прилетевшей из Израиля. И только когда тело мужа в закрытом гробу опускали в землю, громко с надрывом зарыдала.
Вот с тех пор и плачет. Ни с кем не общается, не хочет. Мать снова улетела в Израиль к своему новому четвертому мужу, друзья мужа были только на поминках, своих друзей у нее не было, всех растеряла, как только вышла замуж. Да ей и никто не нужен был. Только Он, ее Володенька. Жила только его интересами, этакая современная чеховская душечка, а когда его не стало, то и жизнь замерла.
Настя ощущала себя засохшим деревом, которое когда-то буйно росло, буйно цвело, радуя глаз, и вдруг его корни стали гнить, а пышная крона сбросила листья. И вот стоит оно теперь – прямое, голое, покрытое серой потрескавшейся корой и уже никогда не порадует ничей взгляд молодой изумрудной листвой и нежным цветом.
Только соседка, та самая, с верхнего этажа, иногда заходила попить чайку, да поговорить о своей жизни – неудачнике муже да хулиганах-сыновьях. Однажды, видя, как Настя себя изводит – похудела, почернела лицом, очень подурнела, с глаза постоянно на мокром месте, в сердцах сказала:
– Настена, да приди ты в себя, сколько уже можно рыдать! Так и свихнуться недолго! – А потом злорадно добавила: – Да он изменял тебе с каждой юбкой, а ты убиваешься по нем! Казанова престарелый…И со мной был, черт меня попутал, когда ты два года назад к своей мамаше летала, – и вдруг, сжав ладони перед грудью, виновато сказала она: – Настя, прости, бабу непутевую! Сама не понимаю, как это произошло…
Лицо у Насти окаменело, и она как-то равнодушно произнесла:
– А мне он говорил, что ты дура, удивляясь, как с тобой только твой Семен живет.
– Ну, знаешь! – вскочила та, – и оставайся тут одна, убивайся по своему изменщику! – и пулей выскочила из кухни.
Настя через прижатые к ушам ладони услышала стук громко захлопнувшей входной двери.
Неожиданное признание соседки вывели ее из ступора, она как будто проснулась, ожила. Гнев и ярость захлестнули ее. Настя распахнула дверцы шкафа и с остервенением стала выхватывать из него рубашки мужа, с такой любовью ее выстиранные и выглаженные, дорогие костюмы, и бросала их на пол под ноги, потом стала, не помня себя, топтать эту кучу, как тело поверженного врага. Устав, она схватила портрет мужа в траурной рамке и закричала:
– Изменял мне! Как ты мог! Я ради тебя все бросила – университет, друзей, с мамой поссорилась! Даже ребенка не захотела родить, что все внимание уделять только тебе, тебе! А ты?! – кричала исступленно она портрету, а потом с силой бросила его на пол. Это ее отрезвила. Настя быстро нагнулась, схватила рамку, обрадовавшись, что стекло не треснуло, и виновато взглянула на портрет мужа.
– Прости, прости, родной мой! – говорила она, целуя фотографию, но слез уже не было, и в сердце образовалась маленькая трещинка, в котором столько лет царствовал только он. Взрыв эмоций облегчил страдания ее души и тела. Настя пошла на кухню варить себе кофе.
Прошло еще полгода. Настя устроилась на работу в молодой коллектив, с коллегами быстро нашла общий язык, увлеченно обсуждала новости, их жизнь, сплетничая с девчонками на лестничной площадке. А после работы ей так не хотелось идти в свою большую пустую квартиру!
Наступила поздняя осень, середина октября. Настя ехала в переполненном троллейбусе и смотрела в окно. Могучие каштаны на бульваре уже на треть сбросили свой цветной наряд из желто-красных листьев, обнажив серые ветви. И вдруг на одном дереве она увидела ветку с зелеными листьями и цветущую гроздь. «Что это? Цвет в октябре?» – изумилась Настя. Ей показалось на мгновенье, что цветущая ветка помахала ей, Насте, словно говоря: – «Цвести никогда не поздно, если в душе весна!».
Настя улыбнулась. «Да что же это я?! Мне только тридцать два года. Лето жизни. Мое дерево только вошло в свою пору, в рост, в силу. Я еще как молодое дерево могу цвести и плодоносить! Надо только в сердце пустить весну, и оно снова учащенно забьется от слов любви, само захочет любить и радоваться жизни! Я еще могу цвести как молодое дерево! Я – счастливый человек, в моей жизни была любовь. И еще будет!». И Настя улыбнулась симпатичному молодому человеку, с восхищением, не отводя глаз, смотрящему на нее.
Счастливая утиная история, случившаяся на городском озере
Наша героиня родилась в многодетной утиной семье породы… В прочем, неважно какой породы, хотя все ее родственники очень гордились своей «породистостью». Среди своих старших братьев и сестер она была самой маленькой и слабенькой, родилась позже всех, и родители уже и не надеялись, что из яйца появится птенец.
– Экая ты, Кипа, неуклюжая, – с раздражением говорила мама-утка, когда Кипа не так ловко, как другие утята подхватывала рыбку, принесенную родителями, которая падала в воду или ее подхватывали более проворные утята. Надо сказать, что папа-утка к Кипе проявлял полное равнодушие, не уделял ей внимания, как другим своим утятам, считая, что своей неуклюжесть она позорит их семейство и стеснялся, когда кто-то из соседей видел Кипу–неумеху, и очень гордился красотой и ловкость своих старших четырех птенцов.
Старшие утята смеялись над неуклюжестью Кипы и при любой возможности больно клевали своими острыми клювиками в шейку или выталкивали из теплого родительского гнезда. Кипа на них не обижалась. Осознавая свою неловкость, бедняжка считала себя неудачницей.
Однажды утром, когда родители поплыли за вкусной рыбкой для голодных деток, утята вытолкнули ее из гнезда, и на все попытки Кипы приблизиться к нему шипели и норовили ущипнуть своими клювиками.
И что оставалось Кипе делать? Она поплыла прочь от их шипения в камыши и очень обрадовалась, когда недалеко от родительского гнезда нашла старое заброшенное гнездо и стала живая одна. К ней часто приплывала мама-утка, чтобы покормить или понырять вместе, показывая как добывать корм. И еще мама-утка выщипала у себя теплый пух и принесла в клюве еще и камышовый пух, чтобы Кипочку они согревали в чужом гнезде.
Но как это ни странно, когда Кипа стала жить самостоятельно, она очень быстро освоила все премудрости утиной жизни и стала вполне справляться без родительской помощи, наблюдая издали, как дружной стайкой плавают ее братья и сестры или ныряют в воду, ловко загребая розовыми лапками. Как ей хотелось вместе с ними наперегонки доплывать до другого берега или посоревноваться, кто глубже нырнет, сейчас она бы им не уступила, но те делали вид, что не замечают Кипу. Только мама-утка все чаще хвалила ее, удивляясь, как «неумеха» ловко добывает свой корм.
– Кипочка, какая ты ловкая! Я так горжусь тобой, – все чаще говорила она.
Кроме
