Воробьев, не желавший осложнений и помнивший о выстреле в Тарасовке, подъехал к Ивану и остановил его.
-Езжай быстрее,- приказал он.- Нечего резину тянуть.
-Так нельзя же?- попытался вразумить его Иван.- Люди. Похороны.
-Да ... с ними, с похоронами!- негромко припечатал тот, и Иван вышел из себя: погнал машину, объезжая кругами зазевавшихся и бешено сигналя - будто не покойника вез, а умирающего в реанимацию...
-Ты что, Иван?- спросила оторопевшая Ирина Сергеевна, вылезая из траурного кузова и помогая выйти из него Марье Федоровне.- Что случилось?
-Да вот...- и Иван неопределенно показал на Воробьева, уже приближающегося к нему с шофером; они, как ни старались, не могли нагнать его в пути: приказать, чтоб ехал не быстро не тихо, со средней скоростью.-Не растряс я вас?
-Да ничего страшного. Гроб только немного съехал...- и невольно перевела взгляд на Егора Ивановича: тот кипел бешенством. Ему было нанесено публичное оскорбление: все же видели, как он подъехал к Ивану и как тот понесся потом сломя голову.
-Ты что делаешь?!- вполголоса зашипел он.- Гонки решил устроить?!
Иван уже вполне овладел собой.
-Да вы разберитесь сначала, как вам ехать. Быстро, медленно... Не угадаешь...
Воробьев сдержался, сжал зубы: кругом были готовые к похоронам люди, жена покойника.
-Потом поговорим,- пообещал он и резко повернулся, но Иван успел сказать:
-А о чем нам говорить?.. Я считаю, не о чем...- На этом их дружба кончилась и обернулась взаимной ненавистью. Но Ивану нечего было терять: прошения о пересмотре дела у него не приняли, Пирогова восстановили в должности, да и самому ему надоело, что жена его допоздна засиживается на работе: вместо того чтобы варить ему кашу. К тому же он терпеть не мог самодурства: хотя сам грешил тем же (а может быть, и именно поэтому)...
Начались речи. Пирогов, снова ставший у кормила власти, произнес нечто безликое и бесцветное. Потом говорили сотрудники: то, что обычно говорится в таких случаях - остальные ждали последнего прощания и погребения. Из начальства был один Сорокин. Он не брал слова, счел это после Пирогова ненужным, но взял свое обращением: был искренне грустен и сочувственен: вообще умел когда надо делаться человеком - подошел к гробу, негромко, как со старой знакомой, поздоровался со стоявшей здесь Ириной Сергеевной, Марье Федоровне сказал то, что следовало сказать, и сопроводил все это выразительным взглядом и изящным, почти артистическим поклоном, который был всего красноречивее, - после этого, явно расстроенный, отошел в сторону.
Началось общее прощание. Иван Герасимыч лежал в гробу все с теми же заостренными чертами серого лица, но со смертью оно, странным образом, стало больше похоже на прижизненное и будто спало с закрытыми глазами, унося с собой тайну расколотого мироздания. Кругом было много венков и букетов: все больше траурные гладиолусы и георгины - цветы сочные, красочные, но без запаха. Ирина Сергеевна, глядя на них, нашла, кажется, цветы с садовой дорожки, но как различишь их в таких скопищах: их так много и они все одинаковые. Каждый, кто считал себя вправе, подходил к покойному и прощался с ним лично. Марья Федоровна всплакнула в последний раз над усопшим, крышку гроба закрыли и заколотили, тело опустили в яму. Начали сыпать сверху землю, и в этом уже все приняли участие: обряд затянулся допоздна, и холм над могилой вырос препорядочный, с верхом, выходящим далеко за ее пределы...
Народ все подходил и отходил: безгласный, безмолвствующий, исполненный значительности момента. О Тарасовке уже не думали: российский житель отходчив - надо только поманить его чем-нибудь героическим. Один мужик, невысокий, приземистый и щербатый, которого Ирина Сергеевна никогда прежде не видела, остановился возле тех, кто стоял в карауле возле могилы, обвел отрешенным взглядом и понурого Кузьму Андреича, и поблекшего, потерявшегося в похоронной суете Алексея Григорьевича и обратился не то к Марье Федоровне, не то к Ирине Сергеевне:
-Мы считаем, у нас два врача было хороших: Иван Герасимыч и она вот, Ирина Сергевна... Его нет... Так что вы уж...- сказал он, обращаясь уже непосредственно к детской докторше,- нас теперь не оставляйте...
И эти почти случайно пророненные слова никому не известного мужика и решили судьбу Ирины Сергеевны: она была порой простодушна и доверчива как ребенок...
42
А с Алексеем Григорьевичем вышла загвоздка и, надо сказать, темная история.
Еще на похоронах Пирогов подошел к Ирине Сергеевне и сказал со значительным видом, что ему надо серьезно поговорить о москвиче, прибавив, что здесь этому не место. Она, занятая совсем иным, не придала веса его словам - почти не обратила на них внимания, но он сразу после окончания похорон настоял на короткой встрече.
-Что, Иван Александрыч? Не вовремя вы. Надо к Ивану Герасимычу идти. Поминки: надо помочь готовить. Не успеваем. Видите, народу сколько?..
Он почему-то воспринял это как личный упрек или даже унижение, но упрямо повел головой и настоял на своем:
-Что Алексей Григорьич делает?
-Не знаю.- Она замкнулась в себе и заранее рассерчала, подозревая, что он будет расспрашивать ее об их отношениях.- А что такое?
-Его убить хотят - вот что...- и глянул выразительно.
Она опешила:
-Кто?!
-Мужики. Узнали откуда-то, что из-за него ящур объявили.
-Как из-за него?!- Она ничего не могла понять.
-Кто-то проболтался...- и рассказал вкратце, что произошло в кабинете у Гусева.
-Ну и что?- спросила она, никак не вникая в суть дела.
-Так вот они теперь мстить решили.
-Вам-то кто это сказал?
Он поколебался.
-Этого я доверить тебе не могу. Права не имею... Но ему надо срочно уезжать. Я уже попросил в области, чтоб билет купили. У него как раз сроки вышли. Буду звонить сейчас. На сегодня нет, но на завтра обещали. Пусть, в любом случае, туда едет: я ему место в гостинице обеспечу.
Она поглядела подозрительно:
-И билет в самолет, и место в гостинице? Что вы стараетесь так, Иван Александрович?
Он глянул свысока:
-А мне это все не нужно.
-Что?
-Чтоб его убили... Или заступаться за него: чтоб мужики потом припомнили. Мне с ними еще работать...
Она подумала, сказала сухо:
-Сегодня он точно не уедет. Поминки.- Она даже не спросила его, будет ли он сам на них.- Завтра.
-А сегодня хочешь с ним побыть?- спросил он едва ли не шутя.
-А это уж не ваша забота, Иван Александрыч,- сказала она, развернулась и ушла, а он замолк, на этот раз действительно уязвленный ею и униженный.
Она встретилась с Алексеем в доме Марьи Федоровны и на кухне, среди тысячи дел, рассказала о разговоре.
-Чепуха полная!- сказал он, но потом вспомнил:- Ко мне, правда, приходили двое. Хозяйка говорила...
Накануне, со слов Марьи Егоровны, к нему приходили два незнакомых посетителя: спросили, где Алексей и когда будет - хозяйка как-то странно отнеслась к их визиту, будто он был не как все прочие. Ирина Сергеевна встревожилась:
-И кто ж это мог быть?
-Не знаю,- беспечно отвечал он.- Может, знакомые какие. Захотели встретиться.
-Тут по знакомым не ходят, Алексей... Надо тебя деть куда-то на этот вечер.
-А завтра что?
-Завтра в Москву полетишь. Я тебе еще об этом не говорила?
-Москву мы обсудим, а вот насчет вечера - можно. К себе приглашаешь?
-Ко мне нельзя. Хозяйка во второй раз не выдержит... В больницу пойдешь.
-В детскую палату?
-Нет. Там квартира есть пустующая. Никем не занятая...- Иван Александрович действительно никому не отдавал ее прежние хоромы: берег не то для себя, не то для каких-то иных, неизвестных ей целей.
-Что ж ты раньше молчала?! А я не знал!
-Ты много чего здесь не знаешь... Ладно, потом об этом. Всему свое время...
Иван Александрович посетил все-таки поминки. Он был сама любезность, вежливость и формальность. Ирина Сергеевна улучила момент, отвела его в сторону.
-Я нашла место,- сказала она. Он ждал продолжения. Она подразнила его или ушла в сторону: как заяц, петляющий и запутывающий следы.- Может, у вас на даче?
Он не ждал такого подвоха:
-В Тарасовке?..- глянул с неодобрением и наотрез отказался:- Нет конечно. Спалят дом, если узнают.
-Мужики?.. Тогда давайте в больнице. В моих апартаментах. Там его никто не тронет.
Он все понял.
-Так бы сразу и говорила. Съедет завтра?
-Съедет. На одну ночь всего.- Она вовсе уж обнаглела.
Он недоверчиво взглянул на нее, не стал спорить:
-Если на одну, то ключ под ковриком. Там коврик есть резиновый,- и глянул бирюком: будто она отнимала у него главное его сокровище и с ним последние иллюзии...
Эта ночь растянулась на три, и это было уже неразумно. С любовью и в самом деле не шутят: она ведет себя как хозяйка, распоряжается нами и не слушает ничьих советов.
Первой ее жертвой пал Алексей Григорьевич. Во вторую ночь он влюбился в Ирину Сергеевну. Таков уж наш перевернутый и скорый на руку век, что мы влюбляемся после начала физической близости, а не до нее. Впрочем, если у отцов и дедов было иначе, то у прапрапрадедов было, наверно, нечто подобное: они знакомились иной раз после свадьбы и то не сразу.
