Владимир Мегре
Новая цивилизация. Часть 1
Анастасия ещё спала. А над бескрайней сибирской тайгой предрассветное небо светлело.
Я, в этот раз, проснулся первым, но продолжал тихо лежать рядом на своём спальном мешке, любуясь её умиротворённым красивым лицом и плавными очертаниями фигуры.
Они становились всё более различимы в мягком небесном свете наступающего утра.
Хорошо, что, в этот раз, она устроила ночлег под открытым небом, наверное, знала: выдастся тёплой и тихой предстоящая ночь, потому и постелила постель не внутри своей уютной землянки, а у входа в неё.
Мне постелила, привезённый ещё в прошлое пребывание в тайге, спальный мешок, а рядом устроила себе красивое ложе из сухой травы и цветов.
Здорово она выглядела на этой таёжной постели, одетая в тонкое льняное платье до колен, что я привёз ей в подарок от читателей.
Может, только при мне она его и надевала, а так, могла спать и обнажённой.
Чем холоднее в лесу, тем больше можно травы сухой подстелить — ведь, в копне из сена и зимой не холодно.
Даже простой человек, не закалённый до такой степени, как Анастасия, может спать в сене, без тёплой одежды. Я пробовал.
Но, в этот раз, я лежал на спальном мешке. Лежал, смотрел на спящую Анастасию и представлял, как могла бы эта картина выглядеть в художественном фильме.
…Таёжная поляна в глубине бескрайней сибирской тайги.
Предрассветная тишина лишь изредка нарушается еле слышным шелестом веток на верхушках величественных кедров. И красивая женщина безмятежно спит на постели из трав и цветов.
Её дыхание — очень ровное и едва слышное, видно только, как слегка отклоняется тонкая травинка, прильнувшая к верхней губе, когда она вдыхает и выдыхает целебный воздух сибирской тайги…
Никогда раньше мне не удавалось увидеть Анастасию спящей в тайге, всегда она просыпалась первой. А тут…
Мне нравилось смотреть на неё. Осторожно приподнявшись и опершись на руку, рассматривая её лицо, я задумался и стал говорить про себя:
«Ты — всё так же прекрасна, Анастасия. Скоро будет десять лет, как мы познакомились с тобой.
Я, конечно, постарел за это время, а ты почти не изменилась. И морщинки не тронули твоё лицо.
Вот только появилась в твоих золотых волосах одна седая прядка. Что-то, видно, происходило с тобой необычное.
Судя по масштабной кампании, развернутой против тебя и твоих идей, по высказываниям в прессе и чиновничьих структурах, что-то происходит в стане тёмненьких.
Досадить-то они пытаются мне, а уж тебя с каким бы удовольствием достали. Да, видно, руки — коротки…
Только вот, седая прядка всё же у тебя появилась. Но, не портит она твоей красоты необычной.
Знаешь, сейчас модно разными цветами отдельные пряди волос оттенять. Считается у нашей молодёжи, что отдельно высветленные прядки — это модно и красиво.
А тебе и в парикмахерскую ходить не надо: она сама появилась. И шрамик от пули, в тебя выпущенной, затянулся почти.
Небо предрассветное ещё светлее стало, а шрамика на виске даже с близкого расстояния почти не заметно, скоро совсем его не будет.
Вот ты спишь безмятежно здесь, на свежем воздухе, в своём таёжном мире, а там, в нашем мире, очень важные события происходят. Их исследователи называют «информационной революцией».
Может быть, благодаря тебе, может, по велению своих душ, люди нашего технократического мира начинают создавать свои родовые поместья, облагораживать землю.
Приняли они всей душой образ твой, Анастасия, прекрасный образ будущего своей семьи, страны, а может, и всего мироустройства.
Они поняли тебя, и сами строят это прекрасное будущее.
И я стараюсь понять. Стараюсь, как могу. Пока не понял до конца, что значишь ты для меня.
Книги научила писать, сына родила, знаменитым меня сделала, вернула уважение дочери — многое сделала.
Но, не это главное. В чём-то другом оно, главное. Может быть, внутри где-то таится.
Ты знаешь, Анастасия, никогда я не говорил о своём отношении к тебе, ни тебе не говорил, ни себе.
Да и вообще, за всю жизнь ни одной женщине в жизни не сказал: я тебя люблю.
Не говорил не потому, что совсем бесчувственный, а потому, что странными считаю эти снова и бессмысленными.
Ведь, если любит один человек другого, то должна выражаться эта любовь в действиях по отношению к любимой.
Если приходится слова говорить, значит, и нет настоящих, ощутимых действий. А ведь, действия — главнее, не слова».
…Анастасия слегка пошевелилась, глубоко вздохнула, но не проснулась. И я продолжал про себя говорить с ней:
«Я ни разу не сказал тебе о любви, Анастасия.
Но, если бы ты попросила достать с неба звезду, то залез бы на верхушку самого большого дерева и, оттолкнувшись от последней ветки, прыгнул бы к этой звезде.
Если бы полетел вниз, то, падая, ухватился бы за ветки — и снова к вершине полез, и снова прыгнул к звезде.
Ты не просила меня звёзд с неба доставать, Анастасия. Ты просила только, чтобы я книжки написал.
Я пишу их. Не всегда хорошо получается. Иногда падаю вниз. Но, я ведь, их ещё не закончил. Ещё не написал последней своей книги.
Буду стараться, чтобы она тебе понравилась».
…У Анастасии дрогнули ресницы, на щеках появился лёгкий румянец, и она открыла глаза.
Ласковый взгляд серо-голубых глаз…
Боже, какое тепло всегда излучают эти глаза, особенно когда так близко они.
Анастасия молча смотрела на меня, и глаза её блестели, словно наполненные влагой.
— С добрым утром, Анастасия! Ты, наверное, впервые так долго спала, раньше всегда первой просыпалась, — сказал я.
— И тебе доброго утра и прекрасного дня, Владимир, — тихо, почти шёпотом ответила Анастасия. — А мне ещё поспать хоть чуточку хочется.
— Так ты ещё и не выспалась?
— Выспалась, и очень хорошо. Но сон… Так приятен был сон предрассветный…
— Какой сон? О чём он?
— Приснилось, как ты говорил со мной. О дереве высоком и звезде, о вниз падении и снова вверх стремлении. Слова о дереве и о звезде, но будто о любви слова те были.
— В снах часто непонятности бывают. Какая связь быть может дерева с любовью?
— Связь может быть во всём и смысл великий.
Здесь чувства главное, а не слова. С рассветом день мне чувство преподнёс необычайное. Пойду с ним поздороваюсь и обниму его.
— Кого его?
— Прекрасный день, подарок необычный преподнёсший.
Анастасия медленно встала, отошла от входа в землянку на несколько шагов и…
Она всегда так делала по утрам, свою своеобразную зарядку. Вот и сейчас — раскинула руки в стороны и чуть вверх.
Секунду-другую смотрела в небо и вдруг, закружилась. Потом, разбежалась и сделала своё невероятное сальто.
Снова закружилась. А я, лёжа на своем спальном мешке у входа в землянку, любовался стремительными движениями Анастасии и думал:
«Надо же! Ведь, не девочка уже, а как быстро, красиво и энергично двигается, словно юная гимнастка. Интересно, а как это она почувствовала, о чём я говорил про себя, когда спала? А может, зря не признался?»
И крикнул: — Анастасия, а тебе не просто снился сон.
Она сразу остановилась посреди поляны, потом, стремительно перевернувшись в кульбите раз, другой, оказавшись рядом, быстро присела на траву, заговорила радостно:
— Не просто сон? А чем не прост он? Говори немедленно. Подробно очень говори.
— Ну, понимаешь, я как бы тоже думал о том дереве.
Про себя говорил о звезде.
— А где, скажи мне, где слова такие взял? И что рождает их — слова такие?
— Рождают чувства, может быть?
Наш разговор прервал крик дедушки Анастасии:
— Анастасия! Анастасия, немедленно услышь меня, пойми!
Анастасия вскочила, и я быстро встал.
— Опять Володя что-то необычное устроил? — спросила у подбежавшего к нам дедушки Анастасия.
И дедушка, мельком лишь на меня взглянув, бросив коротко: «Привет, Владимир», пояснил:
— Он на берегу у озера. Он нырнул и камешек достал со дна. Теперь стоит, зажав его в своей руке. Предположить могу: ему сжигает камень ручку, но он его не отпускает. И я не знаю, какой дать совет.
Потом дедушка повернулся ко мне и строго сказал:
— Твой сын там, ты — отец… чего ж стоишь?
Не совсем понимая, что происходит, я побежал к озеру. Рядом бежал дедушка и пояснял:
— Этот камешек — радиоактивен. Он небольшой, но энергии в нём много. Эта энергия похожа на радиацию.
— Откуда же он взялся на дне озера?
— Давно он там. Ещё отец мой знал об этом камешке. Но донырнуть туда никто не мог.
— А, как Володя донырнул? Откуда он узнал?
— Нырять на глубину я его натренировал.
— Зачем?
— Так он мне досаждал, всё время просил об этом.
