Максим Горький - Городок Окуров

- Так, так!

Тиунов почесал переносицу и тихонько двинулся вперёд. Сима шёл рядом, рассказывая.

- Кроме птиц - все толкутся на одном месте. Идёт человек, наклоня голову, смотрит в землю, думает о чём-то... Волки зимой воют - тоже и холодно и голодно им! И, поди-ка, всякому страшно - всё только одни волки вокруг него! Когда они воют, я словно пьяный делаюсь - терпенья нет слышать!

Луна светила сзади них, тени ползли впереди: одна - покороче, другая длиннее, обе узкие. Одна - острая, двигалась вперёд ровными толчками, другая - то покрывала её, то откидывалась в сторону, и снова обе сливались в бесформенное тёмное пятно, судорожно скользившее по земле.

Спотыкаясь, Сима объявил:

- У меня даже стишок сочинён про волков! - приостановился и начал читать:

Ходят волки по полям да по лесам,

Воют, морды поднимая к небесам.

Я волкам - тоской моей,

Точно братьям, - кровно сроден,

И не нужен, не угоден

Никому среди людей!

Тяжело на свете жить!

И живу я тихомолком.

И боюся - серым волком

Громко жалобу завыть!

Тиунов взмахнул палочкой, поглядел в небо, в даль и себе под ноги.

- А весёлое - не склонен сочинять? - спросил он, вздыхая.

Сима, тоже оглянувшись, ответил виновато:

- Про податного Жукова сочинил, да плохо вышло. Артюшка поёт:

Как живут у нас в Заречье

Худы души человечьи...

Это я же составил! А то ещё про город...

- Что - про город?

- А вот! - юноша снял с головы старенький картуз, зачем-то распялил его перед лицом и начал тихонько:

Эх, попел бы я весёлых песен!

Да кому их в нашем месте нужно?

Город для веселья - глух и тесен,

Все живут в нём злобно и недужно.

В городе у нас - как на погосте

Для всего готовая могила.

Братцы мои! Злую склоку бросьте,

Чтобы жить на свете легче было!

Замолчал.

- Всё?

Кривой нацелился глазом в лицо юноши и, усмехаясь, спросил:

- Какое же тут веселье? Дурачок!

Помолчав, он повторил:

- Эхе-хе, дурачок!

Юношу не обидело грустное и ласковое восклицание, он даже улыбался, говоря:

- Ведь я не сказал, Яков Захарович, что это - весёлое.

- Не сказал разве?

- Не-ет!

- Так! Ну, ладно!

Слева от них, в тёмном ельнике болота, гулко крикнул пугач - тишина всколыхнулась и снова застыла, как масло. Далеко впереди середь поля вспыхнул тихий огонь и стал быстро разгораться, вздрагивая и краснея.

- Вон, - сказал кривой, - видать, мужики из Балымер в ночном светец разложили. Свежевата ночка-то!

- Стихами, Яков Захарович, мне легче думать, а простые слова труднее складываются у меня. Мне всё хочется, чтобы стихи-то как молитвы были, а как это надо делать - не знаю! Ежели длинный стих, то будто молитвеннее выходит - а так ли? Вот ещё стихи, про город тоже:

Снова тучи серые мчатся над болотами.

Разлилася в городе тишина глубокая.

Люди спят, измучены тяжкими заботами,

И висит над сонными небо одноокое...

- Какое небо-то? - удивлённо спросил Тиунов.

- Одноокое, - смущённо ответил Сима и отодвинулся от спутника, виноватым голосом объясняя: - Оно ведь всегда одноглазое: днём солнце, а ночью - луна только.

- Кривое, стало быть, как я? - сказал Тиунов, посмеиваясь. - Это ничего, ловко! Только - звёзды забыты тобой.

- При полной-то луне - какие звёзды?

- М-м... верно, маловато их! Да! Потом вот тучи, говоришь, и - луна?

- Это бывает! Бегут тучи, а между них - луна, и всё небо вздрагивает, будто ломается...

Тиунов замолчал, а Сима тихонько прибавил:

- Я назвал небо-то однооким - забыл про вас, ей-богу!

- Ничего! - сказал кривой.

- Дальше у меня так идут стихи:

В небе тучи гонятся за слепой луной,

Полем тихо крадётся чья-то тень за мной...

- Все ты да ты! - вдруг заговорил Тиунов. - Ты, да я, да сватья, только и знатья! Да голодное житьё, да смерть!

Юноше очень хотелось рассказывать Тиунову свои стихи, но кривой, видимо, не хотел слушать: помахивая палочкой, он тихонько шагал и говорил:

- Всё это, конечно, действует в жизни - и бедность есть, и смерть, а людей однако не одолевает! И дедушка мой голодал, и отец голодал, а и сам я не больно сытно живу. И они - померли, и я помру - верно!

Вспоминая свои стихи, Сима не ответил.

- Ну, помру, и - ни синь пороха после меня не останется! - убедительно говорил Тиунов. - Злодей помрёт - люди скажут: ах, какой злодей был! Добрый помрёт - добром помянут. Бывает - и собаку дохлую жалко людям. Кошек тоже часто вспоминают: хорош, дескать, зверь был, умный или там - ласковый, мышей ловко хватал. А помрут Яков Тиунов, Семён Девушкин - и никто ничего не скажет! Были мы али нет - это всем всё равно. Вот ты бы о чём подумал, малый, об этом вот! Да! Поду-май! Дело - важное! Ты - человечек одинокий, а одинокие-то люди и есть самые лучшие, верные слуги миру.

Сима - молчал. Ровная и мягкая речь кривого не мешала смутным мыслям юноши искать нужных слов.

- А ты будь нужен людям не столь в горе, сколько в радости, ты их с радостью полюби! Горе, малый, дёшево! В нём - как арестанты в серых халатах своих - людишки одинаковы: ни дворяне, ни мещане не отличны. А ты - в радость иди, покажи людям радость - птицу редкую, птицу райскую - вот! Вот у тебя есть - скажем - талант, ты его серьёзно полюби! Надо, брат, всё полюбить: инструмент, которым работаешь, - долото, например, - и его полюби тоже! Оно тебя поймёт, хоть и железо, а - полюбив твою руку - оно тебе в работе сильно может помочь.

Полем идут двое

Старый с молодым...

- складывалось в голове Симы. Он спотыкался и простирал вперёд прямые, длинные руки:

Перед ними - тени

Стелются, как дым...

В сумраке души, в памяти, искрами вспыхивали разные слова, кружились, как пчёлы, одни исчезали, другие соединялись живою цепью, слагали песню Симе было жутко и приятно, тихая радость ласкала сердце.

- Вот, гляди! - задумчиво текла речь кривого. - Живут в России люди, называемые - мещане. Кто их несчастнее? - подумай. Есть - цыгане, они всё бродяжат, по ярмаркам - мужиков лошадями обманывают, по деревням - кур воруют. Может, они и не делают ничего такого, ну, уж так говорится про них. А мещане хоть больше на одном месте трутся - но тоже самые бесполезные в мире жители...

Юноша, глядя вперёд бездонным взглядом круглых глаз, шаркал ногами по земле, и ему казалось, что он легко поднимается в гору.

Старый молодому

Что-то говорит,

Впереди далёко

Огонёк горит...

Вдали, над тёмной гривой Чернораменского леса, поднялась тяжёлая туча и гасила звёзды. Огонь костра взыграл ярче, веселее.

- Мне, малый, за пятый десяток года идут, и столько я видел - в соборе нашем всего не сложишь, на что велик храм! Жил я - разно, но больше нехорошо жил! И вот, после всего, человеческое моё сердце указывает; дурак, надобно было жить с любовью к чему-нибудь, а без любови - не жизнь!

Сима, улыбаясь, сочинял:

Узкою тропинкою

Тесно им идти,

Покрывают тени

Ямы на пути.

Оба спотыкаются,

Попадая в ямы,

Но идут тихонько

Дальше всё и прямо.

Господи владыко!

Научи ты их,

Как дойти средь ночи

До путей твоих!

Он остановился и радостно вскричал, схватив кривого за рукав:

- Яков Захарович, а я сейчас ещё стихи сочинил, ей-богу, вот только сейчас! Слушайте!

Когда он сказал стихи свои, кривой ткнул в лицо ему тёмный свой глаз и одобрительно заметил:

- Ну, вот! Ишь ты ведь...

- Ах, господи! - тихонько воскликнул Сима. - Это такая, знаете, радость, когда сочинишь что-нибудь, даже плакать хочется...

- И хорошо. Именно это миру и надобно - радость! А пора нам повернуть - эка, сколь места отхватали!

Повернули. Идти стало светлее - тени легли сзади, пошли ближе друг к другу.

- Главное, малый, - раздавался в тишине ночи спокойный голос Тиунова, - ты люби свою способность! Сам ты для себя - вещь неважная, а способность твоя - это миру подарок! Насчёт бога - тоже хорошо, конечно! Однако и пословицу помни: бог-то бог, да и сам не будь плох! А главнейше - люби! Без любви же человек - дурак!

Их догоняла предвестница осени, тяжёлая чёрная туча, одевая поле и болото бархатом тени, а встречу им ласково светил полный круг луны.

- Эх, Семён, Семён! - вздрагивал глуховатый голос Тиунова. - Сколько я видел людей, сколько горя постиг человеческого! Любят люди горе, радость вдвое! И скажу тебе от сердца слово - хорош есть на земле русский народ! Дикий он, конечно, замордованный и весьма несчастен, а - хорош, добротный, даровитый народ! Вот - ты погляди на него пристально и будешь любить! Ну, тогда, брат, запоёшь!

Сима улыбался, толкая кривого острым плечом.

Помолчав, Тиунов убедительно прибавил:

- Хорош народ! И - аминь!

Рыжая девица Паша несла в "раишке", кроме специального труда, обязанности горничной: кухарка будила её раньше всех, и Паша должна была убирать зал - тройную, как сарай, комнату с пятью стрельчатыми окнами; два из них были наглухо забиты и завешены войлочным крашеным ковром.