в курсе. Более подробно, в деталях, смогу доложить завтра утром. — Черкасов поднялся, ловким жестом сдернул со стола фуражку и вышел из кабинета.
— Слышал? — Сосновский в упор смотрел на Астахова.
— Конечно, слышал, не глухой же.
— И что скажешь?
— Одно могу сказать, Борис Юльевич, рано вы меня вычеркнули. И рано с Черкасовым подружились. Жизнь, она штука длинная, и неизвестно еще, каким боком завтра повернется.
— Когда повернется, тогда и смотреть будем. — Сосновский подвинул к себе зеленую папку, в которой Наталья приносила ему важные бумаги на подпись, и постучал по ней указательным пальцем. — Здесь приказ о твоем увольнении, но я его пока не подписал. Если разгребешь все дерьмо, какое заварил, выброшу в корзину. Если не разгребешь — подпишу. Ясно излагаю?
Отвечать на вопрос Астахов не стал. Что же тут неясного? Все предельно ясно. Конечно, можно было вспомнить прошлые годы и даже подвал в ЖЭУ вспомнить, из которого он вытаскивал будущего главу администрации Сибирской области в буквальном смысле за ручку, но Астахов промолчал, понимая, что прошлое перечеркнуто жирным крестом и каждый сегодня из дерьма выбирается в одиночку. Теперь оставалось только уйти — без лишних слов.
В коридоре его неожиданно остановил голос из-за спины:
— Сергей Сергеевич, извините, что беспокою, я на минутку…
Обернулся. Перед ним радостно улыбался Ленечка Кравкин. Сиял голубыми глазами и почтительно тянул руку, чуть наклоняясь вперед.
«Только тебя здесь не хватало!» — чертыхнулся Астахов, а вслух спросил:
— По какой надобности?
— Сергей Сергеевич, так текст-то сделан, сами говорили, что хороший, за занавеску бы заглянуть…
И тут Астахова прорвало, будто невидимая пробка из него вылетела, освобождая широкий проем для яростного крика:
— Какая занавеска?! Чмо ты недоделанное, кусок говна! Пошел вон отсюда! В домжуре твое место, у туалета, а ты сюда приперся!
Кричал и не мог остановиться. Видел, как Ленечка перестал улыбаться, как он попятился и сник, будто в росте уменьшился, как забегали голубые глаза, сразу потеряв блеск, но от увиденного становился только еще злее и уже не владел собой. Ленечка исчез, как растворился в конце коридора. Астахов оборвал крик на полуслове и медленно поплелся к своему кабинету.
Снова навалилась головная боль, снова потекло из носа, но лечение коньяком он продолжать не стал. Высморкался, прокашлялся и придвинул к себе телефон. Еще раз прокашлялся и стал набирать московский номер. Звонил он Пахро. Тот сразу взял трубку, узнал и четко поприветствовал по имени-отчеству — не забыл.
— Олег Николаевич, у нас тут проблемы возникли с иконой, — начал говорить Астахов, старательно подбирая слова, чтобы сразу, случайно, не озвучить главного: вся задуманная идея просто-напросто ахнулась.
Но Пахро его не дослушал:
— Сергей Сергеевич, на сегодняшний день это уже неактуально, от вашей идеи решено отказаться. Как говорят военные — скоро поступит новая вводная. Возможно, график поездки президента будет сокращен и, соответственно, будут сокращены мероприятия. Но это, сами понимаете, уже не мой уровень. Вас поставят в известность. А пока работайте по тому плану, который мы с вами наметили. Желаю успехов!
Слушал Астахов короткие гудки, держал в потной ладони трубку и мелко-мелко хихикал, швыркал носом и снова хихикал, не в силах остановиться.
«Это надо же! Столько наворочать, столько горшков расколотить и в итоге по уши в дерьме оказаться!»
Бросил трубку, достал платок, вытер руки и высморкался. Вызвал машину и поехал домой — долечиваться. Уже из дома позвонил Наталье и сказал, что уходит на больничный.
События между тем катились сами собой, уже без присутствия заместителя главы администрации Сибирской области, и движения своего по извилистой и непредсказуемой колее не замедляли, наоборот — быстрей, быстрей, еще быстрее. Через два дня из Moсквы последовало указание — готовиться к приезду президента. Прислали подробный план трех встреч с народом: выступление на стадионе вместе с известной рок-группой, поездка в метро и отдельное общение с ветеранами на набережной Оби. Об иконе, слава богу, в Москве никто не вспомнил.
Сломя головы кинулись готовиться. Но уже на следующий день поступила иная вводная: метро и набережная отменяются, остается только стадион. Президент между тем находился уже в соседней республике, красовался на экране телевизоров в национальном халате, пробовал местный кумыс и палкой колотил глиняные горшки с завязанными глазами. На следующий день ожидалось его прибытие в Сибирск.
Сосновский даже домой не поехал, остался ночевать в кабинете. И правильно сделал. Поздним вечером затрещал телефон прямой связи. Новое указание было следующим: в связи с тем, что аэродром в республике принять президентский борт не сможет, взлетная полоса мала, борт прибудет в Сибирск, туда же прилетит и президент на военном самолете, совершит пересадку и проследует в Москву. Никакой информации об этом не распространять, никакой прессы даже близко быть не должно, на встрече обязаны присутствовать только глава администрации области, председатель областного Совета, командующий военным округом и представитель президента. Разговор состоится короткий, «на ногах», доклады о положении дел, если будут заданы вопросы, также должны звучать кратко и по существу. С просьбами не обращаться — протоколом и графиком этого не предусмотрено.
И вот наступил ответственный момент. Подали трап, у края широкой ковровой дорожки, как новобранцы на плацу, выстроились Сосновский, седовласый и представительный председатель облсовета Харламов, хмурый командующий военным округом Копытов, сердито натянувший фуражку по самые брови, и низкорослый, худенький представитель президента Терехин, странно угодивший на свой нынешний пост прямо из завлабов. Повернулись, как по команде «равняйсь», направо, и уперлись взглядами в дверь самолета, которая вот-вот должна была открыться.
Она открылась. И все, стоявшие у края ковровой дорожки, невольно ахнули — молча, конечно, каждый про себя.
Президент был пьян. В хлам.
Однако очень желал выглядеть величаво, по-царски. Высоко вскинул голову, решительно шагнул на трап, но нога предательски выписала крендель и столь же предательски подсеклась в колене. Грузно, тяжело президент качнулся, пытаясь ухватиться за перила трапа, но не дотянулся. Вперед вынырнул помощник, маячивший за спиной, цепко подхватил его под руку, и они медленно стали спускаться, одолевая одну ступеньку за другой. Оказавшись на ковровой дорожке, президент еще раз качнулся, уже в другую сторону, но помощник снова его удержал, за что удостоился сердитого взгляда и недовольно поднятой брови — чего лезешь, я сам могу, без поддержки. Действительно, встряхнулся, шаг стал тверже и он, высоко вздернув правую руку, потянулся к Сосновскому, чтобы поздороваться. Вместо приветствия, обнимая, густо и протяжно пробасил, складывая губы в куриную гузку:
— Я тебя знаю! Молодец!
Больше ничего не сказал. Шагнул