Петро, увидев раненого Егора, вскочил опять в самосвал, погнал было за "Волгой". Но "Волга" была уже далеко. Петро стал разворачиваться.
Люба подхватила Егора под руки.
-- Измажу я тебя, -- сказал Егор, страдая от боли.
-- Молчи, не говори. -- Сильная Люба взяла его на руки. Егор было запротестовал, но новый приступ боли накатил, Егор закрыл глаза.
Тут подбежал Петро, бережно взял с рук сестры Егора и понес к самосвалу.
-- Ничего, ничего, -- гудел он негромко. -- Ерунда это... Штыком насквозь прокалывали, и то оставались жить. Через неделю будешь прыгать...
Егор слабо качнул головой и вздохнул -- боль немного отпустила.
-- Там пуля, -- сказал он.
Петро глянул на него, на белого, стиснул зубы и ничего не сказал. Прибавил только шагу.
Люба первая вскочила в кабину. Приняла на руки Егора. Устроила на коленях у себя, голову его положила на грудь себе. Петро осторожно поехал.
-- Потерпи, Егорушка... милый. Счас доедем до боль-ницы...
-- Не плачь, -- тихо попросил Егор, не открывая глаз.
-- Я не плачу...
-- Плачешь... На лицо капает. Не надо.
-- Не буду, не буду...
Петро выворачивал руль и так и этак -- старался не тряс-ти. Но все равно трясло, и Егор мучительно морщился и раза два простонал.
-- Петя... -- сказала Люба.
-- Да уж стараюсь. Но и тянуть-то нельзя. Скорей надо.
-- Остановите, -- попросил Егор.
-- Почему, Егор? Скорей надо...
-- Нет... все. Снимите.
Петро остановился.
Егора сняли на землю, положили на фуфайку.
-- Люба, -- позвал Егор, выискивая ее невидящими гла-зами где-то в небе -- он лежал на спине. -- Люба...
-- Я здесь, Егорушка, здесь, вот она...
-- Деньги... -- с трудом говорил Егор последнее. -- У меня в пиджаке... раздели с мамой... -- У Егора из-под прикры-тых век по темени сползла слезинка, подрожала, повиснув около уха, и сорвалась, и упала в траву. Егор умер.
И лежал он, русский крестьянин, в родной степи, вблизи от дома... Лежал, приникнув щекой к земле, как будто слу-шал что-то такое, одному ему слышное. Так он в детстве прижимался к столбам.
Люба упала ему на грудь и тихо, жутко выла.
Петро стоял над ними, смотрел на них и тоже плакал. Молча.
Потом поднял голову, вытер слезы рукавом фуфайки.
-- Да что же, -- сказал он на выдохе, в котором почувст-вовалась вся его устрашающая сила, -- так и уйдут, что ли? -- Обошел лежащего Егора и сестру и, не оглядываясь, тяжело побежал к самосвалу.
Самосвал взревел и понесся прямо по степи, минуя большак. Петро хорошо знал здесь все дороги, все проселки и те-перь только сообразил, что "Волгу" можно перехватить -- на-перерез. "Волга" будет огибать выступ того леса, который синел отсюда ровной полосой... А в лесу есть зимник, по нему зимой выволакивают на тракторных санях лесины. Те-перь, после дождя, захламленный ветками зимник даже на-дежнее для самосвала, чем большак. Но "Волга", конечно, туда не сунется. Да и откуда им знать, куда ведет тот зимник?
...И Петро перехватил "Волгу".
Самосвал выскочил из леса раньше, чем здесь успела прошмыгнуть бежевая красавица. И сразу обнаружилось безысходное положение: разворачиваться назад поздно -- самосвал несся в лоб, разминуться как-нибудь тоже нельзя: узка дорога... Свернуть -- с одной стороны лес, с другой це-лина, напитанная вчерашним дождем, -- не для городской машины. Оставалось попытаться все же по целине с ходу, на скорости, объехать самосвал и выскочить опять на большак. "Волга" свернула с накатанной дороги и сразу завиляла задом, пошла тихо, хоть скреблась и ревела изо всех сил. Тут ее и настиг Петро. Из "Волги" даже не успели выскочить... Труженик-самосвал, как разъяренный бык, ударил ее в бок, опрокинул и стал над ней.
Петро вылез из кабины...
С пашни, от тракторов, к ним бежали люди, которые все видели.
