числе и правительства США.
Все это порождает довольно грустные мысли. Я уже говорил, поведение государства и поведение человека — сопоставимы. Самозащита и обороноспособность — понятия адекватные. Разница в масштабах, а не в качестве.
Попробуем взглянуть на это дело с житейской точки зрения.
Я учился в послевоенной школе. К тому же — в довольно бандитском районе.
Времена были жестокие. Окружающие то и дело пускали в ход кулаки.
Меня это не касалось. Я был на удивление здоровым переростком.
А теперь вообразите хилого мальчишку, наделенного чувством собственного достоинства. К тому же — еврея в очках. Да еще — по фамилии Лурье.
Лурье приходилось очень туго. Местная шпана буквально не давала ему прохода.
Раза три Лурье уходил домой с побитой физиономией. На четвертый раз взял кирпич и ударил по голове хулигана Мурашку. Лурье выбил ему шесть зубов «от клыка до клыка включительно». (Так было сказано в милицейском протоколе.)
Я знаю, что драться кирпичом — нехорошо. Что это не по-джентльменски. С точки зрения БУКВЫ Лурье достоин осуждения. Но В СУЩНОСТИ Лурье был прав.
От Израиля ждут джентльменского поведения. Израилю навязывают БУКВУ международного права...
Я вспоминаю семьдесят третий год. Мы служили тогда в журнале «Костер». Однажды Лосев (нынешний дартмутский профессор) раздобыл карту Ближнего Востока. И повесил ее в холле комсомольской редакции.
Я взглянул и ужаснулся. Микроскопическая синяя точка. Слово «Израиль» не умещается. Конец — на территории Иордании. Начало — в Египте. А кругом внушительные пятна — розовые, желтые, зеленые.
Есть такая расплывчатая юридическая формулировка — предел необходимой самообороны. Где лежит этот злополучный предел? Нужно ли дожидаться, пока тебя изувечит шайка бандитов? Или стоит заранее лягнуть одного ногой в мошонку?
Казалось бы, так просто. Тем не менее прогрессивное человечество с дурацким единодушием осуждает Израиль. Прогрессивное человечество требует от Израиля благородного самоубийства.
Итальянская полиция не без труда...
Итальянская полиция не без труда освободила генерала Дозьера.
Америка ликует... Нам вернули боевого генерала...
Что происходит?! В Иране студенты хватают заложников, держат в тюрьме, подвергая немыслимым унижениям. Американское правительство вырабатывает какие-то непонятные санкции. Проводит боевую операцию.
Операция с треском проваливается. Самолеты не желают взлетать. Связь нарушена. Карта местности составлена небрежно...
Ведется унизительный торг. Наконец измученных заложников почти выкупают. Американцы устраивают им потрясающую встречу. Ликованию нет конца. Шампанское льется рекой...
До чего же низко упал престиж Америки! Дипломаты радуются, что их не перестреляли как уток. Генерал Дозьер сообщает жене:
— Я чувствую себя прекрасно. Риали вандерфул!..
А я в эту минуту чувствовал себя ужасно. Горе той стране, у которой воруют полководцев. Генерал — не пудель. Генералов надо охранять...
Видит Бог, мы покорены Америкой. Ее щедростью и динамизмом. Благородством и радушием. И все-таки...
Что-то неладное происходит в этой стране.
Ехали мы в сабвее, приятель и я. Рядом стояла молодая женщина. Вдруг она побелела. Ей стало плохо. Ее начало тошнить.
Платка у женщины не оказалось. Я протянул ей свежую газету. Все расступились. Сидящие пассажиры отвели глаза.
— Уступите место женщине, — сказал приятель.
Никакой реакции.
Мой друг почти кричит в лицо широкоплечему бородатому янки:
— Эй ты, животное, встань!
Тот нехотя встает, улыбается...
Что-то неладное происходит в этой стране...
Женщина тонет в реке Потомак. Некий отважный господин бросается с моста и вытаскивает утопающую. Герой, молодец, честь ему и хвала!
Дальше начинается безудержное чествование героя. Газеты, телевидение поют ему дифирамбы. Миссис Буш уступает ему свое кресло возле Первой леди. Говорят, скоро будет фильм и мюзикл на эту тему...
Из-за чего столько шума? Половина мужского населения Одессы числит за собой такие же деяния.
Так что же происходит в Америке? Равнодушие становится нормой? Нормальный жест воспринимается как подвиг?
А может, я сгущаю краски?..
Я всегда гордился своей аккуратностью. Хотя гордиться тут особенно нечем. Известно, что повышенная аккуратность — свойство заурядных натур.
И все-таки я гордился. Гордился тем, что своевременно возвращаю долги. Тем, что редко опаздываю. Тем, что, как правило, выполняю свои обещания.
Это готова подтвердить даже моя собака. Уже десять лет я гуляю с ней в одни и те же часы...
Короче — педант, аккуратист, бескрылая личность... Чем и горжусь.
И больше всего горжусь тем, что сразу отвечаю на письма. Вернее — так было раньше. А теперь — все иначе...
Ежедневно мы распечатываем сотни писем. Значительная часть приходится на мою долю. Письма — самые разные. Деловые и личные. Восторженные и негодующие. Есть и анонимные письма. Это нормально. Это даже приятно. Поскольку можно не отвечать...
Когда газета начала выходить, писем было мало. Три-четыре в день. Через несколько месяцев они хлынули бурным потоком. Затем обрели мощь Ниагарского водопада.
Возникла довольно серьезная проблема. Как быть? Секретарша и без того завалена работой. Объем газеты увеличивается. Нагрузка у каждого сотрудника редакции огромная. Времени совершенно не хватает.
А письма все идут. Приблизительно их можно классифицировать следующим образом:
1. Деловые. 2. Творческие. 3. Личные.
На деловые письма мы отвечаем сразу. Конструктивные предложения обсуждаем на собраниях. Критические замечания стараемся учитывать.
Резкость формы при этом нас мало смущает. Лишь бы критика обусловливалась доброжелательным чувством.
Шипение злобствующих неудачников — игнорируем. Ведь зависть способствует любому успешному начинанию.
С творческими письмами хлопот гораздо больше. Нам шлют стихи и прозу. Фотографии и рисунки. Статьи и корреспонденции. Документы и вырезки. Мемуары и анекдоты.
Лучшие вещи мы печатаем. Неудачные произведения — отвергаем. Обсуждать и рецензировать — не считаем целесообразным.
Возвращать отвергнутые рукописи — не принято. (Снять копию здесь — не проблема.)
Все это — обычные редакционные правила. Принятые как в Союзе, так и на Западе...
А вот с личными письмами — катастрофа. Они загромождают мой письменный стол. И за каждым безответным письмом — обида, горечь, требовательное недовольство. Что мне делать — не знаю...
Друзья мои! Вообразите лист бумаги размером с озеро Мичиган. И авторучку с корабельную мачту. Этой громадной воображаемой авторучкой на этом громадном воображаемом листе бумаги я пишу:
— БУДЬТЕ СЧАСТЛИВЫ, МОИ ДОРОГИЕ, В НАСТУПАЮЩЕМ НОВОМ ГОДУ! СПАСИБО ЗА ВСЕ. И ПРОСТИТЕ МЕНЯ...
Жизнь академика Сахарова...
Жизнь академика Сахарова — в опасности. Это значит, в опасности — сама идея цивилизации. Значит, советские власти готовы перешагнуть рубеж нравственного одичания.
Репутация Сахарова — уникальна. Он внушает любовь даже своим идейным противникам. Более того, своим заклятым врагам.
В эмиграции много замечательных людей. Огромным уважением пользуются Солженицын и Григоренко, Максимов
