Ксения была невысокой, худенькой и кареглазой. Когда она смеялась, в глазах под густыми ресницами сияли чудесные золотые искорки, а когда хмурилась и бывала не в духе, Костик шутил, что глаза у неё светятся зеленью в темноте, как у кошки! Густая копна вечно растрепанных светлых волос падала ей на плечи, иногда Сеня прихватывала их на затылке заколкой. Челку, как у всех, она презирала, и высокий свой лоб оставляла открытым, за что получила от зубастых одноклассниц прозвище «дедушка Ленин». Сеня вообще ненавидела эту манеру обезьянничать и подражать — такую распространенную среди девочек её возраста. У неё были длинные ноги с чуть крупноватыми и вечно сбитыми в кровь коленками, потому что Сеня носилась повсюду как ветер! Она редко плакала, потому что с раннего детства люто возненавидела дразнилку «Плакса-вакса-гуталин», которой донимал её старший братец, и только кривила губки и раздувала ноздри, чтоб не заплакать, а Костик прыгал вокруг, гогоча, и орал: «Ну что, сопишь? Сопатка!»
Правда, это было давно, с тех пор уж столько воды утекло… А прошедшее лето, похоже, примирило брата с сестрой и даже сделало их друзьями. И не только их — Сеня страшно сблизилась с папой. Николай Константинович уверял близких, что его дочь с возрастом обещает стать настоящей красавицей и к тому же она очень смелая, но пока эта дочь была довольно угловатой девчонкой-подростком, обожавшей носиться по улицам наперегонки с собой, боявшейся пауков и всему на свете предпочитавшей туманные девичьи грезы…
И вот теперь девчонка восседала на лестнице, обхватив руками облепленные мокрой юбкой колени и прислушиваясь: не послышатся ли внизу чьи-то знакомые шаги… За стенами старого дома бушевала гроза, от ударов грома дом вздрагивал и будто моргал от испуга — хлопали ставни спешно закрываемых окон. От волнения, холода и бесприютности Сеню пробирал озноб: ей почему-то казалось, что пока она здесь сидит, что-то плохое случилось… может быть, с кем-то из близких… ну почему никто не идет?
Понятно, что мама с папой, как видно, ещё на работе, брат пропадает где-то на улице с новым приятелем по кличке Слон, с которым познакомился этим летом, а вот бабушка с дедушкой… Оба они были домоседами и весьма неохотно покидали пределы их большой захламленной квартиры. Может, в гости отправились? В парке она деда Шуру с бабушкой Инной не видела — у них была излюбленная аллея, по которой они, если уж выбирались из дому, бродили взад-вперед, как заведенные. В лучшем случае присаживались на лавочку посередине аллеи, — тоже свою, любимую, — когда выбивались из сил… Нет, ни на лавочке, ни на аллее их не было. Значит ждать ей придется немало. Но что ж они позабыли на улице в такую погоду и где пропадать старикам в такую грозу?
Сеня уселась под дверью на верхней ступеньке лестницы, положила испачканные листы себе на колени и, тяжко вздыхая, приготовилась ждать. Вот уж точно сказал про их семью Проша — непутевая у них семья!
Вспомнив о Проше, Сеня всхлипнула и уронила голову на колени. Проша, миленький, где же ты?
Дело в том, что Сенин друг Проша несколько отличался от обычного её окружения. Проша был домовой!
Обожавшая все загадочное и таинственное, Сеня предпочитала любому общенью с подружками (которых у нее, к слову, не было), мечтать на своем диванчике, свернувшись калачиком и закутавшись в плед. Книжки Клайва Льюиса и Джона Толкиена она читывала и перечитывала десятки раз и знала едва ли не наизусть. Мир «Хроник Нарнии» и «Властелина колец» был её миром, явью, в которой оживала душа, а мир каждодневный, обыденный — сном, который снился ей, что ни день, — нескончаемым, надоедливым сном…
Нет, конечно, это было не совсем так — ничто Сене было не чуждо, ей хотелось того же, чего и любой нормальной девчонке: быть красивой, счастливой, выйти замуж, иметь семью… Но на небе она искала свою особенную звезду, сиявшую только ей, счастливую звезду, которая поможет найти свое счастье, непохожее на удел других… И счастье это Сеня связывала с присутствием в жизни чуда. Чего-то такого, что заставляет сильней биться сердце и верить, что все, написанное о чудесах — правда! Ну, в самом деле, не могли же люди выдумать все те невероятные и загадочные события, которые происходили с ними на протяжении долгих веков и которые описаны в книгах. В детстве Сеня свято верила в фей и эльфов, в людоедов и злых колдунов. Теперь, повзрослев, она знала, что людоеды и колдуны существуют на самом деле и не только в глухом лесу, а вот что касается фей… но ведь есть мать Тереза, есть святые, которые исцеляли людей и творили чудеса на глазах у многих и многих, есть они и сейчас… по крайней мере, ей хотелось так думать. Что же так манило её, притягивало к той грани реальности, которая повернута к непознанному, необъяснимому, к загадкам, на которые человечество до сих пор не знает ответа… Может быть, сама загадочность! Улыбка Сфинкса, от которой холодок по коже и хочется отвести взгляд?! Но Ксения не хотела отводить взгляд — она хотела знать! Понять, в чем разгадка. Может, даже не понять, а почувствовать… да, этого было бы ей довольно. Она хотела жить в мире, который неизмеримо богаче представлений сформированных разумом, поверенных опытом и разложенных на составные части, бесцветные и вялые на вкус… Мир — живой, он знает и помнит о каждом из нас, и стоит только поверить в него — он приоткроет завесу, и жизнь наполнится тайным смыслом, будто мерцанием звезд… Этот тайный смысл — пожалуй, он и был тем магнитом, который её притягивал, костром, который горел в ночи, манил, не давал покоя, ей хотелось, чтоб взрослая жизнь была озарена светом его огня, вот тогда и только тогда она будет радостной, потому что нет большей радости, чем проникнуть в неведомое… Сеня знала — там ждут ее! Там она сможет сделать что-то нужное, важное, такое, чего без неё никто никогда не сделает, и от того, что у неё получится, что она сумеет исполнить свое предназначение, сердце её расширялось от гордости!
Вот такие довольно смутные и запутанные представления роились в её голове. Похоже, Ксения больше всего похожа была на путницу, путешественницу, стоящую на пороге пути. У неё не было в жизни конкретной цели, её не прельщала карьера, богатство, слава… только эти смутные вибрации реальности, которые говорили ей: малый отблеск небесной тайны ярче земного огня! И она грелась возле этого невидимого огня, свято веруя, что реальность и есть — чудо, чудо неотделимо от нее, оно внутри неё и вся она насквозь прошита чудесным, как золотыми нитями, надо только учиться распознавать их скрытый свет за блеском иных огней…
И вот, словно в награду за верность, этим летом мир неведомый приоткрылся ей. Край завесы был приподнят чьей-то незримой рукой, реальность словно расширилась и её впустили туда — в край, где нет ничего невозможного.
Майской ночью, в грозу ей почудился чей-то зов. И, не задумываясь ни на секунду, она поспешила туда — в ночь, в незнаемое, навстречу тому, кто звал её. Навстречу себе! Потому что, как Сеня теперь понимала: только тот, кто способен шагнуть в этот мир, — только он и может найти свой путь и стать самим собой. Потому что только в этом мире можно найти ответ на все те вечные вопросы, которые теребят душу, если она живая… А если не живая она, — если не живешь ты, а спишь, машинально перешагивая изо дня в день и не задумываясь о том, что делаешь и зачем, — тогда ты, бедняга, и не человек вовсе, а сущий жухлик, потому что скоро, очень скоро душа у тебя засохнет!
Так говорил Проша.
И вот, после всех невероятных событий уходящего лета, Сеня обрела друга, которого сама спасала не раз, который не раз спас её, и домовой по имени Пров Провыч, а попросту Проша решил поселиться в её семье. Домовые невидимы для людей и Проша не был из них исключением — он был невидим для всех, кроме Сени. Она помогла ему исполнить давнюю заветную мечту — духом очиститься. Домовые — они ведь духи нечистые, нечисть попросту говоря! А Проша — он по сути исполнял ангельскую работу — старался помочь людям души свои строить, растить, как цветы, которые от земли к небу тянутся. И за это нажил немало врагов среди всякой нечисти — мерзкий бес на него ополчился. Но все испытания с Божьей помощью и не без помощи самой обыкновенной девочки Проша преодолел и сделался чистым духом. И теперь жить бы, да ума наживать, жить, да радоваться, только… только сразу после переезда в город Проша исчез.
Он говорил ей, что отныне в городе будет являться ей только в крайних случаях и обычай свой — видимым быть — отныне оставит, потому что непорядок это, а Проша порядок любил, разгильдяйства не выносил и твердил, что от этого только одно безобразие получается.
«Ну хорошо, — думала Сеня, — в крайних, так в крайних, но нельзя же ни разу, ни единого разика не подать весть о себе!»
С тех пор, как семья перебралась с дачи в город, минуло уж две недели, и за это время ни звука, ни стука, ни шепота! То есть, стуков и звуков было в доме хоть отбавляй, но все это были не те — не Прошины звуки… Он больше не выходил с ней на связь. И Сеня затосковала.
