- Не приму я никакого учетчика.
Своей наглостью Выжлецов поставил Быстрова в тупик.
- Позвольте разъяснить вам, Степан Кузьмич, что поступаете вы вопреки закону, - вежливо сказал Выжлецов. - Не знаю, читали вы или нет разъяснения гражданина Ульянова, а мы читали. Теперь налог, теперь нельзя действовать супротив крестьянства, теперь не позволят конфисковать ни мельницу, ни граммофон.
В другое время Быстров зашелся бы в крике, а то и достал револьвер, стрельнул бы в воздух, но теперь действовала брошюра товарища Ленина.
Выжлецов был спокоен, а Быстров накалялся, и Выжлецов явно ощущал свое превосходство.
- Так вы, значит, против Советской власти? - еле сдерживаясь, холодно спросил Быстров.
Выжлецов улыбнулся.
- Ни в коем разе, мы только против обобществления.
- Откроешь? - шипящим голосом спросил Быстров.
- Если вы меня ударите, вас будут судить, - предупредил Выжлецов. - А ключей все равно не дам.
Быстров повернулся к Коломянкину, председателю Козловского сельсовета, который тоже был в составе комиссии.
- Савелий Яковлевич, неси сюда замок, получше и покрепче!
Замок был принесен. Быстров запер мельницу на второй, на свой замок, да еще в придачу опечатал оба замка, сделал картонные бирки, продел бечевки, заклеил бумажками, припечатал бумажки печатью.
- Теперь намертво, - сказал он Выжлецову. - Гербовая печать. За срыв государственной печати предание суду революционного трибунала.
- Как угодно, - согласился Выжлецов. - Однако поимейте в виду, Степан Кузьмич, что на ваш трибунал у нас найдется управа покрепче.
Опять же год назад Быстров показал бы Выжлецову, где раки зимуют, арестовал бы, посадил под замок, а сейчас не решился, дули другие ветры, партия требовала более справедливого отношения к крестьянам.
Летом 1921 года брошюра Ленина "О продовольственном налоге" была распространена по всей стране, и не только определяла практическую деятельность партийных организаций, но и позволяла им заглядывать в будущее.
Волисполкомы и сельсоветы готовились к взиманию налога, разница между продразверсткой и продналогом ощущалась еще недостаточно. Но если при изъятии продразверстки комсомольцы оказывали продотрядам помощь: раскапывали ямы, взвешивали найденное зерно, то при взимании налога такой помощи не требовалось, строгое соблюдение закона исключало всякую самодеятельность.
Однако комсомольцы - вчерашние, а то и сегодняшние школьники - были в деревне наиболее грамотными людьми, и в чем, в чем, а в учете урожая и исчислении налога их помощь была незаменима.
"Учет и контроль - вот главное, что требуется для налаживания, для правильного функционирования первой фазы коммунистического общества..."
А они уже чувствовали себя живущими в коммунистическом обществе и поэтому в деле учета, - больше в деле учета, чем в деле контроля, - могли и оказывали посильную помощь своим старшим товарищам - коммунистам.
В каждой ячейке Слава находил наиболее грамотных ребят, которые фактически превращались в учетчиков и счетоводов, а попутно становились агитаторами, объясняя своим отцам и дядьям, что уплата налога улучшит хозяйственное положение самих крестьян и обеспечит снабжение деревни промышленными товарами.
Второй заботой комсомольских работников были школы. Хотя непосредственно школами руководил отдел народного образования, они тоже находились в сфере внимания комсомольских ячеек.
Комсомольцы вслух читали ученикам газеты, только что изданные книги, проводили беседы и собрания и, учась, сами учили других.
А жизнь тем временем шла своим чередом.
Как-то незаметно и скучно приняли в партию Евгения Денисовича Зернова.
Не принять было нельзя, он заведовал волнаробразом, надо было распространять партийное влияние на учителей, но и торжествовать особенно не приходилось. Шел уже не двадцатый, а двадцать первый год, война кончилась, человеку, вступившему в партию всего годом позже, не грозили ни мобилизация на фронт, ни борьба за хлеб в продотряде, митинговать можно было спокойнее, не рискуя получить пулю в спину.
Стояла засуха, в жаркий июльский день коммунисты собрались поговорить о заготовке кормов. Быстров в который раз твердил о том, что овес надо поискать у кулаков, а Данилочкин наставлял всех не оставлять невыкошенными ни одну ложбину и ни один овраг.
В конце собрания зачитали заявление Зернова, позвали дожидавшегося за дверью Евгения Денисовича.
- Что еще можете добавить, товарищ Зернов?
Он принялся повторять передовицу, напечатанную в "Орловской правде".
Евгений Денисович принарядился по случаю вступления, на нем розовая шелковая рубашка и черный гарусный шнурочек вместо галстука, позволил себе такую вольность, и собравшиеся старались ее не замечать.
- Как школы-то у вас? - спросил Данилочкин. - Обеспечите дровами?
Евгений Денисович развел руками, снабжение школ дровами зависело от того, с какой строгостью будет разговаривать с председателями сельсоветов Данилочкин.
Из десяти присутствующих шестеро голосовали "за", четверо воздержались.
Событие это облегчало Зернову продвижение по службе, а те, кто его принимал, считали полезным вовлекать учителей в партию.
Потом навалилась история с женитьбой Саплина.
Свадьбу он сыграл мировую, но Славу не позвал, лишь недели две спустя дошли до Славы слухи о свадьбе.
Саплин все реже и реже появлялся в волкомоле.
- Дела, хлопочу, чтоб не обижали батраков, - отговаривался он. - В Журавце, в Туровце, в Каменке...
А потом выяснилось, что он нигде не бывал, занят был своими делами. Мать оставил в Критове, а сам пошел во двор, в соседнюю волость, к самому что ни на есть стопроцентному кулаку Воскобойникову и, главное, венчался в церкви.
Девка у Воскобойникова кровь с молоком, заглядишься, а тут еще отцово богатство... Нашел Саплин свое счастье.
Недели через три после свадьбы встретились Ознобишин и Саплин в Барановке. Ознобишин приехал поговорить с ребятами по поводу предстоящего призыва в армию, а Саплин торговал там лошадь.
Столкнулись нечаянно, в сельсовете, Ознобишин проверял списки призывников, а Саплин хотел расплатиться с владельцем коня при свидетелях.
- Что ж ты?
- А что я?
- Мог бы невесту и в Критово привезти, мы бы ее перевоспитали.
- А капитал псу под хвост?
- Какие мы на тебя надежды возлагали!
- Рассчитался я с комсомолом, мне тоже пожить хочется. - Он вдруг порозовел, застеснялся. - Приезжай в гости... А, Вячеслав Миколаич? Первачом угощу. Мы и тебе невесту найдем...
Саплина вызвали на заседание волкомола. Он не явился. Исключили его заочно - "за измену комсомолу, за соблюдение религиозных обрядов, за связь с классовым врагом".
А года через три Саплин похоронил тестя и сам стал кулаком, сам нанимал батраков, пил первач, с женой жил душа в душу, а еще через несколько лет его раскулачили, и по этапу он отбыл в Сибирь.
16
Дождь лил как из ведра, дороги тонули в грязи, но никакая непогода не могла задержать успенских коммунистов.
"Всем членам и кандидатам РКП(б) Успенской волостной организации прибыть 19 октября 1921 г. в 2 часа дня в гор. Малоархангельск для прохождения чистки..."
Все шестнадцать членов да еще двое кандидатов собрались рано утром в волисполкоме...
Заболел было Быстров, завсобесом, Константин Филиппович, однофамилец Степана Кузьмича, но и за ним послали нарочного - ни дождь, ни болезнь не должны были воспрепятствовать выполнению партийного долга.
Степан Кузьмич ехал вместе со всеми. Грешно было гнать Маруську по такой грязи, дорога размыта ливнем, поэтому на каждой подводе, кроме возчика, всего лишь по двое ездоков.
Но к себе Степан Кузьмич Ознобишина не позвал - не то что недоволен Славой, но тот уже не воспринимает каждое замечание Быстрова как непреложную истину.
- Что-то мало в тебе классовой ярости, - упрекнул недавно Быстров Славу, когда тот в ответ на требование Быстрова поэнергичнее теребить мужиков со сдачей хлеба сказал, что прошло время пугать мужиков окриками и обысками.
Быстров взял к себе Еремеева, Славу же посадил в свою телегу Данилочкин.
- Прячься под брезент, парень, - рассудительно сказал он.
Предусмотрительный Данилочкин захватил огромное полотнище брезента и устроил над телегой навес, какие делают на своих повозках цыгане.
В пути Быстров с Еремеевым то и дело поторапливали отстающих, и всю дорогу Данилочкин брюзжал:
- Скачут сломя голову как на войну, тише едешь - дальше будешь.
Быстров и Еремеев всю дорогу сидели на грядках телеги, показывая, что дождь им не страшен, и так промокли, что вместо укома пришлось искать пристанище, чтобы обсушиться.
Успенские коммунисты не знали за собой серьезных грехов, почти все вступили в партию в трудные дни, но когда тебя призывают к ответу, каждому в пору заглянуть в глаза своей совести.
