Эльчин
Красные гвоздики в отеле 'Пера Палас'
Эльчин
КРАСНЫЕ ГВОЗДИКИ В ОТЕЛЕ "ПЕРА ПАЛАС"
Перевод на русский - Натига Расул-заде
В "Цветочном пассаже" Тамара, прижав к груди аккордеон и жадно, глубоко затянувшись сигаретой, будто сто лет не курила, урезала мажор, пронзавший до кишок и заблеяла:
Юсиф, возьми меня,
Обними своими руками.
Иди поспи со мной.
А потом - бросай меня!
Без сомнения, ночные посетители "Цветочного пассажа" впервые слышали эти прекрасные слова, положенные на не менее прекрасную музыку, потому что снова наступил чудесный и неожиданный день презентации плодов творчества Тамары, но эта презентация отличалась от всех остальных тем, что автор, то есть видавшая виды Тамара, певшая неопределенным, потерявшим пол от настоявшегося столетнего спирта мира искусства (великолепного спирта!) и дыма сигарет, голосом, и сама впервые слышала то, что пела, так как только что наспех сыпровизировала эту песню в честь Юсифа Борша, который вместе со мной сейчас вошел в "Цветочный пассаж", и Тамара, глянув на него с той же столетней выдержки страстью, ярким пламенем горевшей в голубых ее глазах и истошно проорав этот куплет на весь "Цветочный пассаж", подмигнула бедному Юсифу Боршу, внезапно ставшему похожим на съежившегося, тощего, пугливого с дрожащими ушами зайца, и опять неизвестно - мужским ли, женским ли голосом протянула:
- А потом - бросай меня-а-а-а!
А я, словно этих страданий Юсиф-беку было мало, прибавил:
- Юсиф-бек, борщ - украинский суп из капусты и бурака.
- Конечно, уважаемый, конечно, - ответил он, естественно, не будучи специалистом в области украинской кулинарии, и становилось ясно, что экспромт Тамары полностью уничтожил этого беднягу.
Час назад (всего через полчаса после того, как ты покинула мой номер! Запах твоих духов, смешавшись со свежестью красных гвоздик еще царил в этой комнате... ) по поручению Объединения Турецких писателей пришел ко мне в отель "Пера-Палас" Юсиф-бек и, куря сигареты без фильтра, одну за другой, которые держал меж пожелтевших от табака, длинных худых пальцев, пригласил меня на вечернюю прогулку по городу.
Таким образом выяснилось: Объединение Турецких писателей поручило этому милому человеку занять меня в этот вечер, чтобы мне одному не было скучно в незнакомом городе (Стамбуле?!), и, конечно, да здравствует Объединение Турецких писателей, но был для меня во всем этом один интересный и странный момент: между твоей красотой, твоими нарядами, твоим вкусом, духами, здоровьем, смелостью, страстью, самонадеянностью, ленью, острым умом, впечатлительностью, небольшим снобизмом и небольшим эгоизмом, откровенностью (что же еще?)... взглядом, шутками, тем, что ты любима, богата, горда и властна, твоим чинопочитанием (видишь я и это не забыл!), любовью к приключениям, тем, что ты ни в чем себе не отказываешь... потом... хорошей памятью... скрытой холодностью (может, скрываемой даже от себя самой, но не плотской...), часто меняющимся настроением, злопамятством, информированностью, рискованностью, бескомпромиссностью (достаточно?) и между внешним видом и сущностью уважаемого Юсиф-бека была такая пропасть, такой контраст, что этот контраст (говорил же тебе, что я еще тот тип, но если честно, то я и сам не знаю, что за тип) пробудил во мне давно не испытанный подъем духа и желание выйти вместе с Юсиф-беком на вечернюю прогулку по Стамбулу.
(Впоследствии, когда номер в "Пера-Палас и красные гвоздики в этом номере превратились в воспоминания, во время нашего разговора по телефону в Баку, ты сказала: "Стамбул - город романов, - и тут же прибавила, - шучу." "В каждой шутке есть доля правды", - сказал я. Ты рассмеялась: "В каждой шутке есть доля шутки").
И вот теперь, по приглашению Юсиф-бека мы сидим с ним друг против друга в "Цветочном пассаже", он пьет ракы рюмку за рюмкой, я - пиво, кружку за кружкой (свою норму водки я уже принял заранее, позже еще врежу, и вообще, это я только так говорю - норма, моя норма похожа на безразмерный носок - и на маленькую ногу налезет и на большую), он курит сигарету за сигаретой, я... я же не курю, ибо ровно десять лет назад сделал большую глупость: дал себе слово бросить курить и бросил. (Порой тревожная мысль приходит в голову: а вдруг я повторю ту же глупость с выпивкой, что же мне потом делать?).
По "Цветочному пассажу", задрав хвосты, прогуливались сытые, все как на подбор - упитанные, избалованные судьбой коты, Тамара же, завидев Юсиф-бека, с каким-то дьявольским огнем в душе, под аккомпанемент аккордеона, не переставая пела неповторимую любовную песнь, посвященную этому старейшему труженику пера:
Юсиф, возьми меня!
Сыграй на мне,
Как на этой гармони.
Сыграй, если сможешь,
Возьми, если сможешь.
Если смо-о-о-ожешь!
* * *
Она посмотрела своими большими, черными, как ночь глазами на гвоздики в цветочной вазе в номере отеля "Пера-Палас" и спросила:
- Вы в самом деле привезли эти цветы из Баку?
- Конечно, - сказал я.
Снова "вы", и это "вы" по сравнению с моими к ней (то есть, к тебе!) чувствами так отчужденно звучало, столько в этом "вы" было стеклянного холода, что мне страстно захотелось первым, что подвернется под руку запустить в это стекло, разбить его на мелкие осколки.
Она снова глянула на красные гвоздики, потом перевела взгляд своих больших, черных как ночь глаз и посмотрела мне прямо в глаза:
- Правда?
Мне вдруг показалось, что эти большие, черные глаза не мне не верят, а красным гвоздикам в цветочной вазе, но конечно же, эта мысль ясная как солнечный день (!) была обманчива и я поклялся (и в самом деле так было):
- Спекулянты в бакинском пассаже божьи свидетели, что по дороге в аэропорт я завернул к ним и купил цветы, а уж потом прилетел в великолепный Стамбул (к тебе!).
Взгляд больших, черных глаз с учительской строгостью уставился на меня.
- Это для меня очень важно, - сказала она.
Почему же это для тебя так важно?
И вообще, зачем я купил и привез тебе из Баку эти красные гвоздики?
Разве в начале третьего тысячелетия в Стамбуле перевелись гвоздики?
* * *
В тот период моей жизни, связанный с Москвой, в очередной мой приезд туда я как-то сидел в ресторане Центрального Дома Литераторов (этот прекрасный ресторан всей своей атмосферой дышал вызовом социалистическому строю, но впоследствии, когда столь бесславно окончил дни свои Советский Союз, ресторан тоже утратил свою былую славу...) со старым знакомым драматургом (тогда ему было чуть больше лет, чем мне сейчас), вечно нахмуренным, неулыбчивым, вечно чем то недовольным и озабоченным коммунистом со стажем, лауреатом Ленинской премии; мы пили водку, когда вдруг я заметил непривычную для него улыбку в его подвижных мелких и круглых глазах, напоминавших сейчас пробудившиеся первые весенние цветы.
Этот известный драматург вернулся на миг в свою юность, или же - и это будет точнее - юность, вернувшись, вцепилась ему в горло.
Позже, когда мы все еще сидели в том же ресторане и выпивали, я не сдержавшись, спросил его о причине столь неожиданной метоморфозы, и драматург - будто давно ждал этого вопроса - с большим душевным подъемом, вдохновенно стал рассказывать о своей любимой.
" - Знаешь, мой молодой друг, - начал он, естественно, по-русски, - я не помню другого такого случая в своей жизни, или почти не помню... Мне все время хочется говорить о ней... все время думаю о ней... Она искушенная в любви, немного испорченная, немного порочная, но любимая мной (очень!) и любящая меня маленькая фея... "
Эти слова потому, видимо, застряли в моей памяти, что я впоследствии увидел ту девушку, и была она похожа на самого невинного ангела во всей вселенной, на вид очень далекая от порочности и многознайства юной Лолиты, маленькая, нежная...
но почему я это сейчас вспоминаю?
не знаю...
может, знать не хочу?...
* * *
Я не должен был говорить тебе это и не должен был писать об этом, но сказал, вернее, отчасти сказал, а то, что не высказал, отчасти пишу сейчас, потому что между нами возникло нечто странное (что? сейчас скажу) и я, недолго думая, не ломая голову, понял, что это нечто - есть истина, просто истина, и если это нечто не фальшь, не обман, а на самом деле истина, так почему же я должен периодически, раз за разом отдалять ее от себя (тем более, что это и невозможно!) и скрывать от себя (!) ? - и когда мы сидели напротив друг друга в номере отеля "Пера-Палас" (в считанные минуты остававшиеся уже до постели, уже готовые к постели), ты вдруг, неожиданно для меня на миг напомнила мне свою мать, и я вспомнил до мельчайших подробностей тот день, когда узнал о ее смерти, и так же внезапно я понял, что мы с тобой можем полюбить друг друга, пусть даже эта любовь превратится в запоздалую любовь Лейли и Меджнуна, но в постели я не смогу любить тебя так, как хотел бы я (и ты !), испить тебя до дна, потому что эта мгновенная похожесть заставила меня уйти в себя, мне почудилось, что мы с тобой совершаем предательство, что я совершаю предательство (!)... нет...между нами ничего не было... может, и могло бы быть... можно сказать, ничего не было... наверное, могло бы быть... но не было... и у меня такое чувство (и долгие годы нашего знакомства жило чувство), что я тому причиной, что не было из-за меня, то есть, если бы я очень захотел, страстно возжелал, то наверняка было бы...
