– Я пришел с тем, чтоб возвратить тебе отечество, – сказал до слез тронутый князь.
– Сладок русской душе голос и разум речей твоих – они обещают свободу, – но, ради Бога, будь осторожнее, скрытнее: Лев Колонтай подозрителен – он силен и грозен!
– Хотя бы он и в самом деле был лев, я и тогда похитил бы тебя из когтей его. Но теперь время не слов, а дела: решилась ли бежать отсель этой ночью?
– В эту ночь весь дом будет на ногах, готовятся к завтрашнему дню рождения хозяйки… отложим все до завтра – замешательство и хмель праздничный лучше скроют приготовления к побегу.
– Варвара Михайловна, располагай мною, как Бог внушил тебе, но мне кажется, что замедленье умножит опасности, хотя и удалит некоторые препятствия. Назначенный стрелецким головою в Опочку, я считал тебя пленницею Жеготы и прошлой ночью сделал набег на село панцерных дворян, разграбил его – и, обманутый в своей надежде, решился добраться сюда, чтобы хоть головою своей выручить тебя из плену.
– Ты сделал набег! О князь, князь, у меня нет слов выразить благодарность – и страх за тебя… Колонтай ненавидит русских, Польша в войне с Москвою – и ты, наездник, здесь, посреди врагов – о беги, беги, покуда есть время…
– Мне бежать? Мне покинуть тебя? Скорее дом Колонтая двинется ко Пскову, чем я один отсюда. Для того ли я нашел тебя, чтобы потерять вдвойне?
– Но тебя могут узнать, открыть, прежде чем мы найдем случай к общему бегству… ты, не спасши меня, прибавишь мне раскаяние к печали, что я была виной твоей гибели, – удались, оставь меня моей горькой участи!
Сомнения князя обновились.
– Варвара Михайловна! – сказал он мрачно, – я не понимаю тебя. Одно средство представит тебе увидеть родину – это моя помощь; и ты хочешь удалить ее?
– Я не хочу быть на воле ценою крови твоей.
– Скажи лучше, тебе мило пленничество.
– Князь, князь! ты бы не произнес этого, если б знал, каково птичке и в золотой клетке и как много песку в хлебе чужеземца! Бог видит, превратилось ли во мне сердце русское!
– Варвара Михайловна! позволь мне один вопрос: любишь ли ты Льва Колонтая?
Варвара потупила очи – и молчала; но румянец, проступивший даже на высокой шее, доказывал, что кровь ее волновалась.
Князь Серебряный повторил вопрос свой.
– Он стоит любви, – отвечала она твердо и спокойно, – только его великодушию обязана я минутами покоя и радости в враждебной земле этой.
Страшно пылало лицо князя.
– Прямо и беззаветно прошу сказать: любишь ли ты Льва Колонтая? – произнес он.
– В эти минуты говорить о любви, князь… – отвечала Варвара, слыша, что многие голоса призывали ее по саду, – если не удастся поговорить о деле сегодня – то завтра ты узнаешь все: и мое решенье, и мое сердце… Да покроет тебя ангел-хранитель для моего спасения!
Она мелькнула как тень и скрылась от изумленных взоров князя Степана.
Он не знал, что и думать о загадочных словах Варвары, – то они казались ему выражением девической робости и стыдливости, то признанием в склонности к сопернику. Самолюбие стояло за первое, ревность утверждала второе. Во всяком случае он был влюбленнее, чем когда-нибудь, и Варвара казалась ему тем прелестнее; но как ни старался он приблизиться к ней наедине – искания его оставались безуспешны. В весь вечер он только среди толпы других гостей мог говорить с нею, и лишь изредка украдкою брошенный взор участия награждал его за скуку казаться веселым.
Когда после ужина в отведенной ему комнате он увиделся с Зеленским, опасения его умножены были рассказом сего последнего, что в корчме, куда приглашал он новых своих знакомцев, покоевцев Колонтая, встретился он с каким-то забиякою шляхтичем, который дерзнул утверждать, что в Остроге, в городе, названном отчизною князя, никогда не бывало Маевских. Правду сказать, что он был очень пьян – и слова его мало давали веры, но он может протрезвиться и распустить такие вести далее. Кроме того, пан Зеленский заметил, что Колонтай говорил что-то на ухо своему конюшему и тот не спускал глаз с князя; что несколько человек бродили всегда кругом его, когда он прогуливался в саду; наконец, опасливый стремянный дал заметить боярину, что узкое окно его спальни было с решеткою, а дверь дубовая с пробоями.
– Итак, ты думаешь, что мы открыты? – сказал князь, улыбаясь.
– По крайней мере, подозреваемы, – отвечал стремянный. – Я задам коням овса, – примолвил он будто мимоходом.
– Пусть едят на здоровье: в эту ночь мы не потревожим их, я чуть держусь на ногах от бессонницы, и тот, кто нарушит покой мой, – дорого заплатит за дерзость.
Говоря это, он поместил свои пистолеты на стуле, положил обнаженную саблю под подушку и, только сняв верхнее платье, кинулся в постель. Зеленский был осторожнее: он притащил к дверям длинный стол и растянулся на нем в плаще своем, чтобы при малейшем стуке быть готову на отражение. Со всем тем страх долго мешал ему закрыть глаза, и князь Серебряный давно уже спал крепким сном, когда оруженосец его ворочался еще с боку на бок.
Их вера – в колокольном звоне,
Их образованность – в поклоне.
С польского
Ненастно было утро, и утомленный князь проспал бы долее обыкновенного под однозвучный ропот дождя, если б Зеленский не разбудил его извещением, что пора идти к завтраку, напоминая притом, чтобы он приготовил приветствие хозяйке на день ее рождения. Князь встрепенулся, освежил себя водою, расчесал кудри на буйной головушке, нарядился молодцем и по пословице «утро вечера мудренее» гораздо покойнее рассуждал о том, что случилось, и смелее пошел навстречу тому, что могло случиться. Все гости собрались уже поздравить пани Колонтаеву и шумели вокруг нее, как пчелы около запертого улья. В широких фижмах, в высоком кружевном чепце она жеманно поворачивалась на деревянных каблучках, отвечая на все желания и приветствия, которые имеют удивительное свойство никогда не изнашиваться и приходиться ко всякому лицу. Отдав пошлину хозяйке и раскланиваясь дамам, князь заметил, что на лице Варвары разлита была какая-то бледная томность, и она отвечала на взор столь нежно-укорительным взором, что он тысячу раз укорил себя за вчерашнюю подозрительность.
Старик Колонтай любил шутить и любил, чтобы смеялись, когда он намеревался смешить. Разумеется, зная его слабость, догадливые хохотали прежде, нежели он успевал отворить рот.
– Поздравляю дам с ненастною погодою, – сказал он, – грибы в лесу и лестные приветы в гостиных от дождя высыпаются; теперь молодежь прильнет к вам как тень на целый день!
– И не мудрено, – возразил Солтык, – прекрасный пол наше солнце.
– Много чести, – сказала пани Ласская, – и еще больше заботы; довольно с нас быть скромными цветами, которых живит и красит солнце, нежели самым солнцем, на которое ропщут нередко и за то даже, что от него загорают.
– Я бы готов стать арабом, лишь бы приблизиться к пылкому светилу, – сказал Войдзевич, поглядывая на даму, подле которой сидел он. Ласковая улыбка была ответом на приветствие.
– Для мотылька довольно и свечи, чтоб ожечься, – возразила пани Ласская, лукаво посматривая на эту чету и желая, что называется, одним камнем убить двух воробьев.
– О, конечно, для мотылька довольно и свечи, – воскликнул князь Серебряный, устремя пылкий взор на Варвару, – зато орел бесстрашно глядит на лучезарное светило.
– Берегите свои восковые крылышки, чтобы они не растаяли в чужом небе, – сказал Лев Колонтай сердито.
– Что значит «в чужом небе», пан Колонтай? – гордо спросил князь, – в любви и в воздухе нет границ.
– В любви, в любви?.. это дело другое, пан Маевский, я не знал, что вы зашли так далеко, – насмешливо возразил Лев.
– Полноте вам летать и трещать по ветру, как бумажные змеи, – сказал старик Колонтай, взявши за руки обоих противников. – Господа, прошу завтракать – натощак не споро и Богу молиться, а уже повозки у крыльца, чтоб ехать до костела.
Гораздо легче сказать, чего не было, нежели то, что было за старинным завтраком польским, – и потому, не желая растравлять охоты к еде в тех, которые еще не кушали, и не желая скучать тем, которые уже сыты, я умолчу о том. Вилки уже перестали звенеть по тарелкам, рюмки смирно стояли на столе и языки опять сменили зубы, – когда вбежал покоевец в комнату сказать на ухо старому Колонтаю, что пан Жегота просит позволения видеть его.
– Прах побери этого Жеготу, у него вовсе не праздничное лицо, – ворчал хозяин, – ну, что ж стал? Кликни его сюда. Ведь мне не встречать его на крыльце; верно, с поздравленьем подъехал, старая лиса.
Лев потихоньку заметил отцу, что Жегота не стоит чести быть принятым в хорошем обществе.
– Сам я терпеть не могу этого подорожного разбойника, да человек-то нужный. Он стережет мои деревни от русских наездов и порой посужается деньгами – хоть и за адские проценты. Да ведь мне не с ним детей крестить, плеснул ему рюмку водки, да и подалее от нас; теперь ведь не на сейм собираемся. Здорово, пан вахмистр, – сказал он входящему Жеготе. – Как живешь, можешь?
