Фидус. Я?.. Я слушаю…
Порфирий. Ты считаешь ворон! Ты дуешься на Лумена за то, что я люблю его, но я люблю его за знания, а знания даются вниманием и молитвой. Ты же останешься олухом, ибо уши твои — корридоры в пустой зал и в них вечный сквозняк.
Фидус. Что же мне слушать эти мелочи?
Порфирий. Мелочи? Меркурий, он называет это мелочами!
Меркурий. Не сердись, магистер, не волнуй себя; ты знаешь, как тонки стенки твоего желчного пузыря: приведя в волнение его содержимое, ты рискуешь вызвать прорыв и разлитие холерии по жилам, не говоря о том, что от сердящегося даже справедливо ангел отвращает покров свой, так что и справедливый гнев может перейти в греховный… Дети Ириды, многочадной супруги Асмодее, реют вокруг нас… Да хранит нас мадонна и святая Пациенция!
Порфирий. С удовольствием слушаю тебя, мой Меркурий… Ты говоришь как мудрец. Но, видишь ли, для многоученого доктора Фидуса декокт св. Иеронима от всякого кашля — мелочь. Есть отчего рассердиться! Попробовал бы ты сказать это Кокодриллокефалу, олух, — демону, которому сей декокт не дает ни минуты покоя, — он бы разъяснил тебе, какая это мелочь!.. И если завтра кашель станет душить тебя и красные глаза твои полезут на лоб, жилы надуются как веревки, грудь готова будет разорваться и в горле заклокочет пена с кровью и желчью, — тогда ты поговоришь о мелочи, завещанной святым отшельником и исправленной четырьмя арабскими мудрецами, в том числе самим Авиценной!.. Несчастный!.. Тогда ты станешь умолять меня дать тебе полкапли этой мелочи.
Фидус. Нет, магистер.
Порфирий. А что же? Ты умрешь как собака, захлебнувшись собственной мокротой?
Фидус. Нет, магистер.
Порфирий. Нет, нет… Бессловесное полуживотное!
Фидус. Я выпил бы твоей панацеи.
Порфирий (внезапно успокаиваясь и улыбаясь). А, хитрец, ты выпил бы моей панацеи! Но разве ты не знаешь, что ее надо принимать с постом и молитвой, во святой вере, и что малейшее сомнение губит ее эффект?
Фидус. Это-то я знаю. Я знаю также ее несложный состав… Я вытвердил все формулы, еврейские и арабские, которые надо произносить, собирая травы и дистиллируя элексиры… Я знаю также, что… что великий Супермедикус исцелил панацеей паралич торговца красным деревом, бессонницу сборщика соляной подати, подергивание руки у жены бочара Пепе… Ах, я знаю это… Но чего-то я не знаю еще… Да… или, вернее, я еще что-то знаю!.. Знаю, что мне никогда не сделать элексира панацеи… Никогда!
Порфирий. Конечно, потому что ты маловер.
Фидус. Не сварить мне его, хотя бы вера моя была широка как Средиземное море и высока как Альпы.
Порфирий (улыбаяс). Почему же? (подмигивает Меркурию).
Фидус (побледнев). А, ты делаешь знак етому франту! Ему-то ты рассказал все!
Порфирий (несколько нахмурившис). Что ты имеешь в виду?
Фидус. Ты хочешь знать?
Порфирий. Да, хочу, глупый человек.
Фидус. Хочешь?
Порфирий. Говори же, двуногий осел.
Фидус. Сказать?
Порфирий. Не истощай моего терпения!..
Фидус. Ты думаешь, что я глуп и ничего не понимаю…
Порфирий. Ты глуп, это так же несомненно, как неподвижность земли.
Фидус. Ты воображаешь, что я упьюсь твоими формулами, на которых я сломал себе язык?
Порфирий. Почтение к словам мудрых, квакающая жаба!
Фидус. Что я буду таскаться по ночам, указанным звездами, и, согнувшись крючком, искать травок, листиков и корешков?
Порфирий. К чему ты ведешь свою собачью речь, свиной огрызок?
Фидус. Нет, все это второстепенно… Есть что-то другое, дорогой магистер… Обманщик!
Порфирий (Взбешенный). Подойди сюда, сын ежа и вонючки, чтобы я тебя ударил костылем.
(Меркурий улыбается все время, не сходя с места).
Фидус (в страшном волнении). Га! Ты скрываешь от меня суть. Но я узнал, подсмотрел, подслушал, ибо, воистину, я хочу знать, хочу мочь!
Порфирий. Молчи!.. Закрой богомерзкую яму уст!
Фидус. Покажи мне палочку!
Порфирий (трясясь от гнева, поднимается со стула). Что? Ка… какую?
Фидус. Палочку! Вавилонскую палочку, которой ты мешаешь все твои варева и твою панацею!.. Ибо сила в палочке, истина, добро, здоровье, красота, счастье, — все в палочке, в вавилонской палочке!.. Покажи мне ее… ты ее показал Лумену, ты показал ее Меркурию… Я хочу видеть палочку!
Порфирий (садясь опять на стул а обращаясь к Меркурию). Ты слышишь?!
(Меркурий пожимает плечами).
Ты не увидишь палочки до конца дней твоих, как собственных длинных ушей, последняя из обезьян, ибо палочка — венец и награда и не дается дуракам.
Фидус. Да?
Порфирий. Довольно! Молчать!
Фидус. Она не дается дуракам? Хорошо… Что — ж? Хорошо… Я — дурак. Я молчу.
(Грызет ногти, дрожит).
(Из дверей дома выбегает Лаура, светлокосая девушка флорентийского типа, одетая в грациозное белое платье).
Лаура, Отец, Лумен вернулся! Чуть не весь город вышел ему навстречу, потому что пизанцы провожают его с музыкой: он исцелил у них немую дочь синьора Гамбакорта. Он исцелил ее твоею панацеей. Пизанцы хотят видеть тебя, они кричат: «Хотим видеть мудрейшего учителя мудрого ученика!»
Порфирий (поднимаясь с кресла). Вот это радость! О, я бегу, как мальчик… Не надо поддержки… Я готов отбросить и костыль… Он исцелил немую? Это достойно меня!.. Дочь самого Гамбакорты? Отлично… Я иду навстречу благородным пизанцам.
(Уходит с Меркурием. Его дочь хочет следоеать за ним, но Фидус преграждает ей дорогу).
Фидус. Девушка, отчего ты никогда не смотришь на меня?
Лаура (гордо пожимая плечами). Что — ж на тебе нарисовано?
Фидус. А на Лумене?
Лаура. Он сам лучше всякой картины.
Фидус. Га! Ты влюблена в него, Лаура? Ты вожделеешь к нему?
Лаура. Молчи! Не оскорбляй девушку, гад!
Фидус. И он льнет к тебе. Но ты знаешь почему? Быть может, ты воображаешь, что это ты нужна ему? Нет, ты нисколько не нужна ему… Он знает про вавилонскую палочку, которая припрятана в вашем доме и которой магистер мешает эссенции. Он знает ее волшебную силу, заключенную в ней еще пророком и чародеем Даниилом… О! Да, да! Я ведь знаю, я отлично слыхал все. У меня длинные уши, но зато они хорошо слышат.
Лаура. Пусти меня… Ты бредишь.
(Хочет пройти, гордо подняв хорошенькую голову и презрительно наморщив нос.
Фидус загораживает ей дорогу снова).
Фидус. Твой муж. получит палочку, вот почему Лумен льнет к тебе. Да, да, я слышал, — он говорил Меркурию со смехом: «Заполучить бы только палочку, а жену можно всегда запирать дома». Лумен — развратник, ему нужны девки со всего города. Хороший будет муж у тебя, нечего сказать!
Лаура. Все-то ты врешь и врешь глупо, не похоже на правду: Лумен живет как монах, а на меня молится как на мадонну.
Фидус (упрямо). Он хочет палочку, в ней истина и сила. Ради палочки все можно… Можно жить монахом… Можно не есть, не пить, не спать… Можно стать святым… Можно стать чортом, оклеветать, обворовать, убить… Потому что в палочке сила и истина, это знает и магистер… Без палочки все остальное не действует, а палочка действует и одна… Палочка…
Лаура. Прочь, ты мне надоел смертельно.
Фидус. А! Если бы хорошенький Лумен мог украсть палочку, он ушел бы из дому, даже не взглянув на тебя.
Лаура. Гном! Если бы Лумен хотел похитить палочку, — он давно бы мог это сделать.
Фидус. Ха — ха — ха! Он не знает, где она, — вот беда его.
Лаура. Он знает.
Фидус. Нет, нет… Он не подозревает… Лаура. Я двадцать раз давала ее ему по ночам, потому что отец прячет ее у меня. Вот тебе! Когда Лумен приходит ночью к моему окну и мы говорим с ним так задушевно, так тихо, так сладко, — он спрашивает иной раз у меня: «Дай мне палочку, я еще раз попробую прочесть эти письмена при свете нашей подруги — луны».
Фидус. О, хитрый вор!
Лаура. Если бы он был вор, — что стоило бы ему взять ее? Я при нем укладывала ее назад в мою шкатулку. Но она и так будет принадлежать ему, потому что я буду его женой, и это для него в миллион раз важнее, чем стать царем всего Вавилона.
Фидус (задумчиво). Что же, он прочитал письмена?
