Константин Михайлович Станюкович
«БЕРЕГ» И МОРЕ
Скверное осеннее утро. В большом, внушительном, строгого стиля кабинете роскошной казенной квартиры адмирала Берендеева медленно и строго пробило одиннадцать.
В эту минуту осторожно, словно бы не смея нарушить торжественной тишины кабинета, вошел пожилой черноволосый лакей, с широким смышленым лицом, обрамленным заседевшими бакенбардами, опрятный и довольно представительный в своем черном сюртуке с солдатским Георгием.
Неслышно ступая большими цепкими ногами в мягких козловых башмаках, он приблизился к огромному письменному столу посреди комнаты, за которым сидел, погруженный в чтение какой-то бумаги, с длинным карандашом в маленькой, костлявой и морщинистой руке, низенький, сухощавый, совсем седой старик, с коротко остриженною головой и маленькою бородкой клинышком.
Он был в расстегнутом форменном сюртуке и в белом жилете. Белоснежный, тугой стоячий воротничок сорочки подпирал шею и горло в морщинах. Морщины изрезывали и длинноватое, гладко выбритое, отливавшее желтизною лицо с длинным прямым носом, напоминающим трудолюбивого дятла.
Утонувший в высоком, глубоком кресле, старый адмирал казался совсем маленьким.
Камердинер адмирала Никита, бывший матрос, выждал несколько секунд, взглядывая на адмирала и словно бы определяя степень серьезности его настроения.
Адмирал не поднимал головы и, казалось, не замечал своего камердинера.
Тогда, слегка вытянувшись, по старой привычке, Никита решительно и довольно громко произнес:
— Осмелюсь доложить…
— Дурак! — раздражительно оборвал старый адмирал, приказавший раз навсегда не беспокоить его по утрам, когда он занимается, добросовестно прочитывая доклады и добросовестно подучивая учебник механики, чтобы потом не обнаружить своего незнания на подчиненных людях.
— Дама желает видеть ваше высокопревосходительство.
Адмирал взволновался.
— Дама? Зачем дама? Какая дама?
— Супруга капитана второго ранга Артемьева. Молодая и брюнетистая по личности, ваше высокопревосходительство.
С этими словами Никита положил на письменный стол визитную карточку.
Адмирал, прежний лихой «морской волк», неустрашимый, простой и доступный, недаром после долгой службы на берегу изменился.
Если бы посетительница была с громкой фамилией или супруга человека с серьезным служебным положением, он хоть и выругал бы про себя даму, оторвавшую его от работы, но, разумеется, приказал бы немедленно просить.
«А то к нему, высокопоставленному лицу, работающему до одурения, лезет на квартиру какая-то Артемьева, жена капитана второго ранга… Да еще, дура, передает свою карточку… Очень нужно ему знать, что ее зовут Софьей Николаевной!»
Обозленный и дамой, и Никитой, и сегодняшним предстоящим заседанием, где ему придется говорить, защищая свой доклад, адмирал швырнул карточку и проговорил своим скрипучим старческим голосом, звучавшим гневною раздражительностью:
— Скотина! Как ты смел пустить просительницу? Разве не знаешь, что просителей на дому не принимаю. Что курьер смотрел? Где он?
— Услан ее высокопревосходительством.
— Куда?
— В театр и к портнихе.
Адмирал сердито крякнул и сказал:
— Скажи просительнице, что может явиться в министерство… Прием от часа до двух… Понял?
«Ты-то стал меньше понимать на сухой пути!» — подумал Никита, служивший при Берендееве много лет: сперва — капитанским вестовым, а после отставки — камердинером на берегу.
И, вместо того, чтобы «исчезнуть», как исчезал, бывало, из каюты при первом же окрике своего капитана, Никита доложил:
— Я уже все обсказал даме, ваше высокопревосходительство.
— Что ж она?
— Не уходит!
— Как не уходит? — изумленно спросил адмирал, казалось, не понимавший такого неповиновения жены моряка.
— «Я, говорит, не могу уйти. Мне, мол, по экстре на пять минут поговорить, вот и всего!» Этто сказала во всем своем хладнокровии и шмыг в залу.
— Экая нахалка!.. А ты болван!.. Иди и скажи ей, что я не могу принять. Пусть убирается к черту!
— Есть!
Никита вышел и через минуту вернулся.
— Ушла? — нетерпеливо спросил адмирал.
— Никак нет, ваше высокопревосходительство! Несогласна! — казалось, довольный, сказал Никита.
— Как она смеет? На каком основании?.. — подчеркнул адмирал: «на каком основании» — особенно любимые им слова с тех пор, как из отличного строевого моряка сделался неожиданно для себя государственным человеком.
— На том основании, что «буду, говорит, ждать адмирала. Он, мол, не бессердечный человек, чтобы не найти пяти минут для женщины». Известно, по бабьему своему рассудку, не может войти в понятие насчет спешки при вашей должности! — прибавил Никита с едва уловимою ироническою ноткой в его голосе.
— Это черт знает что такое!.. — бешено крикнул адмирал, поднимаясь с кресла.
И он заходил по кабинету, придумывая и, казалось, не придумавши, как отделаться от этой дамы.
— Какая наглость!.. Наглость какая! — повторил адмирал, похрустывая пальцами.
Адмирал уже представлял себе просительницу дерзкою психопаткой, а то и курсисткой, с которой, чего доброго, нарвешься на скандал и еще попадешь в газеты. Нечего сказать, приятно!
И какое может быть у нее экстренное дело к нему?
Взволнованный адмирал придумывал причины, одна другой несовместимее. Одна из них казалась ему вероятнее. «Верно, прилетела жаловаться на мужа, что прибил ее. И поделом такой женщине! Верно, и распутная. Иди с жалобой к экипажному командиру, а то лезет в квартиру… И не уходит… Курьера нет… Никишка… рохля!»
«Наглая баба!» — мысленно поносил старик просительницу.
И этот властный старик, который позволяет грубости и не про себя с подчиненными, избалованный их страхом дисциплины и раболепством, теперь чувствует бессилие, и перед кем? Перед какою-то бабой!..
Точно потерявший ум и засушивший на старости лет сердце, он злобствует на просительницу, трусит ее и, растерянный, не знает, на что решиться.
Решительный и сообразительный в море, он прежде знал, что делать при всяких обстоятельствах на командуемых им судах.
А теперь?..
Так прошла минута.
Отступив к двери, Никита взглядывал на беснующегося адмирала и мысленно порицал его.
«Не обезумей из-за своего звания, очень просто решил бы ты в секунд плевое дело, по рассудку и совести. На том свете уж ему паек идет, а он куражится над подчиненными людьми…»
Сочувствующий просительнице, пообещавший ей попытаться насчет приема адмиралом, он осторожно проговорил:
— Дозвольте доложить, ваше высокопревосходительство?
— Ну… Что еще?
— Просительница не осмелится зря докучать вашему высокопревосходительству.
— Почему?
— Она вовсе не озорного вида.
— А какого?
— Очень даже благородного обращения, ваше высокопревосходительство! Хоть по своей гордости и не оказывает обескураженности, плакать не плачет, а заметно, что в расстройке… Такая тихая, в строгой задумчивости сидит просительница и ждет!
И после паузы Никита значительно и серьезно прибавил, чтобы напугать адмирала:
— Как бы, грехом, с ней чего не случилось от отчаянности, ваше высокопревосходительство!
— Чего? — испуганно и растерянно спросил адмирал.
— Известно, по женской части. Схватит ее «истерик», и заголосит просительница на всю квартиру! — значительно и таинственно понижая голос, докладывал Никита.
Недаром же он клепал на просительницу с самыми добрыми намерениями
