НО СПЕРВА...
Анна Петровна!
О ней позабыли мы: а Анна Петровна вернулась; и теперь ожидала она... но сперва:
- эти двадцать четыре часа!
- эти двадцать четыре часа в повествовании нашем расширились и раскидались в душевных пространствах: безобразнейшим сном; и закрыли кругом кругозор; и в душевных пространствах запутался авторский взор; он закрылся.
С ним скрылась и Анна Петровна. Как суровые, свинцовые облака, мозговые, свинцовые игры тащилися в замкнутом кругозоре, по кругу, очерченному нами, - безвыходно, безысходно, дотошно
- в эти двадцать четыре часа!..
А по этим сурово плывущим и бесцелебным событиям весть об Анне Петровне пропорхнула отблесками мягкого какого-то света - откуда-то. Мы тогда призадумались грустно - на один только миг; и - забыли; а должно бы помнить... что Анна Петровна - вернулась.
Эти двадцать четыре часа!
То есть сутки: понятие - относительное, понятие, - состоящее из многообразия мигов, где миг - - минимальный отрезок ли времени, или что-либо там, ну, иное, душевное, определяемое полнотою душевных событий, не цифрой; если ж цифрой, он - точен, он - две десятых секунды; и - в этом случае неизменен; определяемый полнотою душевных событий он - час, либо ноль: переживание разрастается в миге, или - отсутствует в миге
- где миг в повествовании нашем походил на полную чашу событий. Но прибытие Анны Петровны есть факт; и - огромный; правда, нет в нем ужасного содержания, как в других отмеченных фактах; потому-то мы, автор, об Анне Петровне забыли; и, как водится, вслед за нами об Анне Петровне забыли и герои романа. И все-таки...
Анна Петровна вернулась; событий, описанных нами, не видала она; о событиях этих - не подозревала, не знала; одно происшествие только волновало ее: ее возвращенье; и должно бы оно взволновать мной описанных лиц; лица эти должны бы ведь тотчас же отозваться на происшествие это; осыпать ее записками, письмами, выражением радости или гнева; но записок, посыльных к ней не было: на огромное происшествие не обратили внимание - ни Николай Аполлонович, ни Аполлон Аполлонович. И - Анна Петровна грустила.
Наружу не выходила она; великолепного тона гостиница заключила ее в своем маленьком номерочке; и Анна Петровна часами сидела на единственном стуле; и Анна Петровна часами сидела, уставившись в крапы обой; эти крапы лезли в глаза; глаза она переводила к окну; а окно выходило в нахально глядящую стену каких-то оливковатых оттенков; вместо неба был желтый дым; лишь в окошке там, наискось, виделись груды грязных тарелок, лохань, рукава засученных рук через отблески стекол...
Ни - письма, ни - визита: от мужа, от сына.
Иногда звонила она; какая-то появлялась вертунья в бабочкообразном чепце.
И Анна Петровна - в который раз! - изволила спрашивать:
- "В комнату, пожалуйста, the complet".*
* Чай с хлебом, маслом, вареньем (фр.; фразеологизм). - Ред.
Появлялся лакей в черном фраке, в крахмале, в блистающем свежестью галстухе - с преогромным подносом, поставленным четко: на ладонь и плечо; он презрительно окидывал номерок, неумело подшитое платье его обитательницы, пестрые испанские тряпки, лежащие на двуспальной постели, и потрепанный чемоданчик; непочтительно, но бесшумно, он срывал с своих плеч преогромный поднос; и без всякого шума на стол упадал "the complet". И без всякого шума лакей удалялся.
Никого, ничего: те же крапы обой; те же хохот, возня из соседнего номера, разговор двух горничных в коридоре; рояль - откуда-то снизу (в номере заезжей пьянистки, собиравшейся дать свой концерт); и глаза - в который раз - переводила к окну, а окно выходило в нахально глядящую стену каких-то оливковатых оттенков; вместо неба был дым, лишь в окошке там, наискось, виделись через отблески стекол
- (вдруг раздался стук в дверь; вдруг Анна Петровна растерянно расплескала свой чай на чистейшие салфетки подноса)
- лишь в окошке там, наискось, виделись груды грязных салфеток лохань, рукава засученных рук. Влетевшая горничная подала ей визитную карточку; Анна Петровна вся вспыхнула; шумно приподнялась из-за столика; первым жестом ее был тот жест, усвоенный смолоду: быстрое движение руки, оправляющей волосы.
- "Где они?"
- "Ждут-с в коридоре".
Вспыхнувши, проведя рукой от волос к подбородку (жест, усвоенный лишь недавно и обусловленный, вероятно, одышкою), Анна Петровна сказала:
- "Просите".
Задышала и покраснела.
Слышались - хохот, возня из соседнего номера, разговор двух горничных в коридоре и рояль откуда-то снизу; слышались быстро-быстро бегущие к двери шаги; дверь отворилась; Аполлон Аполлонович Аблеухов, не переступая порога, тщетно силился что-либо разобрать в полусумерках номерочка; и первое, что увидел он, оказалось стеною оливковатых оттенков, глядящею за окном; и дым вместо неба; лишь в окошке там, наискось, виделись через отблеск" стекол груды грязных тарелок, лохань, рукава засученных рук, перемывающих что-то.
Первое, что бросилось на него, было скудною обстановкою дешевого номерочка (тени падали так, что Анна Петровна стушевалася как-то); эдакий номерок и - в перворазрядном отеле! Что ж такого? Тут нечему удивляться; номерочки такие бывают во всех перворазрядных отелях - перворазрядных столиц: на отель их приходится по одному, много по два; но анонсы о них оповещают во всех указателях. Вы читаете, например: "Savoy Premier ordre. Chambres depuis 3 fr.".* Это значит: минимальные цены за сносную комнату не менее пятнадцати франков; но для виду где-нибудь в антресолях неизменно пустующий угол, неприбранный, грязный, найдете вы - во всех перворазрядных отелях перворазрядных столиц; и о нем-то вот гласит указатель "depuis trois francs";** этот номер в загоне; остановиться нельзя в нем (вместо него попадаете вы в пятнадцатифранковый номер); в "depuis trois francs" же отсутствуют и воздух, и свет; и прислуга бы им погнушалась, не то что вы, барин; обстановка и что бы то ни было - отсутствуют тоже; горе вам, если вы остановитесь: запрезирает вас многочисленный штат горничных, официантов и отельных мальчишек.
* "Савой. Первый разряд. Комнаты, начиная с 3 франков" (фр.). - Ред.
** "начиная с трех франков" (фр.). - Ред. "Premier ordre - depuis 3 francs" - Боже вас сохрани!
И вы съедете в гостиницу второго разряда, где за семь-восемь франков будете вы отдыхать в чистоте, комфорте, почете.
Вот - постель, стол и стул; в беспорядке разбросаны на постели ридикюльчик, ремни, кружевной черный веер, граненая венецианская вазочка, перевернутая - представьте же - длинным чулочком (чистейшего шелка), плед, ремни да комок лимонного цвета кричащих испанских лоскутьев; все это, по мнению Аполлона Аполлоновича, должно было быть дорожными принадлежностями и сувенирами из Гренады, Толедо, по всей вероятности дорогими когда-то и теперь потерявшими всякий вид, всякий лоск,
- три же тысячи рублей серебром, высланные так недавно в Гренаду, не могли быть, как видно, получены
- так что даме ее положения в свете просто было неловко с собою возить эту старую рвань; и - сердце в нем сжалось.
Тут увидел он стол, блистающий парою чистейших салфеток и блистающий "the complet": принадлежность отеля, небрежно сюда занесенная. Из теней же выступил силуэт: сердце сжалось вторично, потому что на стуле
- и нет, не на стуле!
- вставшую он увидел со стула - ту самую ль? - Анну Петровну, осевшую, пополневшую, и - с сильнейшею проседью; первое, что он понял, был прискорбней-ший факт: за два с половиною года пребыванья в Испании (и - еще где, еще?) - явственней выступил из-под ворота двойной подбородок, а из-под низа корсета явственней выступил округленный живот; только два лазурью наполненных глаза когда-то прекрасного и недавно красивого личика там блистали по-прежнему; в глубине их теперь разыгрались сложнейшие чувства: робость, гнев, сочувствие, гордость, униженность убогою обстановкою номера, затаенная горечь и... страх.
Аполлон Аполлонович этого взгляда не вынес: опустил он глаза и мял в руке шляпу. Да, года пребывания с итальянским артистом изменили ее; и куда девалась солидность, врожденное чувство достоинства, любовь к чистоте и порядку; Аполлон Аполлонович глазами забегал по комнате: в беспорядке разбросаны были - ридикюльчик, ремни, кружевной черный веер, чулочек да комок лимонно-желтых лоскутьев, вероятно, испанских.
Перед Анной Петровной... - да он ли то? Два с половиною года и его изменили; два с половиною года в последний раз перед собой она видела отчетливо выточенное из серого камня лицо, холодно на нее посмотревшее над перламутровым столиком (во время последнего объяснения); каждая черточка в нее врезалась отчетливо леденящим морозом; а теперь, на лице - полное отсутствие черт.
(От себя же мы скажем: черты еще были недавно; и в начале повествования нашего обрисовали мы их...).
Два с половиною года тому назад Аполлон Аполлонович, правда, уже был стариком, но... в нем было что-то безлетное; и он выглядел - мужем; а теперь - где государственный человек? Где железная воля, где каменность взора, струящая одни только вихри, холодные, бесплодные, мозговые (не чувства) - где каменность взора? Нет, все отступало пред старостью; старик перевешивал все: положение в свете и волю; поражала страшная худоба; поражала сутуловатость; поражали - и дрожание нижней челюсти, и дрожание пальцев; и главное - цвет пальтеца: никогда он при ней не заказывал этого цвета одежды.
