Портрет гранатовой кровью - Эрнест Орнелл

Я сидел рядом с ней, крепко сжимая её руку и наблюдая за тем, как её грудь слабо вздымалась и опускалась, сидел, вслушиваясь в тихое тикание часов, отсчитывающих секунды до нескорого рассвета. Время от времени Елена кашляла во сне, и тогда я вытирал с уголков её посиневших губ густую тёмную кровь. Моя рука дрожала, и я случайно разбудил её, слабо царапнув щёку ногтем.

– Ложись рядом, – тихо прошептала она, улыбнувшись, – Ты очень тёплый.

– Я не хочу, чтобы у тебя ещё пролежни появились, – покачал я головой, – Засыпай, тебе надо отдохнуть.

– Они не болят, когда от тебя, – тихо ответила она и, с трудом приподнявшись и бессознательно придерживая живот, отползла в сторону, оставив позади себя силуэт засохшей крови и небольшой слой отмершей кожи, – Я накрою, чтобы ты не замарался.

– Не надо, – я лёг рядом на скользкую простыню и обнял её. Она прижалась ко мне и, судя по её дыханию, снова задремала. Я слушал её неровное, слабое дыхание и смотрел в потолок, окрашенный в тёмно-синие цвета глубокой зимней ночи.

– Что думаешь насчёт Эрнеста? – пробормотала она сквозь сон и улыбнулась, ещё покрепче прижавшись ко мне.

– Прекрасное имя, Лена, – тихо ответил я и, убрав с её лица тонкие, ломкие волосы, поцеловал её в лоб.

– Я рада, что тебе нравится, – выдохнула Елена и замолчала.

Через некоторое время она проснулась и, не помня своих слов, попросила унести её в зал, где она уже заканчивала мой портрет. Мои пальцы утонули в рыхлой спине, и она, тихо заскулив от боли, обхватила мою шею и уткнулась лицом в грудь. У неё снова шла кровь изо рта.

– Всё в порядке, пойдём, – прошептала она, и мы ушли в зал.

Я давно уже не спорил с её задумкой: скорее всего, это было последним, что она успела бы сделать, и лишить её цели прямо перед смертью я не мог. Но с каждой новой деталью я ненавидел свой портрет всё больше и больше: его написание было последней причиной, которая не позволяла ей всё закончить здесь и сейчас.

– Подашь мне кисти? – попросила она тихим голосом, когда я аккуратно усадил её в кресло и положил перед ней её альбом, – Они в шкафу.

– Конечно, сейчас.

Несмотря на неизбежное, она всё ещё просила меня прибирать её рабочее место и промывать кисти – ей хотелось, чтобы хоть что-то было нормальным, таким же, как прежде. Мой взгляд наткнулся на лежащие рядом повязки, и я принёс их вместе с набором кистей.

– Зачем? – удивлённо спросила она, когда я открыл одну из них.

– Перевязать тебя, – просто ответил я, когда в нос ударил запах сильных химикатов.

– Не надо, – грустно улыбнулась она, – Я уже заканчиваю.

Мои руки опустились, и я уткнулся взглядом в небольшой шрам в уголке её глаза. Она только взяла мою руку и сжала её так крепко, как только могла.

– Когда всё закончится, у тебя хоть что-то от меня останется, – тихо проговорила она, – Я поэтому это делаю. Чтобы ты помнил, что ты не плохой.

– Я знаю, Лен, – ответил я и, сжав её руку в ответ, сел на пол рядом с ней и положил голову ей на колени, – Просто не хочу.

– Я тоже, – ответила она, и по её лицу прошла судорога.

Я сел в кресло напротив, и, не говоря больше ни слова, она растворилась в написании портрета. Я старался не смотреть на уверенные движения её руки, выхватывая вместо этого каждое выражение глаз, её прикушенную в усердии губу, мелкие разрывы на надутых в раздумье щеках. Сам того не заметив, я задремал.

Меня разбудил её радостный голос – она закончила портрет. Я попросил прощения и, объяснив, что не могу его сейчас видеть, тихо зарыдал, пытаясь не смотреть на подвешенную на люстре петлю.

– Я не хочу умирать, когда тебя не будет рядом, – со слезами на воспалённых глазах сказала она, несколько раз окликнув меня и заставив посмотреть на неё, – Пожалуйста.

Я рьяно закивал и, попросив ещё немного времени, обхватил свою голову и плакал. Наконец, когда в голове повис сдавливающий душу белый шум, я поднялся на ноги и медленно подошёл к ней. Она тяжело дышала, испуганно бросая взгляд на петлю. Я наклонился к ней и поцеловал в последний раз, стараясь как можно сильнее отсрочить неминуемое.

– Спасибо, – прорыдала она и обхватила меня за шею. Ничего не ответив, я поднял Елену на руки, в очередной раз удивившись её болезненной лёгкости, из последних сил пытаясь думать о чём-то другом.

– Я не хочу тебя отпускать, – прорыдал я через пару минут, уткнувшись в её живот. Несмотря на своё неудобное положение и медленно отмирающие мышцы, она нежно погладила меня по голове, перебрала мои волосы своими тонкими пальцами.

– Разлука неизбежна. В наших силах только решить, как именно и когда она произойдёт, – с трудом проговорила она, заставив меня перестать рыдать, затихнув вместо этого в оцепенении.

– Я тебя очень сильно люблю, – наконец пробормотал я почти про себя и ослабил хватку.

Через некоторое время она захрипела и всю её выгнули судороги, но я только сжимал умирающее тело и слушал, как отчаянно бьётся в её груди обречённое сердце. Минуты растянулись в невыносимую вечность, и я, удавив внутри себя крик, ждал, когда всё закончится.

Тяжело дыша, я сидел оперевшись о стену, избегая взглядом и мыслями центр комнаты. Когда слёзы на лице высохли и я перестал в истерике хватать ртом воздух, я медленно поднялся на ноги и подошёл к креслу, спинка которого всё ещё была сырой от крови. Смешанная же с кровью гуашь, наоборот, высохла, и я с болью вперился в свой портрет.

– Я останусь с тобой, – прошептал я в тишину и, украдкой бросив взгляд на её тело, положил альбом на стол перед ней, – Я тебя не оставлю.

Февральская метель нещадно кусалась, но я этого не замечал, оцепенело смотря в потухшее окно. Мой взгляд скользил на другие окна, в некоторых из которых уже горел свет: если бы не пережитое только что, знал бы я, что в одном из них только что умерла чья-то возлюбленная? Откуда я знал, что в других окнах не произошло что-то похожее? Мой воспалённый взгляд скользнул по пролетающему в воздухе льду за очередным прохожим: вряд ли кто-то, кроме меня, знал о ней. Вряд ли кого-то, кроме меня, это заботило.

На автобусной остановке, откуда я хотел куда-нибудь уехать, сидели