Она кивнула головой, и директор вышел, оставив ее одну.
— Дежурный! — сказала она громко, пробуя свой голос. У нее был звонкий, с приятным тембром, отчетливый голос, невольно привлекающий к себе внимание.
Дети немного притихли. Но ненадолго.
К столу, переваливаясь и волоча ноги по полу, подошел дежурный — высокий мальчик со смышленым лицом и ленивыми, медлительными движениями.
— Кого нет в классе?
Мальчик произнес рапорт, не вынимая из кармана рук. Потом повернулся и медленно пошел назад, паясничая и вызывая смех.
Ничего хорошего не предвещало ей начало урока. Тонко звенело стальное перо, защепленное тяжелой крышкой. Две девочки, положив на парту рукоделье, вышивали. И на трех мальчиков сразу напал неудержимый кашель.
Учительница украдкой, будто мельком, окинула взглядом класс.
Она не сделала ни одного замечания. Она хорошо знала, как бесполезны они бывают порой.
И вдруг так же шумно, как дети, поднялась она со стула. Легкими шагами подошла она к девочкам, вышивавшим узоры, посмотрела их рукоделье и спросила, где достают они нитки.
Она смеялась, разговаривала, лицо ее было оживленно, приветливо, будто она сама разрешила им этот шум, звон и кашель.
И странное дело — почувствовав, что все им позволено в эту минуту, дети притихли.
— А теперь, — сказала учительница, — будем заниматься. Вы остановились, как говорил мне сам Сергей Андреевич, на Грибоедове — «Горе от ума».
— Нет, нет! — крикнула вдруг стриженая девочка, улегшись всей грудью на парту. — Мы уже прошли «Горе от ума».
— На чем же вы остановились?
Никто не ответил. Несколько секунд длилось молчание. Многие усмехались. Наконец та же стриженая девочка сказала:
— На «Евгении Онегине».
Учительница с недоумением посмотрела на детей, потом опустила лицо и усмехнулась. Она поняла. Теперь дети проверяли ее. И эта детская хитрость, так хорошо знакомая ей, привела ее в полное спокойствие. Душевное волнение утихло.
— Хорошо, начнем с «Евгения Онегина». На какой же главе вы остановились?
— На пятой! — снова крикнула девочка.
— Начнем с пятой главы.
— Нет, на второй! — крикнул еще кто-то.
— Отлично, можно начать и со второй.
— А у нас книг нет, мы не знали.
— Нам книги не потребуются, — спокойно сказала Евгения Андреевна.
В это время громко скрипнула парта, и Новиков с сонным лицом и наглыми глазами неторопливо побрел к двери.
Учительница не проводила его даже взглядом.
Отодвинув журнал и книгу в сторону, она подошла к окну, где все та же старая береза махала ей ветками со двора, и обернулась к детям.
Они с любопытством следили за ней. Как она будет читать? Неужели без книжки, по памяти?
— Итак, начнем, — сказала она.
Деревня, где скучал Евгений,
Была прелестный уголок;
Там друг невинных наслаждений
Благословить бы небо мог…
Она читала негромко, сочным и ясным голосом, расходившимся широко, и при одном звуке его невольно вспомнилась детям их спокойная, текущая по полям река, сверкающий воздух и журавли, неторопливо плывущие в небе.
И по мере того как лилась с ее губ родная речь, сложенная в дивные стихи, все нежней и милей становилось ее лицо, все привлекательней казалась ребятам ее тонкая, одетая в черное платье фигурка с толстой косой. И сердца их, бывшие до этого далеко от нее, словно на другом конце света, теперь становились рядом, приникали к ней.
Она читала уже полчаса.
Ленивый Новиков заглянул в класс и, удивленный необыкновенной тишиной, вошел и тоже сел на парту. С минуту он вертелся, потом, как все, положил свое большое, уже недетское лицо на ладонь и затих.
Никто не пошевелился даже тогда, когда Евгения Андреевна кончила.
— До свидания, — сказала она. — Уже был звонок.
Она быстро шла по длинному коридору сквозь толпу шумевших ей навстречу детей, и никогда еще будущее так широко не раскрывалось перед ней, никогда еще жизнь не казалась ей такой прочной и ясной, бегущей по одному глубокому руслу.
1939
Маленький мальчик Вильборик проснулся однажды очень рано и вышел из своего дома — из шалаша, крытого берестой, в котором он жил вместе со своим отцом — охотником в эвенкском стойбище на берегу лесной реки.
За шалашом в орешнике он увидел на тропинке двух лесных мышей. Они шли друг за другом на задних лапках, неся каждая по одному голубому яйцу.
Это были яйца маленькой птицы пищухи, свившей свое гнездо под кустом.
Вильборик позавидовал мышам и начал искать гнездо этой пищухи, но в густой траве под орешником не мог его найти. Зато он нашел норку бурундука — земляной белки.
Вчера шел дождь, и бурундук сушил орехи, которые призапас для себя еще с прошлой осени. Он вынес их из своей норки и разложил на широком пне на солнце.
Вильборик обрадовался. Он прогнал бурундука, а орехи забрал себе и начал разбивать их камнем. Орехи оказались все полными, ни одного гнилого, и Вильборик ел их с удовольствием.
За этим делом его застал отец.
— Зачем ты отнял у бурундука орехи? — сказал он Вильборику. — Ведь теперь ему нечего будет есть. Орехи поспеют не скоро. Оставь их на пне.
— А мыши? — спросил Вильборик. — Я сам видел, как они таскали у пищухи яйца.
— Эти мыши воры, — сказал отец, — а тебе надо жить честно.
— Хорошо, — сказал Вильборик и положил орехи обратно на пень.
А вечером прилетел в стойбище самолет и привез эвенкам кино.
И все эвенки, большие и малые, пошли смотреть картины, которые показывали ночью под небом, на большом полотне, протянутом меж двух высоких пихт.
И каждый, кто шел смотреть, держал в своих руках билет.
А Вильборику отец не купил билета, потому что Вильборик был совсем маленький и ему можно было смотреть даром.
Но Вильборик не смотрел на картину. Он отвернулся к лесу и ни разу не повернул головы.
— Почему же ты не смотришь? — спросил его отец.
— Мне надо жить честно, — сказал Вильборик, — а билета у меня нет.
И до тех пор Вильборик не поворачивал головы к картине, пока отец не купил ему билета.
1938
Школа, где училась Аня Мамедова, стояла на самом краю города, расположенного у подножья высоких гор.
Аня Мамедова была маленькая, очень маленькая даже для своих восьми лет казахская девочка, с черными глазами, черными косичками, в которых красная ленточка казалась очень яркой.
Ане трудно было учиться, труднее, чем другим детям, так как она плохо говорила по-русски.
Но ей хотелось говорить по-русски хорошо и учиться лучше других. Поэтому никто раньше ее не приходил на уроки.
Едва только часы, висевшие на стене в учительской, били восемь, как на пороге школы раздавался звонкий голосок:
— Здравствуй, Марья Ивановна! Вот и я пришел!
Так говорила Аня учительнице.
И какова бы ни была на дворе погода: шел ли дождь, который часто спускался в долину с гор по каменистой дороге, выпадал ли на короткое время рыхлый снег по колено, стояла ли такая жара, что даже птицы раскрывали клювы, — голос девочки всегда звенел на пороге школы в свое время:
— Здравствуй, Марья Ивановна! Вот и он — я, Аня Мамедова.
Но однажды утром в долину, по той же дороге, по которой приходили с гор дожди, опустилась на город огромная туча, вся в черных клочьях, страшных завитках, и налетел ураган. Как на цепях, заскрипел и закачался над улицей воздух. Сначала испугались птицы и улетели в гнезда. Потом забились под дома собаки. Согнулись до земли молодые деревья, и посыпались с них зеленые, еще пахучие листья.
Такой жестокий был ветер.
Марья Ивановна поспешила запереть все двери в школе и захлопнуть окна на крючки.
Она с тревогой смотрела на свое любимое дерево, росшее неподалеку у крыльца. Это был горный дуб, уже старый, с крупными листьями, крепко сидевшими на своих длинных черенках. Он один не сгибался под бурей. Но и он весь звенел и ронял на землю сучья. А шум его листвы проникал даже сквозь стены в школу, где сейчас, кроме учительницы, не было никого.
Учеников Марья Ивановна в тот день не ждала. Улица была пустынна. Лишь какой-то дерзкий мальчик пытался перебежать через нее. Но ветер сбил его с ног и унес неизвестно куда его шапку.
Вдруг Марья Ивановна услышала под окном чей-то голос.
Она поспешила выйти на крыльцо.
Ветер тотчас же обнял ее за плечи и с силой повернул к стене. Но когда она обернулась, то увидела у крыльца маленькую девочку.
Она держала в руках огромный камень.
— Вот и я пришел! — сказала девочка.
Это была Аня Мамедова.
Лицо ее было бледно, ветер рвал ее черные косички с яркими ленточками, но маленькая фигурка стояла прямо и почти не качалась под бурей.
