Максим Горький - Городок Окуров

- Эки пакостницы!

- А ты жри, знай! - отозвалась Розка на ходу, точно камнем кинула.

- Да-а, - вздрогнув, задумчиво протянула Лодка. - Какой смелый! И божию матерь и архангелов...

Над малинником гудели осы и пчёлы. В зелени вётел суматошно прыгали молодые воронята, а на верхних ветвях солидно уместились старые вороны и строго каркали, наблюдая жизнь детей. Из города доплывал безнадёжный зов колокола к вечерней службе, где-то озабоченно и мерно пыхтел пар, вырываясь из пароотводной трубки, на реке вальки шлёпали, и плакал ребёнок.

- Любишь, как укроп пахнет? - тихо спросила Лодка подругу, но та, не отвечая на вопрос, с гордостью рассказывала:

- Ему - всё одинаково, ничего он не боится! Ты слушай...

Оглядываясь, она тихонько начала:

- "Однажды бог, восстав от сна"... Смотри-ка, Симка за нами подглядывает!

Прищурив глаза, Лодка посмотрела.

- И правда! Вот, - тоже стишки умеет сочинять.

- Ну уж! - пренебрежительно мотнув головой, воскликнула Розка. Юродивый-то!

- Пойдём к нему?

- Пойдём, посмеёмся! - согласилась Розка.

В проломе каменной стены сада стоял длинный Сима с удочками в руке и бездонным взглядом, упорно, прямо, не мигая, точно слепой на солнце, смотрел на девиц. Они шли к нему, слащаво улыбаясь, малина и бурьян цапали их платья, подруги, освобождаясь от цепких прикосновений, красиво покачивались то вправо, то влево, порою откидывали тело назад и тихонько взвизгивали обе.

- За рыбой? - ласково спросила Лодка.

Не шевелясь, Сима ответил:

- Да.

- Рано сегодня!

- Скоро начнётся самый клёв, - объяснил юноша, не сводя пустых глаз с лица девушки.

Розка, ущипнув подругу, спросила:

- Слышал стишки?

Сима утвердительно кивнул головой.

- Получше твоих-то, - задорно сказала чёрненькая девица.

- Нет, - негромко ответил Девушкин.

Это рассердило Розку.

- Скажите! - с досадой воскликнула она. - Какой ферт! Да ты совсем и не умеешь сочинять-то! Мя-мя-мя - только и всего у тебя!

- Я хочу, чтобы как молитва было, - тихо сказал Сима, обращаясь к Лодке.

Каждый раз, когда эта женщина видела юношу, наглый блеск её взгляда угасал, зрачки расширялись, темнели, изменяя свой серо-синий цвет, и становились неподвижны. В груди её разливался щекотный холодок, и она чаще облизывала губы, чувствуя во всём теле тревожную сухость. Сегодня она ощущала всё это с большей остротою, чем всегда.

"Некрасивый какой!" - заставила она себя подумать, пристально рассматривая желтоватое голодное лицо, измеряя сутулое тело с длинными, как плети, руками и неподвижными, точно из дерева, пальцами. Но взгляд её утопал в глазах Симы, уходя куда-то всё дальше в их светлую глубину; беспокойное тяготение заставляло её подвигаться вплоть к юноше, вызывая желание дотронуться до него.

Он не однажды говорил ей свои стихи, и, слушая его тихий и быстрый, размеренный говорок, она всегда чувствовала смущение, сходное с досадой, не знала, что сказать ему, и, вздыхая, молчала. Но каждый раз, помимо воли своей, спрашивала:

- Сочинил стихов?

- Да, - ответил Сима, наклоняя голову.

- Уйду я, ну вас к лешему! - воскликнула Розка, окидывая их насмешливым взглядом. - Ты, Глафира, поцеловала бы его разочек, да и пусть идёт...

Засмеявшись, она отошла в кусты, звонко напевая:

И я ль страдала, страданула,

С моста в речку сиганула...

- Ну, что же, скажи! - вздохнув, предложила Лодка.

Он поднял голову, благодарно улыбнулся ей, на щеках у него вспыхнули розовые пятна, пустые глаза налились какою-то влагою. Лодка отодвинулась от него.

Пресвятая богородица,

Мати господа всевышнего!

Обрати же взор твой ласковый

На несчастную судьбу детей!

Челюсть у него дрожала, говорил он тихо, невнятно. Стоял неподвижно и смотрел в лицо женщины исподлобья, взглядом робкого нищего. А она, сдвинув брови, отмечала меру стиха лёгкими кивками головы, её правая рука лежала на камнях стены, левая теребила пуговицу кофты.

В тёмных избах дети малые

Гибнут с холода и голода,

Их грызут болезни лютые,

Глазки деток гасит злая смерть!

Редко ласка отца-матери

Дитя малое порадует,

Их ласкают - только мертвеньких,

Любят - по пути на кладбище...

- Будет! - сказала Лодка, ещё дальше отступая от него.

Сима взглянул в лицо ей и уныло замолчал, ему показалось, что она сердится: щёки у неё побелели, глаза стали тёмно-синими, а губы крепко сжались. Сима стал виновато объяснять:

- Это я потому, что у Стрельцовых Лиза померла. Долго очень хворала, а мать всё на подёнщину ходит, - сердилась на неё, на Лизу: мешаешь, кричала. А умерла - так она третьи сутки плачет теперь, Марья-то Назаровна!

- Знаю я это! - почти с досадой, но негромко сказала женщина. Хоронила я детей, - двое было...

Она оглянулась: розовый сумрак наполнял сад, между ветвями деревьев, бедно одетых осеннею листвою, сверкало багровое солнце.

- Идём со мной! - вдруг приказала она Симе; юноша положил удилища и покорно тронулся с места, неловко поднимая ноги. Она же шла быстро и, как бы прячась от кого-то, нагибалась к земле. Привела его в тёмный угол сада и там, указав на кучу мелкого хвороста, шепнула ему:

- Сядь!

И, когда он сел, обняла его за шею, тихо и торопливо спрашивая:

- Ведь ты любишь меня, любишь?

- Да, - ответил Сима, вздрогнув.

- Ну, и я тебя люблю! - быстро сказала она.

Он, испуганно взглянув в лицо ей, отодвинулся.

- Это - это уж неправда, - вы нарочно...

- Ах, господи! - тихонько воскликнула женщина. - Ей же богу! Вот перекрестилась, видишь?

Тогда он взвыл, рванулся к ней и, сунув голову в колени её, бормотал, радостно всхлипывая:

- Я ведь давно-о! Я вас - так люблю...

Отталкивая его, она шёпотом говорила:

- Ну, скорее, - ах, да скорее же...

Сима не понимал её слов, она грубо схватила его, поспешно отдалась и потом сразу спокойно сказала, вздыхая глубоко и ровно:

- Ну, вот! Теперь ты будешь ходить ко мне, - будешь? Я скажу дворнику, чтобы пускал тебя!

Движением локтя она отстранила его от себя и встала, высокая и красивая.

- Ты знаешь - у меня муж есть? - спросила она, испытующе глядя в его ошеломлённое и пьяное лицо.

- Знаю! - прошептал Сима.

- И любовник тоже есть...

Он смотрел в лицо ей, растерянно улыбаясь, пошатывался и молчал.

- Ну? Как же ты теперь будешь? - любопытно спросила она.

- Я скажу ему...

Лодка вздрогнула, выпрямилась.

- Что скажешь? Кому?

- Вавиле. Ничего! - успокоительно и радостно проговорил юноша. - Я уж сам, вы не бойтесь...

Что-то ласковое, почти материнское мелькнуло в глазах Лодки.

- Не смей, - строго сказала она. - Дурачок, - разве это можно?!

И, положив тяжёлые руки на плечи юноши, ласково продолжала:

- Он убьёт тебя, дурашка ты! Ты - молчи!

Повернула его и, легонько подталкивая, шептала:

- Ну, уходи теперь! Иди, прощай! Смотри же, молчи! Помни - убьёт!

Он пытался обернуться к ней - ему хотелось обнять её, но, когда он обернулся, она уже быстро и не оглядываясь шла прочь от него. Юноша неподвижно стоял над кучей полугнилого мусора, дремотно улыбался и смотрел влажным взглядом в кусты, где - точно облако - растаяли мягкие белые юбки.

Лодка шла так быстро, точно боялась, что кто-то неприятный остановит её. Подпрыгивая по лестнице, вбежала в свою комнату, заперла дверь на ключ, схватилась за спинку кровати и глубоко вздохнула.

В полутьме комнаты скорбно мигал синий глаз лампады, вокруг образа богоматери молитвенно качались тени.

Женщина долго смотрела в угол, потом бесшумно опустилась на колени точно прячась за высокой спинкой кровати - и, сложив руки на груди, громко, льстиво зашептала:

- Пресвятая богородица, помилуй рабу твою, окаянную грешницу Глафиру!

Слава Симы Девушкина перекинулась через реку: земский начальник приказал привести к нему поэта, долго слушал его стихи, закрыв глаза и мотая головой, потом сказал:

- Надо учиться тебе, ты мало грамотен! Читать любишь?

Утомлённый чтением и напуганный строгим лицом земского, Сима молчал.

Штрехель погладил бритые щёки ладонями, внимательно оглядел нескладное тело стоявшего у притолоки и заговорил снова:

- Надо читать, братец мой! Пушкина надо читать! Знаешь Пушкина?

- Нет.

- Как? - удивился земский. - А помнишь в школе:

Встаёт заря, идёт разносчик,

На биржу тянется извозчик...

Это и есть - Пушкин! Ты где учился?

- В церковно-приходской.

- Ага, да! Но - Пушкина надо знать! Я тебе выпишу его книги, у меня нет сейчас, я выпишу из губернии. Что, у тебя здоровье слабое?

- Слабое, - эхом отозвался поэт.

- Надо лечиться! Ты ходи по праздникам гулять в Черёмухинский бор, там - сосны, это очень полезно для тебя.

Дал Симе полтинник и ласково проводил его до прихожей.

Отец Исайя Кудрявский тоже одобрял стихи Симы.

- Похвально, Симеон, похвально! - говорил он, поматывая благообразной головой. - Очень одобряю. И направление мысли и простота штиля - весьма трогает душу! Трудись, юноша, не зарывай в землю богом данного таланта и с помощию Симеона-богоприимца - молитвенника твоего - поднимешься, гляди, из мрака до высот. Вино - испиваешь?