Поль Виола
МРАМОРНОЕ ПОМЕСТЬЕ
Русский оккультный роман
Том XIII
ВОЛЧИЦА
Была девушка,
а потом стала сова…
«Гамлет» Шекспира
Много лет прошло со дня смерти моего друга Анатолия Бич-Карганова, но только теперь я решаюсь предать гласности загадочные обстоятельства его кончины; решаюсь не без колебания, так как придется выдать тайну преступления, известную пока лишь мне одному в этом мире. Впрочем, я вполне убежден, что ни один здраво чувствующий человек, кроме разве самых заскорузлых педантов, не станет слишком строго судить моего покойного друга по всестороннем обсуждении обстоятельств, о которых речь впереди. Кроме того, я принял в расчет время, неизменно заливающее каждую волну общественного внимания тысячами новых волн, и, заменив фамилию последнего отпрыска старинного, всем известного рода нашей страны подставным именем, принял еще некоторые меры предосторожности, о которых не считаю необходимым распространяться.
Облегчив таким образом совесть, перехожу к рассказу, причем предупреждаю читателя, что буду передавать события так, как они представлялись моим наблюдениям, совершенно не останавливаясь на теоретических комментариях для обсуждения возможностей и невозможностей по поводу мистической окраски происшедшего.
В первых числах октября (не буду упоминать года) я получил от отца моего друга Анатолия заказное письмо. За обычным вступлением стояло следующее: «…Обращаюсь к вам с покорнейшей просьбой. Сын мой, как вы, быть может, знаете, полгода тому назад схоронил молодую жену; несчастное, чрезвычайно кроткое создание успело за год и успокоить Анатолия после известной вам истории, и меня примирить с ним. Она пала жертвой, одной из бесчисленных жертв чахотки, в шесть месяцев загнавшей ее в могилу. С тех пор Анатолий не живет более среди живых людей; горе его неутешно — он стал тенью… Всеми силами я старался его ободрить, советовал, как это ни банально, путешествовать — но безуспешно. Вам знаком его характер: развлекать себя путешествием кажется ему оскорблением памяти усопшей; он ни за что не соглашается расстаться с ее могилой. Вы, конечно, помните его склонность к мистическому; в настоящее время под влиянием тяжелой утраты она начинает принимать угрожающий характер и вызывает сильные нервные припадки; он придает странное значение некоторым весьма обыкновенным вещам и становится суеверным. Все это не может не тревожить отца; между тем, дела высокой государственной важности спешно вызвали меня в столицу. Пришлось оставить его.
Конечно, я мог бы поручить сына некоторым отдаленным родственникам; они не отказали бы… Но, при его щепетильном характере, это была бы плохая услуга. И вот я решился обратиться к вам, вспоминая наши добрые отношения и вашу дружбу с Анатолием. Простите меня, если эта просьба покажется вам навязчивой, но вы единственный человек, которым Анатолий не тяготился бы. Скажу прямо: я умоляю вас не отказать приехать к нему в имение, если возможно, на месяц моей отлучки. Если вы согласитесь, то, быть может, нам удастся склонить его на путешествие — это хоть и банальное, но испытанное средство. Я не решаюсь вас просить быть его спутником, но если только вы захотите, ради Бога, отбросьте вопрос о средствах. Я знаю вас как интеллигентного человека: вы, конечно, поймете, что бывают случаи, когда неловкость денежного вопроса совершенно упраздняется. Я готов предложить вам тысячи на поездку и все-таки считать себя вашим неоплатным должником. Ради Бога, не откажите, и, если только возможно, спасите мне сына…»
Далее следовали указания маршрута и подпись.
Прочитав это письмо, я колебался. К стыду своему сознаюсь, что visite de condoléance [1] не слишком привлекал меня. Мне кажется, что многие на моем месте почувствовали бы то же. К тому же, между мной и Анатолием не было особой интимности; был лишь взаимный интерес, охлажденный четырьмя годами разлуки. Это была одна из натур, не склонных к близким отношениям, потому что душа его питала отвращение к проекции наружу, без которой дружба никогда не может быть тесной.
Тем не менее, вдумавшись в судьбу молодого Бич-Карганова, я пожалел его искренне.
Я вспомнил школьного товарища, замкнутого в себе, мечтательного юношу, щепетильно вежливого в обращении, с фигурой высокой и тонкой, бледностью и почти женской нежностью кожи, изящными чертами и оригинальными карими глазами блондина. Припомнились бесконечные идейные споры (Анатолий никогда не говорил о чувствах и поступках), где с его стороны проявлялась всегда удивительная прозрачность ума и большая начитанность; увлечение искусствами, в особенности музыкой, фантазии на скрипке в сумеречное время, что, казалось, очень гармонировало с его характером, склонным к задумчивости и тяготеющим к неведомому, странному, таинственному.
После университета судьба разлучила нас; мы не переписывались, но вскоре я узнал об «истории» от наших общих знакомых. Говорили об увлечении женщиной типа авантюристки, о рассеянном образе жизни, странствованиях по Европе, мистических изысканиях, безумных тратах и т. п.
Вот все, что я восстанавливал в памяти, проезжая проселочной дорогой от уездного города П. к поместью Бич-Каргановых и предварительно проколесив немало по железной дороге. Мне пришлось сделать около сорока верст по нашему Полесью.
За лесами, полными величия и силы даже в осеннее время, следовали, по мере приближения к цели, места, носившие угрюмый характер. Чахлые сосенки и березки, кривые, с обнаженными корнями, сползавшими с кочек в черное болото, подобно исполинским червям; казалось, эти извивающиеся исчадия топи не только не питали больных стволов, но сами терзали их, выпивая последние соки каким-то судорожным усилием. Изредка попадались деревушки, затерянные среди лесов и болот, с убогими хатенками, более похожими на хлева, чем на человеческие жилища. Здесь я впервые увидел на жалких сельских кладбищах кресты необыкновенных размеров, давно почерневшие от времени, изъеденные плесенью, но все еще высоко доминирующие над пустыней лесных прогалин и вязкой мертвой топью. Казалось, художественное чутье народа подсказало ему гармонию этих мрачных memento mori [2] с унылым характером природы.
За мною был прислан экипаж. Из любопытства я завязал разговор с возницей.
— А что, ваш барин сильно за женой убивается?
— Так точно, измучились, не дай Бог как.
Он замолчал. Я ожидал продолжения, не расспрашивая дальше. Действительно, он сейчас же понял мое желание получить дальнейшие сведения и продолжал:
— Очень уважали они барыню за доброту, значит, как ребеночек была… А как заболела, сейчас за дохтурами посылали. Сколько их було!.. Только что, известно, дохтур поможет, как Бог даст, а если, значит, соизволенья нет Божьего, то и с дохтурами все одно… а тут ще химяра якась с тою волчицею…
— С волчицей?
— Так точно; стала у нас тут в лесу волчица показуваться, аж с того самого дня, как то барыня наша заболела, да-й кричить не дай Бог как: ну, значит, больному беспокойство…
— Да ведь у вас здесь столько лесов, что волков много должно быть!
— Никак нет, лет двадцать и жодной не було, а теперь, значит, набежала, потому кругом лесов много.
— Ну что ж, убили ее?
— Никак нет, и по сю пору есть. Да как барыня померла, то так выла над самой могилой, что под леском, где барыня лежит. Да лесник сказывает — землю подрала когтями… А в народе сказывают, что то вже на скончание рода.
— Как так на скончание?
— Так точно, на скончание. Старые люди кажут, что так баринам Каргановым на роду написано: кто, значит, волчицу убьет, тот последний на роду будет, и сам за волчицею помрет. Так-то, значит, та волчица и есть.
