкашивались, дыхание перехватывало, как только представляли погибшими своих братьев, отцов, сынов, мужей. Иль ранеными… Кровью исходят, стонут от тяжких ран, а они тут еле-еле ноги передвигают…
Задыхались не от бега, не – е-ет! От мыслей задыхались. Как представят в мыслях, так и всё! Хоть ложись сразу и помирай. Это ж… это ж…
И спешили. Боялись и бежали. А ещё молились на ходу. Уповали на Господа Бога, что смилостивится он, спасёт мужа-кормильца, сына-надёжу, брата родного. Они же… они же… самые лучшие, самые милые. Самые… самые… Уж кому-кому, а их родственнику точно повезёт, выживет он обязательно. Как же без них жить?! И верили, свято верили и надеялись, что уж их родных обошла стороной смерть, они живы и здоровы. На худой конец – ранены. Ну – у, так это уже не беда. Так это уже если не счастье, то что-то близкое к нему, тоже радостное, светлое: живо-ой! А какой? Да разве ж в этом дело! Главное – живой! Выходят, поднимут, поставят на ноги! Не беда, что в землянке вчера съеден последний сухарь, под нарами осталось корзинка картошки в зиму на всё семью. Главное, что бы живой! От себя оторвут, сами помирать станут, но выходят, спасут своего родного мужа-отца-брата-сына. Из кожи вон вылезут, но спасут! Вытащат хоть из того света.
Торопились. Только тяжёлое дыхание да шарканье ног. И молились. И свято верили, и надеялись. И боялись до дрожи в коленках, до коликов в животе, до… до помутнения сознания боялись.
Как ни странно, но первым прибежал на место боя Назар Сёмкин. Немного отдышавшись, сразу же пошёл рыскать между деревьев, по ямкам-окопам, разыскивая погибших партизан. Женщины шли позади, на некотором удалении от Назара, жадно и со страхом прислушиваясь к его крикам, командам, боясь услышать своё имя, фамилию.
А Назар, обнаружив погибшего, переворачивал, если надо, труп, внимательно всматривался в мёртвое лицо, стараясь узнать, определить: кто это?
– Пе-етри-ик! Кто есть от Галки Петрик? – кричал на весь лес Назар. – Идить сюда. Кажись, зять ваш, старшей дочки мужик лежит, царствие ему небесное. Гришка…
И тут же лесную тишину прорезал истошный, душераздирающий крик вдруг потерявшей последнюю надежду женщины. Когда теряется последняя надежда, даже крик не помогает, не может вернуть ту надежду обратно. Только других способов заглушить страшную боль душевную человечество не изобрело, не выработало за всё время своего развития. Вот и кричали женщины…
– Козло-о – овы! Кто есть от Козловых? И вы идить сюда. Вроде средний сынок Акима Макаровича – Костик… Учительствовал который… в очках…
А потом ещё и ещё… Много было незнакомых мужчин, мужчин из других деревень, или обезображенных ранениями, взрывами лиц, которых трудно было опознать. Этих решили сносить в одно место, складывать в рядки на краю луга у молодой дубравы. А потом уж проводить опознание. Почти все погибшие имели сквозные пулевые ранения в голову: значит, враги добивали их уже после боя, добивали раненых.
Подошли люди и из Пустошки, Борков, Слободы. Последними, почти уже к ночи появились старики, женщины с детишками из Руни.
Отыскать, собрать, сносить все трупы, обшарить всё поле боя за светлое время не успели, отложили на утро. То тут, то там стали разводить костры. Люди собирались вокруг костров, замирали, тесно прижавшись друг к дружке. Нет-нет, да зайдётся в отчаянном, безысходном крике женский голос, ему вторит другой, их поддержат ещё несколько голосов, добавятся детские, и вот уже голосит, причитает, стонет вся поляна, а кажется, что стонет весь лес… мир весь стонет. Стон этот долетал до высокого звёздного осеннего неба, и они, звёзды ночные, дрожали там от этого стона, мерцая…
Ознакомительная версия.
