Март, октябрь, Мальва - Люба Макаревская

В книге использованы фотографии из личного архива автора

© Любовь Макаревская, 2024

© Любовь Макаревская, фотографии, 2024

© «Издательство Лайвбук», оформление, 2024

* * *

БЫЛ АВГУСТ, я сидела за столиком и пила ванильный молочный коктейль, пара, сидящая напротив меня, была со щенком золотистого ретривера, его держала в руках белокурая молодая девушка, и я заплакала: у меня отходили антидепрессанты, я смотрела на щенка и плакала, думая о том, что он не знает, чтó одно человеческое существо может сделать с другим. Но он оказался в нашем мире.

Это было лето 2009-го, то лето, когда я перестала контролировать свою сексуальность и она вышла наружу и затопила меня, как черная океаническая вода. Никогда не забуду, что было с моим телом тогда. Казалось, что каждый миллиметр моего влагалища зудит изнутри, как место укуса. Помню секс под амфетаминами на последнем этаже дома, где я выросла и жила тогда.

И как мне казалось, когда он взял меня за волосы, облокотил на подоконник и ласкал мой клитор, что я вижу космос, звезды и как они распадаются, взрываются, и наступает и остается только чернота. Сначала она пульсирует, а потом становиться глухой.

Я открываю глаза и вижу человека, который изнасиловал меня месяц назад. Я вижу своего первого любовника. Я ненавижу его и хочу умереть, космоса больше нет. А через несколько минут я снова хочу секса.

Теперь август; прошло почти три недели с тех пор, как я пыталась убить себя, и я пью молочный коктейль и смотрю на щенка, я плачу и не могу остановиться, а он смотрит на мир вокруг, как младенец.

ДО ЭТОГО все месяцы я была в коконе пустоты, иногда, будучи на таблетках, я спала по шестнадцать-восемнадцать часов в сутки. Помню бесконечные розово-тошнотворные сны и как у меня немели руки и ноги, но я все равно продолжала спать, я бежала от себя самой в эту дурную сонливость – в убежище, которое она мне давала.

Снег сыплется, ложится на черные полудлинные, как у Лайма Галлахера, волосы на щеках: у него трехдневная небритость. Я успеваю подумать, что именно таким представляла себе в детстве Онегина.

Я смотрю в карманное зеркало и вижу в нем голубые глаза, ярко накрашенные ресницы, длинную прямую челку, глупо, по-детски приоткрытый рот. Внешность странно контрастирует с моим сознанием и психическим состоянием, со всей той темнотой, что бурлит во мне и мучает меня, и от этого мне кажется, что я все время всем вру. Вру всем, кто меня видит и даже просто смотрит на меня.

В тот период мне постоянно хотелось снова стать ребенком, превратиться в девочку, смотрящую с бабушкой «Титаник», в ожидании большой любви. Мне хотелось обнулить, стереть весь свой предыдущий опыт. Тогда он виделся мне «грязным», и до одури пугало то неуправляемое, что было во мне. Больше, чем мужчин, больше внешнего мира я боялась себя саму и того, что может вырваться из меня и привести к новым волнам разрушения.

Вокруг Чистые пруды, в громкоговоритель читает текст участник движения «Архнадзор». Я подхожу к нему и говорю:

– Я со школы столько не слушала.

Он опускает голову и через несколько секунд улыбается. От снега он кажется мне невозможно красивым. Его зовут Демьян.

Он известный журналист, мне двадцать один год, вокруг зимняя Москва, февраль 2010 года.

Потом целый месяц я пишу ему всякие глупости в комментариях в «Фейсбуке» [1], флиртую с ним. Помню те февральские дни, когда все статусы я писала, только чтобы он их заметил, и снег и весь город под ним были для меня жемчужно-серыми, сказочными. Маросейка тогда была похожа на кусок сахара, обглоданный паром, а Покровка была желтой, как пряник, и вечным сизым надвигалась Солянка.

«Старбакс» между Маросейкой и Покровкой, одна чашка кофе там на голодный желудок и тупая детская вера в чудо.

В оттепель мне казалось, что каждая лужа светится и искрится только для меня и что вот-вот какое-то невероятное, немыслимое чудо прорастет сквозь все, что произошло со мной раньше. Город смотрел в мои глаза, а я в его, и это был взгляд, полный нежности и надежды, каждая улица была обещанием. И я сама была обещанием.

В НАЧАЛЕ марта в три часа ночи я прислала ему запятую в личных сообщениях, а утром он ответил мне:

– Обмен знаками препинания?

Я ответила:

– Да.

И больше ничего не писала, а через два дня он написал в своем «Фейсбуке» [2], что на помойке рядом с его домом живут щенки и что он хочет найти им дом, и я снова написала ему. Написала, что хочу взять щенка. Я сама не знала, правда ли я думаю взять щенка или просто хочу, чтобы между нами что-то произошло. Все детство я мечтала о собаке, но у меня ее никогда не было. Я решила рискнуть.

– Можно я себе возьму одного щенка?

Он ответил мне, что это было бы круто.

Я хорошо помню длинный-длинный коридор от кухни, где мы пили чай, до спальни и угол незаправленной постели, на который я смотрела, и все во мне тихо выло от стеснения и желания, чтобы он преодолел это стеснение и свою странную, почти детскую нерешительность, как я болтала о всяких глупостях, вроде Бродского и архитектурного облика города, и совсем не знала, куда девать руки и ноги, а он вдруг посмотрел на меня серьезно и сказал, что видит бога во всем с девятнадцати лет: «Я просто вижу его во всем».

А потом он разрезал грейпфрут пополам и протянул мне ложку, и мы ели грейпфрут ложкой; я смотрела на него, и мне хотелось, чтобы он преодолел мое стеснение, возможно сломал меня, как сломал первый партнер, – сама я тогда не могла преодолеть себя, потому что очень боялась себя саму и за этим страхом видела реальность только частично: видела его вытянутый серый свитер и все те одиночество и неустроенность, которые потом будут снова и снова привлекать меня уже в других мужчинах.

После чая мы зашли в комнату, где жил его уехавший друг-анархист, и я смотрела на него, и хотела протянуть руки к нему, и, конечно, так и не решилась, а он смеялся и смотрел на меня.

Потом мне часто снился этот день: яркое весеннее солнце, и как он помахал мне рукой у метро, и эта кухня и стены цвета лосося, и зеркало в ванной, в которое я посмотрела только один раз, когда мыла руки, и комната, где жил его друг-анархист.

Потом мы вышли из квартиры, на нем было черное пальто, и я шла за ним, как привязанная на веревочке, до помойки, где жили щенки с мамой. Это была среднего размера совсем исхудавшая черная дворняжка, у нее был какой-то по-деревенски обреченный взгляд, и она смотрела вдаль, пока щенки пили ее молоко, и отреагировала только на сосиску, которую он протянул ей поесть. Щенки испугались нас и спрятались в большую расщелину льда. И из расщелины торчал только один маленький, как крысиный, рыжий хвостик.

Демьян наклонился и вытянул из расщелины круглого щенка. Я немного опешила, но боялась показать свою нерешительность. Он посмотрел между задних лап щенка и сказал:

– Это девочка.

Он поцеловал ее в лоб и положил мне на руки. От страха она вся тряслась, была мокрой и тяжелой и отворачивалась, как большой заяц.

И стала рассматривать меня только в его машине. Демьян сказал, что довезет нас до моего дома.

Тогда в машине я заметила, какой у нее умный смышленый взгляд, мы с ней впервые стали рассматривать друг друга. Она смотрела на меня серьезно и опасливо всю дорогу, пока не задремала и не стала теплой.

Мы поехали