канючит:
– Не убивайте меня, пожалуйста, не от хорошей жизни по ночам пассажиров вожу. Дочка разведенная с малышом, не работает, вот я и…
– Что ты заладил… Не убивайте… На х… ты мне сдался. С тебя и взять-то нечего. Сиди спокойно, не дергайся.
Едут молча, берет вроде успокаивается, изредка глаз скашивает на Костю и тотчас уводит. Жалко его Косте, да что поделаешь.
Вот и Речной, площадь у метро, киоски, с десяток машин, теперь надобно свою углядеть. Ту, что привезла его на Таганку. Вон она.
– Вези к тому джипу, – левой рукой показывает, а правой все так же ветку под полой держит.
Подъезжает, левой рукой дверцу приоткрывает, а сам не выпускает берет из поля зрения. Рывком выходит из «Жигулей» и ветку незаметно в карман прячет.
– Езжай, чего стоишь, – кидает берету, и тот, словно не веря в свое чудесное спасение, дает по газам.
Смотрит ему вслед Костя, стараясь запомнить номер. Постараюсь найти, извинюсь и отблагодарю. Сейчас же не открылся, потому что мизансцену доиграть хотел, да и перед теми, кто в джипе его встречает и поздравляет с победой, не хочется карты открывать. Это его, Кости Ситникова, ноу-хау.
И как звезда с звездою расстается,
Простимся мы, и ночь нас разлучит…
А кто бездомен, будет им и впредь.
Кто одинок, тот должен им остаться…
Чему бывать, чему не быть на свете?
И кто виновен? Кто не виноват?..
На следующий день после «Ночного скольжения» Костя звонит Дине в Эктон. Условлено, что раз в неделю он дает о себе знать. Очередной разговор с дочерью вертится вокруг ее беременности. Все протекает нормально, девочка Паулина должна появиться на свет в двадцатых числах июля.
– Что-то ты, отец, загостился в вашей Москве, не пора ли домой?
Вот и дочь говорит: «ваша». Чужая ей. А ему какая? Не удерживается и рассказывает о своих приключениях. Дина не выражает восторга или хотя бы понимания, звучит в трубке осудительно:
– Зачем тебе это надо? Еще убить могли. Рискованные игры. Ах, для романа? Ну, тогда понятно, – уже с ехидцей. – Какая следующая глава замыслена? В том же духе?
Даниил, которому тоже звонит, напротив, в полном восторге, просит рассказать во всех подробностях.
– Слушай, напиши для нашей газеты, здесь «на ура» примут! Когда назад? Не знаешь? Да, хотел бы я сейчас с тобой по Чистокам пройтись, по Арбату… Говорят, красива Москва.
– Ты бы ее не узнал. – И после паузы: – Странная она какая-то. Словно женщина после операции пластической: черты вроде те же, а выглядит иначе. Я как бы заново привыкаю. Честно говоря, думал, не задержусь, дела свои сделаю, освежу память – и в Нью-Йорк. Не выходит. Но самое удивительное, реже и реже Манхэттен вспоминаю, любимые места свои, вытесняет их этот город, вот ведь какая штука. Хотя люди лучше не стали, злости, может, в них больше даже. И пофигизма. А если о настроениях в обществе, извини за клише газетное… Иллюзии рассеялись, и опять болотом, тиной пахнет. Отношение к власти? Ну, какое отношение… Боятся ее, ненавидят, заискивают перед ней, пресмыкаются. Вчерашний раб, уставший от свободы, взалкавши, требует цепей…
До конца мая живет Костя у Али. Часто задумывается: что привязывает к ней? Не крыша же над головой – может жить у Верховского или квартиру снять. Постель? Да, спать с ней замечательно, все плотское, что Костя любит и ценит, в Але с избытком. Но не только же это. В ней то необъяснимое, что присутствует в русской женщине, как ни в какой другой: сердечность и лукавство, открытость и замкнутость, капризность и игривость, лень и блудливость, покорная наивность и порочная привлекательность, которая дороже любых достоинств. Думает об Але, а в памяти то и дело литературные реминисценции. Русская женщина – как французский сыр, который тогда только хорош, когда испорчен. Она – как сосуд с кристальной водой, но с осадком на дне: стоит возмутить воду, и она потемнеет, кристаллы исчезнут, останется одна мутная жижа, и в этом вся прелесть.
«И нашел я, что горше смерти женщина, потому что она – сеть, и сердце ее – силки, руки ее – оковы».
С Алей он не испытывает тягости общения, напротив, ему интересно слушать, разговаривать, это не надоедает, он не устает и не пресыщается, ему хочется видеть ее постоянно.
Костя знакомится с сыном Али. Ожидает увидеть ловеласа и бездельника, стреляющего у мамы до получки, а встречает умного, вполне современного, знающего, чего хочет в жизни. Заканчивает экономический факультет университета и уже подрабатывает в крупном банке. После распределения получит место на семьдесят тысяч рублей. Английский у Павла такой, что Косте лишь завидовать остается. А еще французский. На Костю смотрит равнодушно, привык к мамашиным причудам, а этот русский американец и есть причуда: неизвестно, откуда взялся и сколько еще поживет на Славянском бульваре. Взгляд становится другим, когда узнает от Али: этот американец, оказывается, миллионер. Молодец, мамашка, прибирает к рукам заморского гостя.
И впрямь прибирает – в одно прекрасное утро заводит разговор напрямую: турфирма ее открывает новые маршруты и нуждается в инвестменте (от сына, что ли, термин усвоила), не может ли Костя перевести на счет сто тысяч баксов и стать партнером? Костя огорошен, не суммой, хотя и немаленькой, но подходом Али, жестко-деловым: отказать ей невозможно, ибо… Впрочем, нет причин для отказа, кроме одной: деньги эти Костя назад никогда не получит, сколь бы успешно ни шел бизнес у Али. Коммерция? Это очень просто – это деньги других людей. К тому же за удовольствия надо платить, и Аля точно подгадывает момент платежа – ни раньше, ни позже.
Из дневника Ситникова
Что здесь, в этой жизни, которую учусь заново распознавать, не приемлет душа? Хамство, воровство, мздоимство? Есть кое-что и похуже. И спросила кроха: что такое хорошо и что такое плохо? Ощущение, будто и не задаются вопросом, знать не желают, поступают, как им выгодно, выгода эта и есть, по их разумению, хорошо. Надуть, объегорить, взять и не отдать, пообещать и не сделать, наплевать на данное ранее слово – норма. Добродетель путают с пороком, честность и справедливость – с жульническим беспределом. Нет понимания нравственной сути происходящего, общепринятого отношения к приличествующему и отвратительному. Прогнулась, сместилась ось координат, существующая у нормальных, приличных людей. Да и само определение «приличный человек» несет в
