Коньков только головой покачал.
- Ну и язва ты, Малыш! Хочешь по-русски? Пожалуйста - не ко двору пришелся. Или рано родился, или с запозданием - кто его знает.
- Почему?
- А потому! Больно горяч и ретив. Законы требовал исполнять строго и всеми без исключения.
- Ну и удивил! А ты чем занимаешься? Тоже с нарушителями закона борешься.
- Я за уголовниками гоняюсь, голова - два уха. А он брал шире и выше... Искал общественного согласия, гармонии... Истину в законе пытался постичь. Вот послушай его записи!
И Коньков стал вычитывать из тетрадей страницы, которые были заложены клочками газет.
- "Национальное богатство складывается не из чудом раскопанных кладов. Оно обеспечивается передачей наследия от одного поколения - следующему. Не зря прежние старики ревниво следили за каждой упавшей со стола крупицей. А мы транжирим все, сорим, кидаем направо и налево. Какой-то примут землю внуки из наших рук? Что они скажут про нас?"
- Интересно! - сказала Елена.
- А вот еще запись. - Коньков открыл следующую заложенную страницу и прочел: - "А Семен плут..."
- Кто такой Семен? - перебила его Елена.
- Дункай, председатель артели. Слушай! "Получил он телеграмму от Лысухина и спрятал. Но мне почтарь выдал текст: "Опять нарушаете поголовье отстрела. Просить вас надоело. Предупреждаю в последний раз". Ах ты боже мой! Прямо не охотоуправитель, а классная дама. Просить надоело!.. Да знаешь ли ты, холера тебе в брюхо, что это браконьерство - тот же разбой?! Вон Швеция берет в год по тридцать тысяч голов лося. А мы по всей России того не набираем. И хуже будет. Хуже! Ну, доберусь я до этого Лысухина. Вот только из тайги выберусь..."
- Выбрался - на тот свет, - печально вздохнула Елена.
- А вот еще запись: "Весь ужас, весь разбой идет от обезлички тайги. Таперские участки не закреплены; их вовсе нет. Поэтому никто ни за что не отвечает. Охотятся где попало и кто попало. Гималайского медведя скоро выбьют начисто. Проверяют дупла - берлоги подрубом снизу, тем самым делают дупла навсегда негодными, - в них гуляют сквозняки. Медведям зимовать негде".
- Как это, Лень? - спросила Елена.
- Очень просто: увидят липу с дуплом или тополь - дыру прорубят снизу; если медведь в дупле, то выскочит. Медведя убьют и дупло испортят. В старину охотники просверливали дупла коловоротом, а потом пробкой забивали эту дыру, ну - кляпом.
- Ой, батюшки мои! - сказала Елена. - Ну-ка я это прочту. Ты, что ли, отчеркнул?
- Я.
Елена стала читать дальше:
- "Заповедники да заказники превращают в охотничьи хозяйства для избранных. А те "в порядке исключения" охотятся когда попало. Бьют все кряду - и матерых, и щенков. Бьют медведей, лосей, оленей, кабарожек... Даже норок, соболей, бобров не жалеют..."
И чуть ниже, подчеркнуто Коньковым:
- "Болтаем о единомыслии, но единомыслие складывается только из обязательного исполнения законов всеми без исключения. Это еще Сократ знал и говорил, что все в Греции принимают клятву в единомыслии. Это не значит, что все одинаково должны хвалить одного и того же певца или поэта, театр или иное заведение; а это значит, что все граждане должны одинаково повиноваться законам".
- Ай-я! - покачала головой Елена и перевернула страницу.
- "А теперь до певчих птиц добрались... Одна областная газета объявила: "Поймаем двадцать тысяч голов ценных птиц на экспорт!" И наши от них не отстают - соревнуются".
- Во дают! - воскликнула Елена.
- Кстати, завтра будет у нас погрузка отловленных птиц, - сказал Коньков. - Я им устрою представление...
- А ты с начальством советовался?
- Звонил в райисполком председателю после твоего ухода. Спрашиваю: кто разрешил отлов певчих птиц? А он мне: понятия, говорит, не имею. У нас уборочная идет. До птиц ли мне. Ты, говорит, с прокурором свяжись. Я свяжусь... И если нет разрешения, я их пугану!
- Да кто они такие?
- Из областного заготживсырья. И наши ловцы стараются. Зуев, говорят, больше всех наловил со своей шатией-братией. А ведь у нас же нельзя ловить - заповедник рядом. Птицы не знают запретных границ.
- Ну-ка, еще закладочку! - сказала Елена и прочла: - "Даже муравьиные яйца везут на экспорт - заокеанские мещане ими кормят своих канареек. Муравьиные кучи жгут из озорства, а лес наш остается беззащитным, лишенным этих неутомимых ловцов всякой тли..."
И ниже красным карандашом подчеркнуто: "Ваше равнодушие я буду расстреливать из пулемета моей непримиримости".
- Да-а... Ничего себе. - Елена покачала головой, потом сказала в раздумье: - Одного я не пойму: искал истину, добивался соблюдения закона, а жил как бродяга, крутил направо и налево. То Настя, то Инга... Что-то здесь не Вяжется.
- Человека постичь сложно, Малыш. Это тебе не уравнение решить с двумя неизвестными. Погоди немного, дай срок. Разберемся и с Настей, и с Ингой.
- Ну, ладно, разбирайся, - сказала Елена, прошла на кухню и стала греметь посудой.
- Малыш, ты не слыхала такого названия: Медвежий ключ или распадок?
- Что-то не припомню. А что? - отозвалась Елена с кухни.
- Наверное, местное название, - сказал Коньков. - Нашел я в дневнике один шурупчик; вот послушай: "Кажется, оба Ивана догадались, что я за ними слежу. Интересно, где у них встречи? Где тайник? Не на Медвежьем ли"?
- Это все? - спросила Елена.
- Все.
- Ну и шурупчик! Какие-то Иваны и встречаются черт-те где. Ты хоть знаешь, кто они?
- Пока еще нет. Но... слепой сказал, посмотрим.
12
С утра первым делом Коньков зашел в районную гостиницу. Его встретила в просторном вестибюле, отгороженная высоким барьером, Агафья Тихоновна Пластунова, старуха с темным сухим лицом, но еще быстрая в движениях и выносливая, как выезженный конь. Она и заведующей гостиницей была, и администратором, и порою за сторожа оставалась. И днем, и ночью просиживала там. Когда только и спала?
- Здравствуйте, тетя Агафья! - взял под козырек Коньков.
- Здравствуй, Леонид Семеныч! Не нашли еще убийцу? - Она сидела в очках и вязала кофту.
- Пока еще нет. А ты как поживаешь?
- Да ничего. Спокойно живем. Одно хлопотно - выбрали меня народным заседателем. Так веришь или нет - каждый день заседаем.
- Чего делаете на заседаньях-то?
- Судим! Все по этой новой статье... за пьянство да за хулиганство. Которая от тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года.
- А-а, за мелкое хулиганство и запои... Кого же вы приструнили?
- Вчера Ваську Звонарева, тракториста из Гольтяпаева. На три года осудили. Он плакал-то... Трое детей осталось.
- А что он натворил?
- Собрание колхозное сорвал, по пьянке. В председателя колхоза чернильницей запустил. Всю ро... то есть лицо, ему залил чернилами. И костюм испортил.
- Ах, этот артист! Слыхал.
- А ноне плотника Курая с фельдшерицей Назаркиной разбирать будем. Из Подболотья они, поди, знаешь?
- А этих за что?
- Ревновал он ее по дурости. Она же фельдшер, ну и люди к ней ходят. А он психовал сильно. И так напился, что упал. А она думала, что у него приступ на почве невренности. Она сама перепугалась и повезла его в районную больницу. В дороге тот пить попросил. Она с перепугу бутылки перепутала в сумке и вместо воды дала бутылку с нашатырным спиртом. Он и хлебнул. Так веришь - вся шкура на языке у него чулком спустилась. Он теперь языком чует хуже, чем пяткой. И подал на нее в суд за членовредительство.
- Дурью он мучается, - сказал в сердцах Коньков.
- И я так думаю. А разбирать надо.
- Ты, Агафья Тихоновна, прямо как бюро информации, - похвалил ее Коньков.
Она, довольная, заулыбалась.
- Дак ведь я периодически освещаюсь. Место у меня видное - перекрестье всех дорог.
- Вот и хорошо. А скажи-ка ты мне вот что - сколько дней у вас жил лесник Зуев?
- Это который с Вереи?
- Он самый.
- Жил он у нас... Сейчас посмотрю. - Она открыла книгу и прочла: - Ага! Значит, ровно трое суток. А на четвертые уехал.
- А за это время не отлучался на ночь?
- Вроде бы здесь ночевал. А что?
- Жена у него, тетя Агафья, тоже красивая да ревнивая. Разузнать просила. Узнаю, говорю, успокою.
- Спал как убитый.
- Ты все ночи сама дежурила?
- Нет.
- Откуда же ты знаешь?
- По вечерам заходила.
- А люди к нему не приходили?
- Приходили! - радостно подтвердила она. - Двое изюбрятиной закусывали.
- Ты-то откуда знаешь?
- А запах? Она ведь копченая. И вкусная!
- Значит, угощали?
- Так, самую малость.
- Не слыхала, о чем говорили?
- Как тебе сказать?.. Будто бы собирались съездить куда-то.
- Ты не вспомнишь, куда?
- В тайгу, куда ж еще?
- Ну да... А поточнее? Может, называли место? Ключ или распадок?
- Не скажу. Не слыхала.
- Откуда хоть они?
- Да вроде из потребсоюза.
- Ну, спасибо! О том, что я у тебя был и о чем расспрашивал - никому!
- Ну, могила!
Коньков вышел к речному затону, где обычно стояли на приколе лодки местных рыбаков. Он надеялся встретить кого-нибудь из заядлых забулдыг, которые после ночной удачи засиживались здесь на берегу возле костра до самого утра, а порой и засыпали, набравшись под свежую закуску. Как знать, может, и заметил кто - какая лодка отчаливала отсюда в ту роковую ночь?
