-- Дак это... Георгий, красивые-то все -- семейные, заму-жем. А я одиноких собрал, ты же сам велел.
Егор еще некоторое время сидел. И лицо его стало опять светлеть. Похоже, встрепенулась, вспомнилась в душе его какая-то радость.
-- Ты можешь такси вызвать?
-- Могу.
-- До Ясного. Я заплачу, сколько он хочет. Звони! -- Егор встал, сбросил халат, надел пиджак и поправил галстук.
-- А зачем в Ясное-то?
-- У меня там друг. -- И опять стал взволнованно хо-дить. -- Душа у меня... наскипидаренная какая-то, Михай-лыч. Заведет она меня куда-нибудь. Как волю почует, так места себе не могу найти. Звони, звони! Сколько ты собрал людей?
-- Пятнадцать. С нами -- семнадцать. А что?
-- Вот тебе две сотни. Всем дать по червонцу, себе ос-тальные. Не обмани! Я заеду узнаю.
-- Да что ты, Георгий!..
И вот Георгий летел светлой лунной ночью по доброму большаку -- в село, к Любе.
"Ну, что это, что это? -- пытал себя Егор. -- Что это я?" Беспокойство и волнение овладели им. Он уже забыл, когда он так волновался из-за юбки.
-- Ну, как там... насчет семейной жизни? -- спросил он таксиста. -- Что пишут новенького?
-- Где пишут? -- не понял тот.
-- Да вообще -- в книгах...
-- В книгах-то понапишут, -- недовольно сказал так-сист. -- В книгах все хорошо.
-- А в жизни?
-- А в жизни... Что, сам не знаешь, как в жизни?
-- Плохо, да?
-- Кому как.
-- Ну, тебе, например?
Таксист пожал плечами -- очень похоже, как тот парень который продал Егору магнитофон.
-- Да что вы все какие-то!.. Ну, братцы, не понимаю вас. Чего вы такие кислые-то все? -- изумился Егор.
-- А чего мне тут -- хихикать с тобой? Ублажать, что ли, тебя?
-- Да где уж ублажать! Ублажать -- это ты свою бабу убла-жай. И то ведь -- суметь еще надо. А то полезешь к ней, а она скажет: "Отойди, от тебя козлом пахнет".
Таксист засмеялся.
-- Что, тебе говорили так?
-- Нет, я сам не люблю, когда козлом пахнет. Давай-ка маленько опустим стекло.
Таксист глянул на Егора, но смолчал.
А Егор опять вернулся к своим мыслям, которые он никак не мог собрать воедино, -- все в голове спуталось из-за этой Любы.
Подъехали к большому темному дому. Егор отпустил ма-шину. И вдруг оробел. Стоял с бутылками коньяка у ворот и не знал, что делать. Обошел дом, зашел в другие ворота -- в ограду Петра, поднялся на крыльцо, постучал ногой в дверь. Долго было тихо, потом скрипнула избяная дверь, легко -- босиком -прошли по сеням, и голос Петра спросил:
-- Кто там?
-- Я, Петро. Георгий, Жоржик...
Дверь открылась.
-- Ты чего? -- удивился Петро. -- Выгнали, что ли?
-- Да нет... Не хочу будить. Ты когда-нибудь "Рэми-Мар-тин" пил?
Петро долго молчал, всматривался в лицо Егора.
-- Чего?
-- "Рэми-Мартин". Двадцать рублей бутылка. Пойдем врежем в бане?
-- Пошто в бане-то?
-- Чтоб не мешать никому.
-- Да пойдем на кухне сядем...
-- Не надо! Не буди никого.
-- Ну, дай я хоть обуюсь... Да закусить вынесу чего-ни-будь.
-- Не надо! У меня полные карманы шоколада, я весь уже провонял им, как студентка.
В бане, в тесном черном мире, лежало на полу -- от око-шечка -- пятно света. И зажгли еще фонарь, сели к окошечку.
-- Чего домой-то не пошел? -- не понимал Петро.
-- Не знаю. Видишь, Петро... -- заговорил было Егор, но и замолк. Открыл бутылку, поставил на подоконник. -- Ви-дишь -- коньяк. Двадцать рублей, гад! Это ж надо!
Петро достал из кармана старых галифе два стакана.
Помолчали.
-- Не знаю я, что говорить, Петро. Сам не все понимаю.
-- Ну, не говори. Наливай своего дорогого... Я в войну пил тоже какой-то. В Германии. Клопами пахнет.
-- Да не пахнет он клопами! -- воскликнул Егор. -- Это клопы коньяком пахнут. Откуда взяли, что он клопами-то пахнет?
-- Дорогой, может, и не пахнет. А такой... нормальный пахнет.
Ночь истекала. А луна все сияла. Вся деревня была залита бледным, зеленовато-мертвым светом. И тихо-тихо. Ни соба-ка нигде не залает, ни ворота не скрипнут. Такая тишина в деревне бывает перед рассветом. Или в степи еще -- тоже перед рассветом, когда в низинках незримо скапливается туман и сырость. Зябко и тихо.
И вдруг в тишине этой из бани донеслось:
Сижу за решеткой
В темнице сырой... -
завел первым Егор. Петро поддержал. И так неожиданно красиво у них вышло, так -- до слез -- складно и грустно:
Вскормленный в неволе орел молодо-ой;
Мой грустны-ый товарищ, махая крыло-ом,
Кровавую пищу клюет под окном...
Рано утром Егор провожал Любу на ферму. Так -- увязал-ся с ней и пошел. Был он опять в нарядном костюме, в шляпе и при галстуке. Но какой-то задумчивый. Люба очень радо-валась, что он пошел с ней, -- у нее было светлое настроение. И утро было хорошее -- с прохладцей, ясное. Весна все-таки, как ни крутись.
-- Чего загрустил, Егорша? -- спросила Люба.
-- Так... -- неопределенно сказал Егор.
-- В баню зачем-то поперлись. -- Люба засмеялась. -- И не боятся ведь! Меня сроду туда ночью не загонишь. Егор удивился:
-- Чего?
-- Да там же черти! В бане-то... Они там и водются.
Егор с изумлением и ласково посмотрел на Любу... И по-гладил ее по спине. У него это нечаянно вышло.
-- Правильно: никогда не ходи ночью в баню. А то эти черти... Я их знаю!
-- Когда ты ночью на машине подъехал, я слышала. Я ду-мала, это мой Коленька преподобный приехал...
-- Какой Коленька?
-- Да муж-то мой.
-- А-а. А он что, приезжает иногда?
-- Приезжает, как же.
-- Ну? А ты что?
-- Ухожу в горницу и запираюсь там. И сижу. Он трез-вый-то ни разу и не приезжал, а я его пьяного прямо видеть не могу: он какой-то дурак вовсе делается. Противно, меня трясти начинает.
Егор встрепенулся, заслышав живые, гневные слова. Не выносил он в людях унылость, вялость ползучую. Оттого, может, и завела его житейская дорога так далеко вбок, что всегда, и смолоду, тянулся к людям, очерченным резко, хоть иногда кривой линией, но резко, определенно.
-- Да-да-да, -- притворно посочувствовал Егор, -- прямо беда с этими алкашами!
-- Беда! -- подхватила простодушная Люба. -- Да беда-то какая. Горькая: слезы да ругань.
-- Прямо трагедия. О-е!.. -- удивился Егор. -- Коров-то сколько!
-- Ферма... Вот тут я и работаю.
Егор чего-то вдруг остолбенел при виде коров.
-- Вот они... коровы-то, -- повторял он. -- Вишь, тебя увидели, да? Заволновались. Ишь, смо-отрют... -- Егор по-молчал... И вдруг, не желая этого, проговорился: -- Я из всего детства мать помню да корову. Манькой звали корову. Мы ее весной, в апреле, выпустили из ограды, чтобы она сама пособирала на улице. Знаешь: зимой возют, а весной из-под снега вытаивает, на дорогах, на плетнях остается... Вот... А ей кто-то брюхо вилами проколол. Зашла к кому-ни-будь в ограду, у некоторых сено было еще... Прокололи. Кишки домой приволокла.
Люба смотрела на Егора, пораженная этим незамыслова-тым рассказом. А Егор -- видно было -- жалел, что он у него вырвался, этот рассказ, был недоволен.
-- Чего смотришь?
-- Егорша...
-- Брось, -- сказал Егор. -- Это же слова. Слова ничего не стоят.
-- Ты что, выдумал, что ли?
-- Да почему!.. Но ты меньше слушай людей. То есть слу-шай, но слова пропускай. А то ты доверчивая, как... -- Егор посмотрел на Любу и опять ласково и бережно и чуть стесня-ясь погладил ее по спине. -- Неужели тебя никогда не обма-нывали?
-- Нет... Кому?
-- М-гм... -- Егор засмотрелся в ясные глаза женщины, усмехнулся. -Кошмар. -- Все время хотелось трогать ее. И смотреть.
-- Глянь-ка, директор совхоза идет, -- сказала Люба. -- У нас был. -Она оживилась и заулыбалась, сама не зная чего.
К ним шел гладкий, крепкий, довольно молодой еще мужчина, наверно, таких же лет, как Егор. Шел он твердой хозяйской похожей, с любопытством смотрел на Любу и на ее -- непонятно кого -- мужа, знакомого?
-- Чего ты так уж разулыбалась? -- неприятно поразился Егор.
-- Он хороший у нас. Хозяйственный. Мы его уважаем. Здравствуйте, Дмитрий Владимирович! Что, у нас были?
-- Был у вас. Здравствуйте! -- Директор крепко тряхнул руку Егора. -Что, не пополнение ли к нам?
-- Дмитрий Владимирович, он -- шофер, -- не без гор-дости сказала Люба.
-- Да ну? Хорошо. Прямо сейчас могу за руль посадить? Права есть?
-- У него еще паспорта нету... -- Гордость Любина угасла.
-- А-а. А то поехали со мной. Моего зачем-то в военкомат вызывают. Боюсь, надолго.
-- Егор! -- заволновалась Люба. -- А? Район наш уви-дишь. Поглянется!
И это живое волнение, и слова эти нелепые -- про район -- подтолкнули Егора на то, над чем он пять минут назад искренне бы посмеялся.
-- Поехали, -- сказал он.
И они пошли с директором.
-- Егор! -- крикнула вслед Люба. -- Пообедаешь в чайной где-нибудь! Где будете... Дмитрий Владимирович, вы ему подскажите, а то он не знает еще!
Дмитрий Владимирович посмеялся.
Егор оглянулся на Любу и некоторое время смотрел на нее. Потом повернулся и пошел за директором. Тот подо-ждал его.
-- Сам из каких мест? -- спросил директор.
-- Я-то? Я здешний. Из вашего района, деревня Листвянка.
-- Листвянка? У нас нет такой.
