В. ВЕРЕСАЕВ
Гоголь
в жизни
Систематический
свод подлинных свидетельств
современников
Портрет "странного" гения
СОДЕРЖАНИЕ
И. Золотусский. Портрет "странного" гения
Предисловие
I. ПРЕДКИ ГОГОЛЯ
II. ДЕТСТВО И ШКОЛА
III. ПЕРВЫЕ ГОДЫ В ПЕТЕРБУРГЕ. СЛУЖБА. НАЧАЛО ЛИТЕРАТУРНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
IV. ПРОФЕССУРА
V. "РЕВИЗОР"
VI. ЗА ГРАНИЦЕЙ
VII. В РОССИИ
VIII. ЗА ГРАНИЦЕЙ
IX. В РОССИИ
X. ЗАГРАНИЧНЫЕ СКИТАНИЯ
XI. "ПЕРЕПИСКА С ДРУЗЬЯМИ"
XII. ПУТЕШЕСТВИЕ К "СВЯТЫМ МЕСТАМ"
XIII. В РОССИИ
XIV. ОДЕССА
XV. ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ
XVI. БОЛЕЗНЬ И СМЕРТЬ
Примечание В. Вересаева
Примечания Э. Л. Безносова
Основные сокращения названий источников, используемых в комментариях
Алфавитный указатель цитируемых авторов и документов
Н. В. Гоголь.
Из дагерротипной группы русских художников в Риме. 1845
Книгу В. Вересаева "Гоголь в жизни" открывает фотографический портрет Гоголя. Он отличается от известных изображений писателя тем, что в нем нет вымысла, нет игры фантазии, как это бывает на портретах, писанных живописцами. Перед нами тот Гоголь, каким он был в жизни и каким уловила его чувствительная пластина дагерротипа.
Таков он и в книге В. Вересаева. Книга эта носит подзаголовок: "Систематический свод подлинных свидетельств современников". В ней нет ни одного слова от автора. Автору принадлежат только предисловие, сноски к страницам, комментарии. В. Вересаев лишь монтирует показания истории, составляет их в сюжет, в фабулу, которая читается как фабула романа.
Многие романы о Гоголе, созданные после книги В. Вересаева, уже канули в вечность, а его "свод" остался, пережил не одну эпоху и сегодня является в свет в новом издании. Полвека назад им зачитывались любители литературы думаю, будут зачитываться и сейчас.
Биография Гоголя до сих пор не написана. Выходили "Записки о жизни Гоголя", "Материалы к биографии Гоголя" (их авторами были П. Кулиш и В. Шенрок), но полного описания жития Гоголя нет и, по всему видно, скоро не будет. Наука о Гоголе, как и вся наша наука, только еще выбирается из-под обломков предубеждений, запретов и умолчаний, а также безоговорочного господства "идеологии", привыкшей гнуть под себя факты.
Сегодня, когда мы начинаем ценить факты, преподносимые без идеологической начинки (впрочем, их цена во все времена была высока), книга В. Вересаева приобретает особый вес. Она дает пример честности по отношению к документу, пример уважения к мнению тех, чья точка зрения, может быть, не сходится с точкой зрения биографа и даже противоречит ей.
Я не знаю ни одной работы о Гоголе, вышедшей в XX веке, которая превзошла бы книгу "Гоголь в жизни" по богатству материала, по общей культуре отбора свидетельств, по культуре знания, наконец. То, что мы имели за прошедшие десятилетия, носило характер {3} 1 надзора за Гоголем, проработки Гоголя за "ошибки" и снисходительного поощрения его художественных заслуг, никак не связанных ни с его судьбой, ни с историей его души.
Гоголю больше, чем какому-либо другому русскому классику, не повезло в этом смысле. Если Толстому и Достоевскому, например, скрепя сердце "простили" их "заблуждения", то Гоголю в этом было отказано. Его жизнь и воззрения все еще находятся в тени письма Белинского, в тени оценки, данной Белинским "Выбранным местам из переписки с друзьями".
В. Вересаев, как человек своего времени, тоже отдает дань этим предубеждениям. Его книга явилась тогда (1933 г.), когда суд над великими людьми прошлого восходил к своему апогею. Их верования назывались "смехотворно убогими идеалами" (так пишет и В. Вересаев в предисловии о верованиях Гоголя), их позиция - позицией представителей правящего класса. Писатель в те годы рассматривался не иначе как орудие класса, орудие идеологии этого класса.
Отсюда передержки и натяжки в оценках В. Вересаевым таланта и пути Гоголя. Отсюда его заявления о том, что Гоголь "всю свою идеологию впитал из недр старой помещичьей жизни", что "в вопросах общественности, морали и религии великий автор "Ревизора" и "Мертвых душ" стоял совершенно на том же уровне, на котором стояла его наивная и глуповатая мать-помещица".
К счастью, эти уничижительные характеристики расходятся с текстом самой книги, которая хоть и создана с помощью ножниц и направляющей их мысли (купюры и организация материала), все же являет собой нечто действительное в отношении Гоголя, нечто граничащее если не с полной, то с разносторонней правдой о нем.
Так, несмотря на упреки, которые бросает В. Вересаев в адрес религиозности своего героя (Бог Гоголя - "барско-помещичий бог"), из текста книги мы узнаем, что эта религиозность запала в его душу с детства, что не поздние болезненные уклонения и не верность обрядам и привычка воспитания возбудили ее, а ранняя вера мальчика Гоголя в Страшный суд, в возмездие. Рассказ матери о Страшном суде, поведанный ему в образах и картинах, по словам Гоголя, пробудил в нем "всю чувствительность" и заронил "самые высокие мысли".
Ему с детства было дано "страшное воображение", которым наградила природа еще его отца. Именно оно толкнуло Василия Афанасьевича Гоголя на жаркую привязанность к девочке, которую он ждал четырнадцать лет: с того самого момента, как увидел ее младенцем.
В этом ожидании видна сильная воля, но видна и вера в предопределение - на будущую невесту указала Василию Афанасьевичу во сне Царица Небесная.
Так же верует в предопределение и его сын. Он поражает окружающих высказываниями, которые никак не вяжутся, по их представлению, с его скромными данными. Одно из них приводит В. Вересаев - отъезжая в Петербург, гимназист Гоголь говорит: или вы обо мне ничего не услышите, или услышите нечто весьма хорошее.
Гоголь - и это показано в книге В. Вересаева - с детства сознает свое высокое предназначение. Сознание это соединяется с предчувствием краткости отпущенной ему жизни. Он все время помнит об этом, все время спешит, как спешат жить и его герои, постоянно видящие перед собой лик смерти.
Разве не смерть заставляет торопиться Чичикова, разве не она гонит его по русским дорогам, разве не от нее, наконец (как от пересекающей его путь похоронной процессии в первом томе "Мертвых душ"), бежит он? {4}
Так и Гоголь, по признанию, цитируемому В. Вересаевым, "бежит от тоски" - меняет страны и города, жалуясь на преследующее его охлаждение, на потерю "свежести". "Свежести, свежести!" - этот клич Гоголя к судьбе как бы призывает отлетающую молодость, веселье и победное чувство гения, берущего верх над слабостью тела.
В молодые годы призрак конца, так страшащий Гоголя, отодвигается молодостью, избытком сил, избытком смеха, в котором автор "Вечеров на хуторе близ Диканьки" топит свою печаль. Но уходит Пушкин, смех, который Гоголь безоглядно расточал до сей поры, делается обременен пользой, ответственностью перед Россией, и бремя таланта, несомое дотоле вольно и легко, давит на душу.
Кризисы Гоголя пролегают через смерть и через страх смерти. Первый настигает Гоголя в Вене в 1840 году, когда он, оказавшись на чужбине, чувствует вдруг, что может умереть в одиночестве. Этой вспышке боязни за себя и за свою жизнь предшествует смерть юноши Иосифа Виельгорского, скончавшегося у него на руках на вилле Волконской в Риме в виду ослепительной Кампаньи и собора Святого Петра - этих бессмертных творений природы и рук человеческих.
Кризис 1845 года, когда Гоголь зовет священника, чтобы собороваться, и пишет завещание, тоже случился в чужой земле - во Франкфурте-на-Майне, и это продиктовало ему строки о том, чтоб его не хоронили до тех пор, "пока не покажутся явные признаки разложения",
Из этого предупреждения родилась легенда о летаргическом сне, о том, что Гоголь был похоронен заживо.
На ней позже паразитировало немало авторов. Ее истолковывали как факт надругательства режима над Гоголем, факт насилия, факт убийства. В одной статье в пятидесятые годы с серьезным видом было написано, что Гоголя "устранил" сам Николай Первый, который следил за ходом болезни и, получая сведения из Москвы, торопил тех, кто был непосредственно причастен к убийству.
В. Вересаев склонен считать, что в факте сожжения второго тома "Мертвых душ" и ухода Гоголя из жизни повинно и окружение его, в частности отец Матвей Константиновский, которого он называет "фанатик-изувер". Любопытно, что со слов В. Вересаева так же называет отца Матвея и Владимир Набоков в своем эссе "Николай Гоголь".
Но факты книги говорят против этого. Мы узнаем, что отец Матвей был добрый и честный священник, чей дом во Ржеве служил приютом для слабых и бедных. Люди, пишущие об отце Матвее, выделяют в нем светлое начало, и это не должно нас удивлять, потому что человек, избранный Гоголем в свои духовники, не мог быть иным. Надо не доверять нравственной интуиции Гоголя, его знанию людей, чтобы думать, что Гоголь мог так ошибиться в своем выборе, что он мог приблизить к себе человека, далекого от него сердцем.
