Я стою здесь… люди вокруг меня меняются… Сменяют друг друга… Автобусы… Одни приезжают, другие — уезжают… уезжают люди в них. А я — стою. Я, сейчас, для них самая близкая часть того, что им достанется от чеченской войны… Я — их связь с войной. Кому-нибудь это нужно? Вряд ли… Кто-то это ценит? Дурной вопрос… Мне пишет мама одного погибшего солдата… а я не хочу ей отвечать. Не хочу! Кажется, мне, что это ни к чему хорошему не приведет. Да и о чем писать? Как погиб? Что делал я в этот момент? Где был? Рядом? Нет? Почему!.. Нет! Незачем… Пусть одна топчет свое горе на тихих улицах своего маленького города или деревни, в городских парках или березовом лесу… Время, верно излечит… А если оно не излечит? Что если я… собственно говоря, я, самая последняя ее связь с сыном… Последняя… Крайняя… Крайний аргумент «большой» политики… крайний аргумент власти… Хреновая «пробка» вялотекущей войны… Я последняя ее связь с сыном. Я и больше никто… ни единой, ни малюсенькой души. Может, общаясь со мной, она отыщет во мне ту часть его, часть сына… часть его души, часть его сердца… то, что осталось во мне от него! Я последний, кто разговаривал с ним, собирал его в разведку, в бой, кто стаскивал его мертвое тело с «брони»… завернутое в плащ-палатку… О, Господи… Надо ответить! — Егор стоял на остановке, смотрел по сторонам, на автобусы, что приходили и уходили… Не знал в какой сесть… Смотрел вдаль, вглубь, пытаясь увидеть великую «независимую» Россию… Ту самую что искал последний раз, лежа в палатке… и нигде не находил. — В 90 году, 12 июня, первым съездом народных депутатов была принята «декларация о государственном суверенитете РСФСР. Спустя два года, по постановлению верховного совета Российской Федерации, этот день стал праздничным, как «день принятия декларации о государственном суверенитете». Изменения в «Кодекс о труде» закрепили введение праздника. Осенью того же года президент Ельцин предложил переименовать праздник в «день России». Но, официально, это название до сих пор так и не присвоили… Нечаянно назвав «день России» — «днем независимости», в своей поздравительной речи, Ельцин перевернул и без того «отравленное» сознание нашего российского народа. Очень многие, по аналогии с американским праздником, так и называют российский праздник, ошибочно, «днём Независимости». Как же так? Он же никогда так не именовался, по крайней мере в официальных документах. Да и в тексте декларации говориться, что Россия остается в составе СССР… Не могу понять одно, — думал Егор, — Россия — самое великое и могущественное государство; богатое великодушными и сильными людьми, чья непреклонная отвага и мужество, покоряли и покоряют многие сердца и умы во всём мире… в отличие от той же самой Америки, что являлась британской колонией на протяжении 168 лет, начиная с 607 года. И в течение ещё восьми лет вела освободительную, революционную войну, между лоялистами и 13 английскими колониями… Есть, что говорить о независимости! Как же сложилось, что у наших людей и без того независимого государства, как Россия, возникла необходимость называть себя независимым, самостоятельным? Что в людском сознании? От чьего гнёта, и какого «ига» мы освободились, чтобы называть 12 июня — днём «независимости»? Наше государство, сейчас, старается помнить ветеранов, героев Отечественной войны. Мы, по-прежнему изучаем их в учебниках истории, абсолютно не думаем о том, что они вокруг нас… В мыслях каждого только ушедшие герои войны. И совершенно не задумываемся о том, что вчера их стало на порядок больше. Что буквально вчера они, — новые, шагнули в пламя войны со школьной скамьи, в пламя чеченской войны и многие оттуда не вышли… А оставшиеся — выжившие, обгорели так, что от них теперь шарахаются, как от прокаженных! Молодое поколение… Нужно говорить о них сейчас, не надо ждать двадцать лет, чтобы прописать об этом в учебнике истории, за десятый класс… Нужно говорить о них сейчас! Потому что война идет… Она, близко к нам, она идет рядом. Она коснулась тысячи семей, и коснется еще столько же. Она должна быть нам понятна, потому что герои этой войны живут среди нас и их много. Они являются нашими мужьями, братьями, друзьями и эти герой ещё молоды. Они — воюющие дети не воевавших отцов!
* * *
Шел третий месяц весны. Весна была дождливой, но зато вокруг все было зелено, утопало в цветах. Приняв решение об увольнении, Егор решил сделать памятный мемориальный стенд, с фотографиями погибших военнослужащих и кратким описанием их боевых подвигов.
— Ты знаешь, Егор, а ведь в роте есть погибшие еще в первую войну? — подсказал Егору Кривицкий.
— Серьезно? И кто они?
— Ммм… Всех не помню… но один из них — Панин… или Панько… и по-моему… он был местным.
— Слушай, Ген, а у кого можно узнать точно… Может, в строевой части?
— Попробуй, поинтересуйся… Кажется, Панин… сержантом был… Позвони Азарову!
Егор снял трубку телефона и набрал номер строевой части. Паша Азаров попросил немного времени, пообещав сразу же перезвонить, независимо от результата. Но, буквально через пару минут, в канцелярии саперной роты забренчал телефон:
— Егор, записывай, — сказал Азаров в трубку, — младший сержант Панько… Пётр Демьянович, 73 года рождения; дата гибели… 95-ый. И второй…
Егор быстро записывал данные на листок, который придерживал Кривицкий, чтобы он не уползал по столу.
— Записал?
— Да. А кто из них местный?
— Панько…
— Адрес есть? — спросил Егор.
— Есть. Пиши… Записал? Все, давай…
— Спасибо! — выкрикнул Егор в трубку, в которой уже слышались монотонные короткие гудки.
— Это было в Джалкинском лесу, — вспомнил Кривицкий, — на Гудермес тогда шли, что ли… колонной. Панько… вот только призвался на контракт. Даже командировка его, вроде, как первая была… Законсервированный фугас был такой мощности, что перевернул бронетранспортер разведки, на котором находились сапёры…
— Значит, Панько — местный… — вслух произнес Егор. — Ген, поехали, найдем?
Панько, и правда, оказался жителем города, в котором была расквартирована оперативная бригада. Собственно, обладая статусом города, в действительности Калач был обычным поселком. Небольшая деревня вдоль дороги. Среди яркой, цветущей зелени донского побережья, в летний период, вырисовывались десяток пятиэтажек и две пятиэтажные общаги, на въезде. А затем неокультуренный, частный сектор, в одну улицу, запутанный в диком винограде и сорняках, с выброшенной на центральную улицу ботвой выкопанного картофеля.
Погибший Петр Демьянович, как оказалось, жил недалеко от воинской части, через три улицы. Где сейчас, как надеялся Егор, должна была жить его престарелая мать. Получив разрешение комбрига, Егор отправился на её поиски. Подъехали к дому:
— Кажется, здесь…
Преодолев полутораметровую рассаду сорной травы, перед домом, Егор наткнулся на калитку наполовину завалившегося забора. Она оказалась закрытой изнутри. Пришлось Егору перепрыгнуть через забор. Во дворе, поросшем такой же непролазной зеленью, виднелся крошечный домик. Егор чувствовал себя первооткрывателем неизведанных земель, которых не коснулась цивилизация. Потрудившись, Егор оказался у низенького домика, дверь которого, Егору открыла такая же, как дом, низкорослая женщина, с горстью груш в обеих ладонях.
— Извините… — испугался Егор.
Старушка даже не подала виду, что испугалась.
— Как же вы отсюда выходите? Извините… — виновато спросил Егор, извиняясь за вторжение.
— А я давно не выхожу… — произнесла старушка, угадывая изумление на лице Егора. Егор огляделся по сторонам.
Выбравшись обратно, Егор отправил Кривицкого в бригаду, откуда Генка привез из роты солдат, чтобы помочь старушке по хозяйству. Солдаты косили и убирали траву из огорода, подметали дорожки. Жгли листья корнеплодов. Но дело было в другом. Егор не мог понять, почему мама солдата, трагически погибшего в Чечне, была всеми брошена и забыта. Забыта воинской частью, в которой служил и погиб её сын. Забыта администрацией города. Егор не мог понять, как случилось так, что она осталась без помощи, без внимания, без средств существования. Почему послужив в саперной роте два года, Егор случайно узнал про неё, и погибшего сына:
«Что можно говорить в этом случае о традициях? — думал Егор, сидя под домиком, на скамейке. — Мы чтим погибших, и не помним живых… А всё остальное — пустые слова!»
Пока привезенные Кривицким солдаты, как «тимуровцы» пахали в огороде, старушка плакала. По-стариковски, неуклюже утирая слёзы дряблыми костлявыми руками, она собирала упавшие плоды фруктовых деревьев, и рассовывала их по солдатским карманам. В глубине души Егор плакал вместе с ней…
Неожиданно, из-за ограды послышался голос лейтенанта Алексея Аверкова, недавно переведенного в роту. Егор еще ничего не знал о нем, не успел познакомиться близко:
