Хронология воды - Лидия Юкнавич

Если вам когда-нибудь в своей жизни довелось облажаться или великая река печали, текущая сквозь нас всех, однажды задела и вас, то эта ваша книга. И спасибо за всю ту общую энергию, которая требуется для того, чтобы писать перед лицом культуры. Я чувствую вас.

Энергия никогда не умирает. Она просто меняет формы. Мои любимые друзья и наставники Кен Кизи и Кэти Акер стали космической пылью: и ДНК, и словами.

Спасибо Ронде Хьюз, выдающейся редакторке, и всем людям в «Готорн Букс» за то, что поверили в мои писательские способности. Вы смелые пловцы.

Спасибо Лансу и Энди Олсен, моим суперталантливым героям. И Райану Смиту, и Вирджинии Патерсон — через расстояние.

Диана Абу-Джабер, спасибо, что двадцать лет назад ты сказала об одной из моих историй: «Думаю, из этого могла бы получиться книга». Мне понадобилось по-настоящему много времени, чтобы в этом убедиться.

Спасибо тебе, не-такой-уж-веселый-шутник Беннетт Хаффман: покойся с миром, Беннетт, ты был лучшим из нас — безумная, прекрасная звездная пыль.

Огромный водопад благодарностей Майклу Коннорсу — в общем-то, за всё, и Дину Харту — за то, что сделал это возможным. Спасибо за милосердную любовь ко всем моим сущностям, которых я приводила к тебе на порог.

Спасибо лучшей в истории вечности писательской группе: Челси Кейн, Монике Дрейк, Шерил Стрэйд, Мэри Вайсонг, Диане Джордан, Эрин Леонард, Сьюзи Вителло и Чаку Паланику. И Джиму Фросту.

Отдельное спасибо Челси за предисловие к американскому изданию и Чаку за приглашение [в группу]. И еще спасибо Челси и Чаку за то, что читали черновики этой книги и помогали мне не терять рассудок — ну, по крайней мере, иногда.

Я бы так и не собралась написать эту книгу, если бы не сестра, за которой я следую. Всё ради тебя. Бриджит, в прошлом Клаудия, как мне отблагодарить тебя за спасательный круг твоей терпеливой любви? Ты прекрасно обо мне заботилась. Сестра. Подруга. Еще одна мама. Поэтесса самого нежного грома [1].

И несмотря на то, что эти слова вдруг выглядят удивительно хилыми, мое бьющееся сердце принадлежит Энди и Майлзу, благодаря вам я могу быть.

Писать. Эту любовь. Жизнь. Я не знала.

В день, когда моя дочь родилась мертвой, после того как я подержала в своих трясущихся руках розовое, с губами-розами безжизненно-нежное будущее, покрывая ее лицо слезами и поцелуями, после того как мою мертвую девочку передали моей сестре, которая поцеловала ее, потом моему первому мужу, который поцеловал ее, потом моей маме, которая не решилась ее взять, а потом вынесли через больничную дверь, крошечную безжизненную спеленутую вещь, медсестра дала мне успокоительное и мыло с губкой. Она проводила меня в специальный душ. В душевой был стул и мягкий теплый поток воды. Она сказала: «Приятная, правда?» Вода. Она сказала: «У тебя всё еще немного идет кровь. Пусть вытечет». Я разорвана от вагины до ануса и зашита. Падающая на тело вода.

Я села на стул и задернула короткую пластиковую штору. Было слышно, как она напевает себе под нос. Я истекала кровью, плакала, писала, меня рвало. Я стала водой.

В конце концов ей пришлось вернуться — «спасать утопающих». Шутка. Она заставила меня улыбнуться.

Небольшие трагедии никак не укладываются в голове. Они набухают, всплывают и ныряют там и тут между огромными сливными ямами мозга. Трудно понять, что думать о жизни, когда обнаруживаешь себя увязшей по колено. Ты хочешь выбраться, хочешь объяснить себе, что, должно быть, произошла какая-то ошибка. В конце концов, ты пловчиха. Но ты видишь волны без всякого характера, что гребут всех без разбору и расшвыривают кругом — и столько голов торчат над поверхностью, и остается только смеяться сквозь рыдания над этими несчастными головами-поплавками. Смех может вытряхнуть тебя из горестного исступления.

Когда выяснилось, что жизнь внутри меня замерла, лучше было все-таки родить естественным путем — так мне сказали. Сохранить мое тело на будущее настолько крепким и здоровым, насколько возможно. Мою матку. Мое чрево. Мой вагинальный канал. Я впала в ступор от горя, поэтому сделала так, как они велели.

Роды длились тридцать восемь часов. Когда младенец в тебе не шевелится, нормальный процесс глохнет. Ребенка внутри ничто не двигало. Ни часы и часы окситоциновой капельницы. Ни мой первый муж, который уснул, дежуря рядом со мной. Ни моя сестра, которая пришла и буквально за волосы выдернула его из спячки. В самый тяжкий момент я сидела на краю кровати, а сестра держала меня за плечи и, когда подступила боль, притянула меня к себе и сказала: «Да, дыши». Я почувствовала силу, какой никогда в ней больше не видела. Волну материнской силы от собственной сестры.

Боль — та, что подолгу изматывает тело. Двадцать пять лет плавания — и их недостаточно, чтобы ее вынести.

Когда наконец она родилась, маленькая мертвая рыбка, ее положили мне на грудь, как кладут живого ребенка.

Я целовала ее, держала и говорила с ней как с живой.

Ресницы — такие длинные.

Щеки — всё еще розовые. Непонятно почему. Я думала, они будут синими.

Губы — розовый бутон.

Когда ее унесли, последней моей четкой мыслью перед пустотой, которая потом тянулась месяцами, было: значит, вот она, смерть. Раз так, я выбираю мертвую жизнь.

Когда меня привезли из госпиталя, я попала в странное место. Слышала и видела всех вокруг, но стоило кому-то меня коснуться — отшатывалась. И не разговаривала. Целыми днями лежала в кровати, и мой плач переходил в стоны. Думаю, глаза как-то меня выдавали, потому что, глядя на меня, люди повторяли: «Лидия? Лидия?»

Однажды, когда за мной в очередной раз присматривали, — думаю, меня кормили, — я увидела через кухонное окно женщину, воровавшую почту из ящиков на нашей улице. Она кралась, словно какое-то лесное существо. То, как она озиралась, рыская взглядом туда-сюда, как двигалась от