За столом собрались все деревенские старики, знавшие Ивана. Собрались у соседей, у Зориных… У Ивана стало некому накрывать стол. Они тихо что-то обсуждали и выпивали. На углу сидели Николай с Маней, женой. Они сидели будто украдкой, будто их и не было, пили со всеми. За весь день от них не слышали и десятка слов, но, в общем, за столом оживлённо и не было.
Павлуша, сын Ивана, взял гармонь, стал наигрывать, подпевая себе под нос, присвистывая. Старики прислушались, приклонили головы, замолчали. Николай подлил себе и жене, прокашлялся сквозь усы, укусил картошку. Двое, сидевшие у печки, стали негромко подпевать знакомой мелодии, покачивая головами в такт. Женщины задумчиво глядели в окно, кто-то теребил скатёрку. Под столом прохаживался полосатый кот.
Когда начало смеркаться, в сенях послышался шум. Маня вышла из-за стола встречать пришедших. Из города приехали её внуки, Женя и Алёна. Они планировали приехать заранее, никто, конечно, не знал, что день приезда совпадёт с таким событием. Молодые люди обнялись с Маней, расцеловались, негромко поздоровались со всеми присутствующими, и сели за стол рядом с Николаем. Он, будто очнувшись, внимательно поглядел на внуков и сказал:
– Как выросли, похудели-то в городе.
– Что ты, дедушка, там целый день бегать приходится, – покраснела Алёна.
– Учимся, дедушка, вот, – сказал Женя.
– Учитесь… – повторил Николай, – Это дело нужное, важное. Раз можется, пошто не учиться.
– Мы, дедушка, вот, как смогли, сразу приехали, – затараторила Алёна.
– Да что ты, дочка, знамо дело, заняты много.
Маня налила Николаю в пустую рюмку и выпила с ним.
– А ты что ли не пьёшь, Женя? – спросила Маня внука.
– Нет, бабушка, горько мне пить-то.
– На то она и горькая, чтоб не забывать, жизь-то под конец, она такая же, аки горькая твоя.
– Да не такая она горькая, жизнь-то, бабушка, – возразила Алёна.
– Да это ты меня не слухай, дочка, в городе-то, поди, не горькая, и впрямь.
– А у вас, разве горькая? – спросила Алёна, – Хорошо у вас-то, речка вон, лес. Народ у вас весёлый… Не то чтобы сегодня, но так, вообще…
– Не горькая, дочка, не горькая, ты меня не слухай…
Николай налил ещё, выпил, и перебил жену:
– Я вот вспомнил, Женя, как на вокзал тебя малого провожал с мамкой твоей. Приезжали вы к нам летом, мы с тобой по грибы ходили, купаться, вон, на речку.
– Мы каждое лето приезжаем, дедушка. И на речку ходим, и по грибы.
– Я знаю, но то я особо запомнил, Женя. Я тогда шёл провожать-то вас в белой рубахе-то, не в серой.
– Я не помню, дедушка.
– Я-то помню… – Николай нахмурился и выпил ещё, – Я тогда рубаху-то переодел, измазал в копоти я её-то.
Павлуша заиграл песню, которую Николай с детства любил. И старик умолк, слушая негромкое, но ладное пение парня. Маня положила внукам картошки, гуся, квашеной капусты и грибов, и, как следует по обычаю в таких случаях, поставила по стакану компота. Пока Николай слушал, они ели.
Когда Павлуша доиграл и отложил гармонь, Николай глубоко вздохнул и обратился снова к Жене:
– Рубаху-то я измазал, Женя…
– Дедушка, ну что такого? Я и не помню твоей рубахи. Белая она была, или серая.
– Белая она была, белая. Я тогда все карманы обтрепал на вокзале-то.
– Зачем ты это вспомнил, дедушка? – спросила Алёна.
– Да вот шоколадку-то хотел купить я Жене-то. А деньги-то остались в серой рубахе. Переодел, а деньги положить не подумал. Ты прости меня, Женя.
– Дедушка, да что ты. Мы и собирались в торопях, да и вообще…
– Нет, Женя, хотел я тебе купить шоколадку. А денег-то у меня не было. С тех пор ты вон как вырос-то, учишься. Мы не грамотные, ты вот нас поучать, старых станешь. Ты прости меня, Женя. Что не купил я тебе шоколадку. Я хотел купить-то, а денег-то не взял.
– Дедушка, я и не помню этого, ну что ты.
– Ты не помнишь, я помню. Стыдно мне, Женя, перед тобой. Ты малой, скачешь по горке, мамка твоя кричит, чтоб спускался, а я карманы всё тискаю. Нет денег ни копейки. Возвращаться далеко, у вас уже поезд, а денег-то нет. Так и стою болваном и смотрю на тебя малого. Ты бежишь с горки-то, тут как раз дать бы тебе в дорогу шоколадку, а купить-то мне её не на что. Стыдно мне, Женя, прости ты меня.
– Дедушка, что ты… – мямлил Женя. Алёна закрыла лицо платком.
Николай налил себе и Мане. Весь ссутулился, сморщился.
– Прости меня, Женя, – сказал и выпил.
Тихо было за столом, только двое у печки тихонько напевали песню про молодость.
