Ткач Елена
СТРАННАЯ ФОТОГРАФИЯ
Едва Сеня переступила порог, как входная дверь с шумом захлопнулась за спиной — сквозняк! На улицах поднималась самая настоящая буря: ветер, не шутя, сбивал с ног и прохожие пугливо прятались по домам — со стихией шутки плохи…
Москвичи не слишком знакомы с разгулом стихий — ни девятибалльных землетрясений, ни жестоких наводнений, ни смерчей, здесь, в столице России, отродясь не бывало. Лишь на исходе ушедшего века Москву слегка «тряхнул» ураган, и тогда её жители с ужасом ощутили как страшны разбушевавшиеся духи стихий.
Сеня подумала, что природа, как видно, гневается, не желая расставаться с летом, ведь сегодня тридцать первое августа — последний летний день. Кто-то там, в небесах, из тех, кому подвластны смерчи и ураганы, поднял их «в ружье», чтобы потешить душеньку…
Девчонка так спешила укрыться от надвигавшейся бури, что здорово запыхалась и взмокла, да ещё по дороге неприятность случилась: разбилась бутылка кетчупа, которую мама просила купить. Она смачно хрустнула, когда Сеня, размахивая на бегу пакетом, с налету вмазала им по стволу дерева в Миусском парке… Теперь в этот пакет страшно и заглянуть — небось сущее кровавое месиво, прямо как в фильме ужасов!
«Дурной знак!» — подумала Сеня и рывком распахнула дверь в мамину комнату.
— Мама, я тут! Ты дома?
Ответом ей был шквальный порыв ветра, он подхватил бумаги с письменного стола и ворохом разметал их по комнате. От сквозняка окно распахнулось настежь, белые листы, словно гигантские одичавшие бабочки, взвились к потолку, с сухим шелестом попадали на пол, один из них ветер с размаху швырнул Сене в лицо, а едва ли не половина всей стопки вылетела в окно, в мир, стонавший от ужаса… День чернел на глазах. Шел ураган!
- Мамочки! — охнула Сеня, уронив свой пакет и пытаясь поймать ускользающие листы бумаги. — Что я наделала?!
Эти бумаги — перевод исторического романа, который мама спешила закончить в срок, — были для Сениной мамы «светом в окошке»: она обожала эту работу! И просиживала над ней ночи напролет, не столько из-за необходимости подработать, сколько из чистой сердечной склонности — Сеня подозревала, что мама скоро вовсе бросит свою основную работу в редакции и со спокойной душой займется любимым делом. И потому было страшно представить, что почувствует мама, увидев на столе вместо аккуратной стопки листов с ровными машинописными строками кучу измятой, жеваной, грязной бумаги…
Сеня выглянула в окно — листы спланировали на тротуар и зябко пошевеливались внизу сиротливыми белыми пятнами. День канул во мгле, по небу зыркали молнии, рыскал грохочущий гром — шла гроза.
— Нет, только не это! — Сеня шарахнулась от окна, когда первые тяжелые капли ударили по подоконнику. — Они же намокнут!
Она сорвалась с места, выбежала из квартиры на лестницу, вихрем пронеслась вниз, — благо, недалеко — второй этаж, — и выбежала во двор.
Старый московский дворик неподалеку от центра — эркеры, арки, проходные дворы, сушь уставшей за лето земли… От Новослободской — там, за проходным двором, тянет выхлопами бензина, пылью и гарью. Гудки, голоса, тормоза — гул Москвы…
«Милый мой, родной старый дом! — всхлипнула Сеня, кривя губы, — как же тебе тут плохо! Ты не знаешь, что такое настоящая зелень лета, что такое простор полей, прелый запах земли в лесу после дождя… И мне не спасти тебя, не взять за пазуху, чтобы, спрятав, тайком увезти за город… И выбравшись за деревню, — у нее, знаешь, такое смешное названье: „Леониха“! — опустить в траву на опушке, у кромки леса. Чтобы ты сам нашел себе место и прирос там, где-нибудь под кустиком земляники. Или на краю поля, где васильки… Но мне не украсть тебя, не увезти, и на дачу больше мы не вернемся — она ведь не наша, мы только снимали ее… А у хозяев денег нет, и они её продают… бедные, бедные! Разве можно продать свою жизнь, — ту которую прожил?!»
И Сеня стала тереть глаза: в них от ветра — сор и песок, ветер колесит по двору, рвет его, бьет наотмашь, все сильней нарастает грохот жести на крыше — полу оторванный лист железа мечется на краю, громыхает, вопит от страха — вот-вот грянет о оземь, сорвется вниз… И пошел, пошел отплясывать «цыганочку» шальной запыхавшийся ливень! И стучит в душе погремушкой гремучей, корчится, злится вопль: лето кончилось! Кончилось лето! Нет, не бывать тому, что загадано, голубые мечты разбиты, размыты шальной осенней дождевою водой… Вот она мчит — вода и сметает бумажный кораблик, забытый кем-то из пацанов на обочине тротуара, и несет его, расшибая о колесо тормознувшего резко такси, и проносится мимо, мимо… в подворотню, куда шмыгнули две полосатые кошки — Томка и Фрося и скрылись в подвале, чтобы там зализать душевные раны и хоть сколько-то свыкнутся с осенью… Бедные кошки: этот ливень смыл их обогретый солнцем покой. Впереди только серая череда неприветливых дней, продуваемых всеми ветрами, равнодушная поступь времени, которому имя РЕАЛЬНОСТЬ.
Жмурясь от пыли, Сеня собирала разлетевшиеся листы. Где-то среди подступавшей зимы затаился четырнадцатый её день рождения, завтра настанет первое сентября, обрамленное торжественной рамочкой: восьмой класс. Жизнь продолжится здесь, в Москве — пустая, никчемная жизнь! Ну, к чему она? Ну, зачем? Разве ждет её что-то лучшее после всех откровений отлетевшего лета… Нет, все лучшее в жизни кончилось, дверца захлопнулась! Дверца, за которой ждали её чудеса! Юность, взрослость — это все, конечно, здорово и хорошо, и не то чтобы ей совсем не хотелось спешить туда — ещё как хотелось! Но почему-то казалось: чтобы быть совсем, до конца счастливой, надо, чтоб эта дверца оставалась открытой. Всегда! Взрослые живут без чудес, их жизнь монотонна, скучна и обыденна, но она, Сеня, так жить не будет, у неё все сложится по-другому, а это возможно, только если успеть протоптать дорожку к чудесному… протоптать сейчас, пока она ещё девчонка-подросток, и пометить её своими тайными метками, чтобы всегда, в любом возрасте отыскать…
Собрав разлетевшиеся листы бумаги, она словно нехотя вернулась домой. А на дворе хлынуло как из ведра — проливной ливень накрыл Москву. И купол дождя восстал над городом, колокольным звоном грозы возвещая конец промелькнувшего лета…
А Сеня… Ксения, Ксана, Ксюшка, Мосина, Сеновал… каких только имен и кличек не надавала ей многочисленная родня! Она поднялась к себе на второй этаж и нашла дверь запертой. Та захлопнулась от сквозняка, а ключи Сеня, конечно, забыла… И за эти минуты успела вымокнуть с ног до головы!
Вот уж точно говорится, что беда не приходит одна. Сколько теперь ей сидеть тут мокрой на лестнице? И куда только все подевались?
Семья у Сени была большая: мама с папой, дедушка с бабушкой и старший брат Костик. И все они жили под одной крышей! Были ещё папина мама бабушка Дина с тетей Маргошей — папиной сестрой, но они обитали отдельно на Ленинградском проспекте. Ни для кого из родных и знакомых не было секретом, что в семье верховодили женщины, вернее сказать, баба Инна. Она вместе с дедом Шурой занимала самую уютную комнату — направо от столовой. Всего в доме комнат было четыре: спальня родителей, столовая, детская и комната бабушки с дедом. Прошлой весной Костик попросил, чтобы ему отвели каморку влево по коридору — там была темная комната, в которой хранился всякий хлам. Взрослые сначала запротестовали: мол, как же мальчик будет жить в комнате без окна? Но, подумав, уступили — дети подрастали и каждый нуждался в отдельной комнате. Тогда темную вымели, вычистили, снабдили торшером, бра и светильником, обклеили новыми веселенькими обоями, и в ней водворился Костик вместе со своим любимым компьютером, а комнат стало пять.
Семья была шумная, беспокойная, то и дело взрослые заводили бесконечные споры по поводу и без повода — инициатором этой бесконечной грызни, как правило, была бабушка Инна. Все-то всегда не по ней, все её раздражало и все кругом виноваты! Быть может, оттого что дом их похож был на ворох сухой соломы, на которую то и дело падали искры из очага и разгорался пожар изнурительной семейной войны, Сеня выросла несколько диковатым ребенком и любому общению предпочитала одиночество с книжкой, лишь бы продлить хоть минуту покоя…
Она сама себе придумала уменьшительно-ласкательное короткое имя «Сеня», не желая отзываться на «Ксюшу» — Ксюши в последнее время прямо-таки наводнили Москву, куда не сунешься — там непременно окажется очередная Ксюша! А Сеня была только одна. По крайней мере, о других молва до сих пор помалкивала… Может, от этого неприятия расхожих стереотипов и рано проявившегося стремления не походить на других, она держалась особняком и сторонилась сверстников. Втайне она мечтала о парне, но только… хорошо бы, чтоб и он тоже здорово отличался от всех, с кем приходилось сталкиваться, а таких что-то пока не наблюдалось.
