Володя заглянул в тюбетейку и вскрикнул: лопнуло самое большое яйцо, желтое с белыми пятнами, самое красивое — яйцо лесной горлинки.
Володя положил тюбетейку на пень и выбросил яйцо на траву.
Потом снова медленно двинулся вперед. Через несколько шагов лопнуло еще одно насиженное яйцо. Затем сразу три.
Володя закричал. Но Фимка не слышала. Она была далеко — в том месте, где тропинка выбегала из леса и спускалась через поле к реке.
Володя пошел еще медленнее, так что большие черные муравьи, спешившие по дорожке домой, без труда обгоняли его.
Однако старания Володи были напрасны. С каждым шагом все меньше яиц становилось в его тюбетейке.
Он выбрасывал их на дорогу. И даже лесные мыши, выглядывавшие на тропинку, не подходили к ним.
Тогда, крепко сжав зубы, Володя бросился к реке, и когда добежал до берега, поросшего высоким чернобылом, в тюбетейке его осталось только одно яйцо — зеленое, с тонкой скорлупой, покрытой бурыми точками. Это было яйцо варакушки — маленькой певчей птички с белой звездой на шее.
Володя положил его на ладонь и с отчаянием огляделся вокруг. Красивая тюбетейка его, сшитая из парчи, промокла насквозь, ноги болели от усталости, а пистолет, с которым он всю жизнь не расставался, лежал теперь у Фимки за пазухой.
Он был обманут кругом, и потери его были огромны. Володя тяжело вздохнул и посмотрел вниз на реку.
Под его ногами у крутого, желтого от глины берега стоял большой плот.
На плоту он увидел Сергея Семеновича, а подальше — Фимку, присевшую на корточки у воды.
Толстый шест, упиравшийся в плот, был прислонен к берегу, а по этому шесту спускались на бревна плотогоны.
— Лезь сюда! — крикнула Фимка снизу. — Скоро отплывем.
Володя несколько раз прошелся по берегу взад и вперед. Но берег был одинаково крут повсюду.
— Слезай по шесту! — снова крикнула Фимка. Однако Володя стоял в раздумье, не трогаясь с места. Слезть по шесту было совсем нетрудно. Но как спасти яйцо варакушки — последнее, оставшееся целым? Куда его девать, если руки будут заняты? Разве положить под тюбетейку на голову? Но тюбетейка была так тяжела и грязна, что Володя с размаху швырнул ее вниз на плот. Она упала на бревна возле Фимки у самых ее ног.
Постояв еще немного в раздумье, Володя положил яйцо варакушки в рот.
В самом деле, это было единственное место, где оно могло бы остаться целым.
Он придерживал его только языком и нёбом, стараясь не прикоснуться зубами.
Теперь руки его были свободны. Он взялся за шест.
Он спускался осторожно и долго, и рот его все время был открыт.
До конца оставалось совсем немного, не выше одной ступеньки, когда Володя спрыгнул на бревна, выпустив из рук своих шест. И все же зубы его легонько лязгнули. Володя быстро присел, наклонился и выплюнул изо рта только одну скорлупу.
Слезы загорелись на его глазах. Он пробежал по бревнам мимо Фимки, ни разу не посмотрев на нее.
На середине плота он лег, закрыл глаза и повернулся лицом вниз.
И он не слышал веселых криков плотовщиков.
Он даже не заметил, как, цепляясь краем за берег и тревожа черных раков в их глиняных норах, огромный плот медленно выплыл на середину.
Река шипела меж толстых бревен, связанных сухой лозой. И эта сухая мертвая лоза, пустившая корни в воду, шумела зелеными побегами, как живая.
А плотовщики, разложив на кирпичах огонь, варили в ведрах кашу.
Ничего этого Володя не видел.
Он лежал неподвижно, прикрыв рукой глаза.
Он больше ничего не хотел, только бы напиться воды.
Но как далека была она здесь, на этом громоздком плоту!
Вдруг что-то мокрое коснулось его руки.
Володя открыл глаза. Рядом с собой он увидел на бревнах свою тюбетейку. Она была чисто вымыта, и от нее ничем не пахло. Кто это сделал? Фимка? Нет! Она стояла недалеко, спиной к Володе, и смотрела на берег, на острый тонкий свет, рассыпанный по реке, как соль.
Володя снова закрыл глаза.
— Пить хочешь? — услышал он неожиданно голое Фимки.
Володя приподнялся на локте.
Фимка стояла рядом, держа в руке кружку, полную чистой воды. Он посмотрел в глаза Фимке, но не увидел на ее лице насмешки. Оно было спокойно.
Тогда Володя напился и прополоскал рот, плюнув подряд раз тридцать.
— А у вас в саду, — сказала Фимка, — тоже есть гнезда.
Володя покачал головой:
— Нету.
— Должны быть, — сказала Фимка. — Хочешь, покажу?
Но Володя отвернулся и снова лег на бревна. Он больше ничему не верил. Ах, если бы он был теперь в Москве!
А между тем плот уже подходил к дому. Вот уж и труба лесопильного завода имени Сталина, вот домик тетки и высокий обрыв, откуда всегда убегали от Володи облака.
Плот остановился. Володя вскочил на ноги. От долгого лежания на бревнах его легонько покачивало.
Он поднял свою тюбетейку и с удивлением заглянул в нее. На самом дне ее лежали его пистолет и полная коробка пистонов.
— Вот как! — громко сказал Володя.
Он поискал глазами Фимку, но та уже сходила на берег, бесстрашно ступая босыми ногами по острым и скользким камням.
«Ну что ж, — подумал Володя. — Вот это очень хорошо».
Он сразу повеселел.
Теперь его потери были не так велики. Тюбетейка плотно сидела на затылке, а пистолет его лежал глубоко в кармане. И кто знает, может быть в самом деле в саду у тетки есть хоть одно птичье гнездо.
Он соскочил на берег и, не оглянувшись ни разу на плот, пустился бегом в гору.
Он нагнал Фимку на самой середине обрыва. Тут Володя взял ее за руку, и они вместе поднялись наверх и вошли к тетке в дом.
Володя для обоих попросил молока и хлеба, уступив Фимке место у окна. А ведь это было лучшее место за столом.
Фимка громко глотала молоко, изредка поглядывая, нет ли поблизости картошки. А она стояла тут же, на столе, в белой фаянсовой чашке, очищенная от шелухи, посоленная и политая постным маслом.
Но никто не стучал по ней кулаком, и Фимка не стала ее есть.
— Тут делать нечего, — сказала она. — Пойдем в сад.
Они вышли из дому и пошли по садовой дорожке вдоль забора.
Теперь солнце стояло над самым садом. И на иглах крыжовника не было уже ни капли росы.
Володя, подняв голову, посмотрел на грушу. Где же красная ленточка? Ее тоже не было. Сучок торчал черный и голый на высоком стволе. Прошло только полдня, а сколько перемен и событий!
«Может быть, — подумал Володя про ленточку, — ветер сорвал ее наконец и сбросил в реку».
И Володя пожалел о том, что больше ее не увидит.
Вдруг Фимка, забравшаяся под куст крыжовника, громко закричала.
Володя раздвинул кусты и поглядел направо. Фимка стояла за кустами у толстого столба, на котором держался забор.
Володя подошел ближе. Он посмотрел на столб, куда показывала Фимка, и в изумлении отступил назад.
Между гнилым столбом и забором, на перекладине, он увидел гнездо. Оно было свито из прутьев, травы, лыка и толстой паутины гусениц.
Но всего больше удивила Володю ленточка — та самая красная ленточка, которая еще утром развевалась на сучке. Она тоже была вплетена в гнездо и сухой глиной прикреплена к забору.
— Здравствуй, ленточка, и ты здесь! — сказал Володя, смеясь.
Он заглянул в гнездо. Там, на дне, выстланном волосом и паклей, лежало одно белое с красными пятнами яйцо, должно быть недавно снесенное пищухой.
А сама пищуха, раскрыв острый клюв, сидела на заборе и кричала так громко, что дрожь пробирала Володю.
Фимка протянула руку к гнезду.
— Не трогай, не надо, — тихо сказал Володя и схватил ее за рукав. — Ты видишь, это моя ленточка. Но пусть берет себе. Мне не нужно. Я боюсь только, чтобы кошка не нашла тут гнезда.
— Кошка тут не найдет, — сказала с презрением Фимка. — Где ей, кошке-то, найти. Это только я могу, а она слепая.
— Это верно, — заметил Володя: — когда ей бросишь хлеба, она долго ищет. Я сам видел. Она слепая, она слепая! — повторил он несколько раз и залился счастливым смехом, потому что теперь все было на своем месте: и гнездо лепилось на заборе, и плоты плыли по реке, и Фимка, проворная, как мальчик, девочка Фимка с серебристыми глазами стояла в саду рядом с ним.
И чтобы чувствовать себя еще более счастливым, Володя снова вынул из кармана пистолет и вложил его в руку Фимки.
— Он твой. Зачем ты его отдала? Он мне вовсе не нужен, — сказал Володя, покраснев. — Мне хочется, чтобы у тебя был пистолет.
И в самом деле, теперь ему хотелось, чтобы у Фимки был пистолет, потому что желания, которые сам Володя считал необычайными, никогда не покидали его.
1936
I
Закончив полный курс обучения в Педагогическом институте и получив диплом преподавательницы литературы в старших классах, Евгения Андреевна Сазонова вернулась в родной город, чтобы надолго остаться в нем.
