Йалка - Марина Чуфистова

© М. Е. Чуфистова, 2024

© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024

Издательство Азбука^®

– Мама никогда не говорила, что я красивый… Не стоит меня разубеждать.

Я стоял перед зеркалом в ванной и повторял начало монолога раз за разом, представляя, как зал засмеется в момент паузы. На слове «красивый» я вспомнил деда, который работал на сталелитейном заводе в Архангельске после войны. Он так активно восстанавливал экономику страны, что его некогда белая шерсть свалялась желтыми колтунами, свисавшими со спины, рук, ног, а на доске почета среди ударников соцтруда значилось и его имя.

Я не помню его маску. Под конец жизни он перестал ее носить и редко разговаривал. Помню испещренную уродливыми шрамами спину, когда он сидел на берегу Северной Двины после заплыва. Каждый вечер в любое время года он шел к реке и нырял в нее.

Как-то я подхватил в школе ветрянку. Бабушка уложила меня на скрипучий диван в зале, укутала пледом и приготовила отвар из бузины. Дед, увидев меня в зеленую крапинку, схватил за руку и потащил из дома. Я думал, что, по какому-то древнему обычаю нуоли, он избавит стаю от слабого звена. Но дед привел меня к реке и велел лезть в воду. Было градусов пять мороза. Спорить с дедом я не решился. Разделся и зашел в реку. Дед приказал окунуться с головой несколько раз. Кажется, я тут же выздоровел.

Два года назад я окончил геологический в Архангельске и переехал на юг, в Ростов-на-Дону. Ничто меня не связывало с этим городом. Меня привела мечта. Мой друг Толик двумя годами раньше тоже переехал из Архангельска, чтобы управлять местным стендап-клубом. Как вы уже догадались, моя мечта – стендап. С чего я решил, что могу шутить? Не знаю. Но за три года тут я ни разу не захотел всё бросить. Даже после провальных свободных микрофонов.

Очередной предстоял вечером.

– Мама никогда не называла меня красивым…

Плавать в Дону я не решался. Но перед каждым важным делом совершал один и тот же ритуал. Верил в исцеляющую силу холодной воды и незримую поддержку деда с того света. Верил, что поможет быть смешным. Нет, не так. Верил, что поможет мне шутить. Ведь я и так смешон.

Мне пришлось встать на два часа раньше, чтобы принять ванну. Обжигающе холодную. Клише. Просто холодную. В супермаркете на углу я скупил весь лед накануне, всего два мешка, и сложил в морозильную камеру. Она занимала половину прихожей в квартире Толика, где я снимал угол. На самом деле комнату, но платил как за угол. Когда я купил этот холодильник, он говорил, что этот гроб распугает всех гостей. Но позже не уставал каждый раз повторять одну и ту же шутку:

– Йалка так любит холод, что его девушки сначала проводят пару часов в морозилке, а потом уже в спальне. – Тут он выжидает недоумение и потом делает контрольный выстрел. – И главное, потом они всегда такие покладистые…

Одно из негласных правил нашей с Толиком дружбы и соседства – мы никогда не критикуем шутки друг друга. Даже плохие. Толик называет это проверкой на вшивость. Если девушка нормальная, она посмеется. Проверка срабатывала меньше, чем в половине случаев. Вторым негласным правилом было не критиковать подружек Толика.

Я принял ванну, как мама научила еще в архангельской квартире. Сначала уложил две одноразовые простыни, чтобы ни один волосок не попал в слив. В этом доме сантехника ни к черту. В нашем подъезде в прошлом году поселилась семья нуоли. Не знаю, где они жили раньше, но из-за них целый дом остался без канализации на два дня. После ванны я собрал аккуратно простыни и уложил в мусорный пакет. Этого мама не одобрила бы. Она говорит, что шерсть нужно сжигать. И она действительно так делает. Раз в месяц среди ночи выходит во двор с железным ведром и поджигает всю шерсть, которая скопилась в нашей квартире. Живи она на юге, могла бы стать зачинщицей пожара. Она потом еще стала следить за лунными циклами, чтобы устраивать костер на убывающую луну. Верит, что это замедляет выпадение. Нуоли не страдают алопецией. Не видел ни одного лысого нуоли. Но маму не переубедить.

Я смотрел на себя в зеркало.

– Мама никогда не…

Я плохо спал ночью. Хорошо, что этого не видно. В голове вертелись слова из моего монолога. А может, это был Крис Рок, которого я смотрел перед сном. В какой-то момент шутки рассыпались на бессмысленные звуки, и я перестал узнавать собственные. Вечером я выйду на сцену и проговорю их, ожидая, что кто-нибудь засмеется. Я предложил Толику включать фонограмму, как в старых ситкомах, а он посоветовал нанять парочку бомжей, которые будут угорать над каждой моей репликой. Я не решил, что хуже.

Я обернулся полотенцем и вышел из ванной.

На кухне заварил себе чай. Хотелось кофе, но у Толика гостья, а наша кофемашина издает такие звуки, будто кто-то сорвал стоп-кран в поезде, а ты лежишь в это время аккуратно на рельсах. Но варит при этом лучший кофе. Я смотрел в ноутбуке выступление Марлона Уайанса. Бессмысленно уже повторять монолог, который давно знаю. Дело вовсе не в тексте. Марлон почти двадцать лет не выступал, и вот он выходит и кривляется, отыгрывает каждое слово. Отыгрыш важен. У меня хорошая маска, родители почти год копили, чтобы подарить мне ее на выпускной. Но она не давала того эмоционального спектра, который мне был нужен. В ней я мог улыбаться, хмуриться, удивляться. Но показать замешательство или скепсис…

В детстве я думал, что маски нужны, чтобы не пугать людей чернотой, что у нуоли вместо лица. Да, кстати, у меня нет лица. Там что-то вроде бездны. Не ницшеанской, просто Бог или кто там за все отвечает, забыл или не захотел придумать нам лица. И так сойдет. А чтобы мы свободно чувствовали себя среди людей или чтобы им было рядом с нами комфортно, вернее, не страшно, мы носим маски. Кто знает, что может случиться с соседом, увидь он меня без маски. Вдруг его тесный мирок расширится. Этого допускать нельзя. По правде, ничего не произойдет. Я лишь увижу то, что не должен видеть. Наверное, по этой причине президент не нуоли.

Дома я не носил маску. И, сидя на кухне рано утром