Но самое главное, что я, дура, недооценила ни дедушку главного редактора, ни некоторые другие силы, еще погуливающие в нашем коллективе городской газеты. В тот момент, когда очень гордого и довольного Тараса резвые дамочки чуть ли не закидали цветами после его речи, вдруг поднялась одна старая развалина, вечно, как блаженной памяти большевичка Крупская, ходившая по редакции в белых или полосатых блузках и отглаженных до противности юбках, встала эта развалииа, но развалина особого склада, строгающая в каждый номер газеты по огромному материалу. Материалы эти, как и большинство, я, конечно, не читаю, но четко вношу их в сводную гонорарную ведомость, поэтому вижу, какие эта газетная мымра зарабатывает деньжищи. Поднимается, значит, из рядов эта почти восьмидесятилетняя невинная девушка Роза Мироновна и очень спокойно режет прямо промеж глаз. Это великая сила уметь называть вещи своими именами, здесь надо иметь бесстрашие и наглость.
- Кого вы здесь слушаете? Кому мы собираемся доверить свою судьбу? Одна, - престарелая девушка кивает в сторону Пятиреченской, - вечная бездельница, не умеющая держать в руках пера и всю жизнь скрывающаяся за общественными работами. Общественная работа разве специальность? Слава Богу, никому сейчас общественные работы и эти так называемые общественности не будут нужны! Другой - это уже в адрес нашего рекламного босса Ильи, - не журналист, а бывший то ли мороженщик, то ли шашлычник. Я не хочу вас, Илья, обидеть, вы, наверное, хорошо разыскиваете спонсоров, но газета - это другая специальность, здесь другой поиск и другое чутье. А кто же такой наш Тарас? - обращается престарелая девушка ко всем сидящим в зале, даже как-то патриотически пухлые свои ручонки вздымает. - Кто эти трудолюбивые дамочки, сидящие возле него? Мы разве часто видели эту компанию у себя в редакции? Они разве жили нашими заботами? Они когда-нибудь хоть что-нибудь попытались сделать для газеты или для ее читателей, для людей? Они всегда лишь все критиковали и всем мешали!
Эта невинная старушонка, кажется, всех надула. Конечно, приятно было бы посмотреть, как главного редактора, этого мымрика, выселяют из кабинета. Уже прошел по редакции слух, что вроде старичок просится оставить его хотя бы каким-нибудь в редакции обозревателем. Какой был бы кайф, размышляла я, слушая речь Розы Мироновны, если бы, скажем, через месячишко мне в каморку курьера и технического секретаря заполз бы этот старичок и прошамкал (они все - и молодые, и старые - так шамкают): "Милочка, нельзя ли поскорее сдать в бухгалтерию ведомость на гонорар, чтобы успеть к выплатному дню?" А я бы ему: "Ша!". Но, кажется, мне этого уже не увидеть! Роза Мироновна, эта старушка-интриганка, говорит, что в часы бури надо быть осмотрительным, надо доверяться только опытному штурману и капитану. Она бы не сбрасывала с борта старых и опытных руководителей. Мало ли там какие были засланы в типографию в дни попытки переворота ведомости, и вообще, разве можно было в то время что-то решить и предугадать? Прежде чем кукарекать, надо в святцы заглянуть. Она, Роза Мироновна, настаивает, чтобы на голосование поставить еще одну кандидатуру - главного редактора, и чтобы тот выступил перед коллективом со своей программой.
И в этот самый момент я вдруг почувствовала, что сейчас должен позвонить Казбек.
Есть небольшая, вошедшая за последнее время в наших учреждениях в моду машинка, которую носят в кармане и которая начинает гудеть, когда твой сослуживец или друг считает, что ты должен выйти к нему на связь. Мне такая электронная машинка в случае с Казбеком никогда не была нужна. Почти с самого первого дня, когда я оставила ему номер своего телефона, и он через два часа уже позвонил, я чувствую его телефонные звонки как сверхмощный приемник. Может быть, конечно, и Казбек сверхмощный передатчик. Даже не поднимая трубки, по переливам звонка, я чувствую: он! Поднимая трубку, еще не слыша голоса, я первая окликаю: "Казбек, ты?" И не было ни одного случая, чтобы я ошиблась.
Наблюдая за тем, что делалось в конференц-зале, - надо мною иногда сотрудники подшучивали, называя: стоящая в дверях, - я вдруг, как животное по подземному гулу узнает о начинающемся землетрясении, уже почувствовала по какой-то внутренней вибрации, что именно сейчас Казбек будет мне звонить. Я вдруг даже как бы увидела внутренним взором его тяжелую, поросшую волосом смуглую руку над диском телефона-автомата где-нибудь в городе. Он всегда набирает номер, смешно и манерно отставив кривоватый мизинец. И я повернулась и пошла. Пока моя спина была видна с боковых мест зала, я шла не торопясь, как обычно. Но за углом коридора я вдруг снова как бы увидела, да так резко и отчетливо, будто на световой газете над рестораном "София", как эта знакомая смуглая рука уже набрала три первые цифры моего служебного телефона. И тут я побежала по коридору, вниз на один этаж по лестнице, снова по коридору. Может быть, я соревновалась в скорости с электрическим сигналом? И успела открыть ключом дверь, подбежать к аппарату, протянуть к трубке руку, и только тут раздался звонок. Успела.
- Казбек, это ты?
И я сразу не только вспомнила, но и поняла, почему я так бежала - наше последнее, несколько дней назад, свидание на набережной Москвы-реки. Ночью, в дождь, в ливень. Он, Казбек, который был у Белого дома России с первого решающего дня, с момента указа нашего замечательного Президента, позвонил тогда и сказал: "Приходи. Соскучился". Он мне ведь еще и раньше по телефону говорил, что в эти часы решается наше будущее и наша дальнейшая жизнь. "Надо, чтобы нас, людей будущего, было возле Белого дома много, чтобы получился народ. Надо бороться". Но ведь и Серафим, которого не подкупишь, тоже говорил, что надо бороться, что все эти партийные и военные маршалы они мразь, их надо уничтожать. Я ведь и раньше была на набережной, навещала Казбека, встретила там его друзей, а тут - "приходи!"
Господи, постоянно думаю я, а так ли много в жизни случается таких моментов, чтобы запомнить их на всю жизнь?! Даже покупка новых итальянских сапог, радость от этого, и то с годами меркнет. Ну, в отпуск ездила на юг два раза. Волшебно: кипарисы, шашлыки, пиво и вино "Изабелла"! Ну Маринка взяла первое место на школьном конкурсе танца! Тоже счастье, тоже приятно. А что еще? Казбек, конечно! Все, что с ним связано. А теперь эта удивительная ночь под дождем. Это на всю жизнь, до последней березки. Я шла пешком, благо это близко от моего дома, накрутила в сумку каких-то бутербродов, наложила в банку жареной горячей колбасы, картошку, замотала газетами, завязала салфеткой, несла. Транспорт уже не ходил, был объявлен комендантский час, а я на него, как и на все приказы и распоряжения полоумных маршалов, начхала, или положила, как говорит Казбек. И это все особенно приятно как-то возвышало душу: боязнь и ее преодоление, как говорят телекомментаторы. Дождь тек как из лейки, ветер иногда задирал зонт, выкручивал спицы. Грузовики пролетали, разбрызгивая лужи, легковые машины летели боязливо, как трусливые собаки, побыстрее и бочком, бочком. Поближе к Белому дому стали попадаться люди, а потом я шла в толпе: молодежь, солдаты, плакаты, песни, гарь, резкий от прожекторов и фар свет, бронетранспортеры. Я почему-то даже вспомнила Октябрьскую революцию, как ее показывали в кино. Я снова отыскала Казбека где-то возле, как условились, кажется, шестнадцатого подъезда, среди ребятафганцев. Многие были в такой красивой, модной в этом сезоне пятнистой форме. Были ребята и помоложе Казбека, и его ровесники, многие с металлическими ребристыми палками в руках, арматуринами. А дождь сеял и сеял: зонтики, военные и кожаные куртки блестели от воды. Когда я через толпу пробиралась, слышала: "Хоть голыми руками, хоть железками и арматурой против автоматов я танков, а - до последнего". Н тут вижу - его усатая, гладкая, лоснящаяся от воды и улыбающаяся рожа. Но ведь он никогда на людях не поцелует, не обнимет. У них, в кавказских странах, наверное, принята такая на людях суровость. "Пришла? Это хорошо". И сразу же к кому-то обернулся, крикнул: "Я отлучусь на полчасика".
А здесь как раз принесли несколько деревянных плоских ящиков с пирожками. Мне вот очень понравилась такая солидарность: то ли кооператоры помогали, подкармливали простых защитников, то ли рестораны вносили свою лепту, но ведь революция-то дело общее. И все бесплатно, в счет будущей демократии. Казбек сразу врубился в сутолоку, образовавшуюся вокруг этих ящиков, и через пять минут выбирается, в двух горстях, как сноп, держит с десяток пирожков. И такой запах от них горячий, мясной. Я ему говорю: "Я колбасы жареной принесла, картошечки". Он говорит: "Это хорошо. Клади пирожки в сумку, сейчас закусим". И тут опять, словно червь, вмазывается в новую группку. Что, интересно, здесь дают? Я только слышу крик: "Я старший от группы, я старший от группы". И опять через несколько минут из этой толчеи и гама выныривает - несет ящик водки. Раскрылился над ним, почти к груди прижимает, чтоб никто не залез, мне опять кричит: "Подожди минутку, с места только не сходи, а то потеряешься. Я водку ребятам отнесу". Пока Казбек бегал к своему подъезду, я еще раз попыталась разглядеть народ: и старые, и молодые, и девок очень много, так глазами как щуки, и блестят. Ох, лукавки, догадываюсь, зачем многие из вас пришли. Но ведь это естественно: защита демократии защитой, а почему время единственное, молодое надо даром терять? В жизни многое должно идти, как говорится, параллельно. Меня ведь тоже, пока я под зонтиком (дождь все время моросил, но, к счастью, теплый, летний) с сумкой ждала своего Казбека, - меня ведь тоже один проходящий майор пытался приспособить для интимной беседы: "Девушка, а чего вы тут под дождем мокнете, можно ведь и у нас в кабине грузовика посидеть. Там тепло и - крыша над головой". Я ему даже не успела сказать, куда бы он пошел со своими грузовиками, путчист несчастный, как появился Казбек, глазищами на майора стрельнул, ощерился, того и след мигом простыл. "Все, теперь я свободен, для своих ребят водку вырвал, теперь пойдем куда-нибудь постоим, согреемся. Я здесь одно местечко знаю". А сам полу кожаной своей куртки откинул и показывает: в боковом внутреннем кармане у него водка посверкивает, одна бутылка. "Ну, Казбек, отчаянный парень ты, - говорю, вырвешь, если тебе надо, из души!" - "Это точно, - отвечает, - я вырву, я свое не отдам, время такое!"
