Впоследствии первое все усиливалось, а второе ослабевало.
Потом я помню - раз рабочий-штукатур упал с колокольни на плитяной помост и расшибся.
Митрополит остановился над ним, посмотрел ему в лицо, вздохнул и проговорил ласково:
- Эх ты, глупый какой! - благословил его и прошел.
Был в Киеве священник о. Ботвиновский - человек не без обыкновенных слабостей, но с совершенно необыкновенною добротою. Он, например, сделал раз такое дело: у казначея Т. недостало что-то около тридцати тысяч рублей, и ему грозила тюрьма и погибель. Многие богатые люди о нем сожалели, но никто ничего не делал для его спасения. Тогда Ботвиновский, _никогда до того времени не знавший Т._, продал все, что имел ценного, заложил дом, бегал без устали, собирая где что мог, и... выручил несчастную семью.
Владыка, узнав об этом, промолвил:
- Ишь какой хороший!
О. Ботвиновскому за это добро вскоре заплатили самою черною неблагодарностью и многими доносами, которые дошли до митрополита. Тот призвал его и спросил: правда ли, что о нем говорят?
- По неосторожности, виноват, владыка, - отвечал Ботвиновский.
- А!.. зачем ты трубку из длинного чубука куришь, а?
- Виноват, владыка.
- Что виноват... тоже по неосторожности! А! Как смеешь! Разве можно попу из длинного чубука!.. - он на него покричал и будто сурово прогнал, сказав:
- Не смей курить из длинного чубука! Сейчас сломай свой длинный чубук!
О коротком - ничего сказано не было; а во всех других частях донос оставлен без последствий.
Тоже помню, раз летом в Киев наехало из Орловской губернии одно знакомое мне дворянское семейство, состоявшее из матери, очень доброй пожилой женщины, и шести взрослых дочерей, которые все были недурны собою, изрядно по-тогдашнему воспитаны и имели состояньице, но ни одна из них не выходила замуж. Матери их это обстоятельство было неприятно и представлялось верхом возмутительнейшей несправедливости со стороны всей мужской половины человеческого рода. Она сделала по этому случаю такой обобщающий вывод, что "все мужчины подлецы - обедать обедают, а жениться не женятся".
Высказавшись мне об этом со всею откровенностью, она добавила, что приехала в Киев специально с тою целию, чтобы помолиться "насчет судьбы" дочерей и вопросить о ней жившего тогда в Китаевой пустыне старца, который бог весть почему слыл за прозорливца и пророка. {Это никак не должно быть относимо к превосходному старцу Парфению, который жил в Голосееве. (Прим. автора.)}
Патриархальное орловское семейство расположилось в нескольких номерах в лаврской гостинице, где я получил обязанность их навещать, а главная услуга, которой от меня требовала землячка, заключалась в том, чтобы я сопутствовал им в Китаев, где она пылала нетерпением увидать прозорливца и вопросить его "о судьбе".
От этого я никак не мог отказаться, хотя, признаться, не имел никакой охоты беспокоить мудреного анахорета, о прозорливости которого слыхал только, что он на приветствие: "_здравствуйте, батюшка_", - всегда, или в большинстве случаев, отвечал: "_здравствуй, окаянный!_"
- Стоит ли, - говорю, - для этого его, божьего старичка, беспокоить?
Но мои дамы встосковались:
- Как же это можно, - говорят, - так рассуждать? Разве это не грех такого случая лишиться? Вы тут все по-новому - сомневаетесь, а мы просто верим и, признаться, затем только больше сюда и ехали, чтобы его спросить. Молиться-то мы и дома могли бы, потому у нас и у самих есть святыня: во Мценске - Николай-угодник, а в Орле в женском монастыре - божия матерь прославилась, а нам провидящего старца-то о судьбе спросить дорого - что он нам скажет?
- Скажет, - говорю, - "здравствуйте, окаянные!"
- Что же такое, а может быть, - отвечают, - он для нас и еще что-нибудь прибавит?
"Что же, - думаю, - и впрямь, может быть, и "прибавит"".
И они не ошиблись: он им кое-что прибавил. Поехали мы в густые голосеевские и китаевские леса, с самоваром, с сушеными карасями, арбузами и со всякой иной провизией; отдохнули, помолились в храмах и пошли искать прозорливца.
Но в Китаеве его не нашли: сказали нам, что он побрел лесом к Голосееву, где о ту пору жил в летнее время митрополит.
Шли мы, шли, отбирая языков у всякого встречного, и, наконец, попали в какой-то садик, где нам указано было искать провидца.
Нашли, и сразу все мои дамы ему _в ноги_ и запищали:
- Здравствуйте, батюшка!
- Здравствуйте, окаянные, - ответил старец.
Дамы немножко опешили; но мать, видя, что старец повернул от них и удаляется, подвигнулась отвагою и завопила ему вслед:
- А еще-то хоть что-нибудь, батюшка, скажите!
- Ладно, - говорит, - прощайте, окаянные!
И с этим он нас оставил, а вместо него тихо из-за кусточка показался другой старец - небольшой, но ласковый, и говорит:
- Чего, дурочки, ходите? Э-эх, глупые, глупые - ступайте в свое место, - и тоже сам ушел.
- Кто этот, что второй-то с нами говорил? - спрашивали меня дамы.
- А это, - говорю, - митрополит.
- Не может быть!
- Нет, именно он.
- Ах, боже!.. вот счастья-то сподобились! будем рассказывать всем, кто в Орле, - не поверят! И как, голубчик, ласков-то!
- Да ведь он наш, орловский, - говорю.
- Ах, так он, верно, нас по разговору-то заметил и обласкал.
И ну плакать от полноты счастия...
Этот старец действительно был сам митрополит, который в сделанной моим попутчицам оценке, по моему убеждению, оказал гораздо более прозорливости, чем первый провидец. "Окаянными" моих добрых и наивных землячек назвать было не за что, но глупыми - весьма можно.
Но со всеми-то с этими только данными для суждения о характере покойного митрополита какие можно было вывести соображения насчет того, что он сделает в деле интролигатора, где все мы понемножечку милосердовали, но никто ничего не мог сделать, - не исключая даже такое, как ныне говорят, "высокопоставленное" и многовластное лицо, как главный начальник края... Как там этого ни представляй, а все в результате выходило, что все походили около печи, а никто оттуда горячего каштана своими руками не выхватил, а труд вынуть этот каштан предоставили престарелому митрополиту, которому всего меньше было касательства к злобе нашего дня. Нто же он, в самом деле, учинит?
XVII
Но в нетерпеливом ожидании результата, который должен был последовать в самом остром моменте этого чисто мирского, казенного дела от духовного владыки, мне припомнился еще один, довольно общеизвестный в свое время в Киеве случай, где митрополит Филарет своим милосердием дал неожиданный оборот одному деликатнейшему обстоятельству.
В одном дружественном доме Т. случилось ужасное несчастие: чрезвычайно религиозная, превосходно образованная, возвышеннейшей души дама К. Ф. окончила жизнь самоубийством, и притом, как нарочно, распорядилась всем так, что не было никакой возможности отнести ее несчастную решимость к _умоповреждению_ или какому-нибудь иному мозговому расстройству.
Врач M-к не давал такого свидетельства, а без того полиция не дозволяла погребения с церковным обрядом и на христианском кладбище.
Все это, разумеется, еще более увеличивало скорбь и без того пораженного событием семейства, но делать было нечего...
Тогда одному из родственников покойной, Альфреду Юнгу, плохому редактору "Киевского телеграфа", но прекрасного сердца человеку, пришла мысль броситься к митрополиту и просить у него разрешения похоронить покойницу как следует, по обрядам церкви, несмотря на врачебно-полицейские акты, которые исключали эту возможность.
Митрополит принял Юнга (хотя время уже было неурочное, - довольно поздно к вечеру), - выслушал о несчастии Т., покачал головой и, вздохнув, заговорил:
- Ах, бедная, бедная, бедная... Знал ее, знал... бедная.
- Владыка! не дозволяют ее схоронить по обряду - это для семейства ужасно!
- Ну зачем не схоронить? Кто смеет не дозволить?
- Полиция не дозволяет.
- Ну что там полиция! - перебил с милосердым нетерпением Филарет. - Ишь что выдумали.
- Это потому, ваше высокопреосвященство, что врач находит, что она в полном уме...
- Ну-у что там врач... много он знает о полном уме! Я лучше его знаю... Женщина... слабая... немощный сосуд - скудельный: приказываю, чтобы ее схоронили по обряду, да, приказываю.
И как он приказал - разумеется, так и было. Могло то же самое или что-нибудь в этом роде случиться и сейчас: он все ведь был тот же сегодня, как и тогда, и ныне он тоже мог что-нибудь такое "_лучше_" всех нас знать и решить все так, чтобы милость и истина встретились и правда и суд облобызались. Что же дивного, когда дело пошло не на то, чем мы руководимся, а на то, что он усмотрит.
Скажет: "я лучше их знаю", - и конец!
И ни на минуту до сей поры не уверенный в возможности спасения интролигатора, я вдруг стал верить, что неожиданное направление, данное делу князем Васильчиковым, привело это дело как раз к такому судии, который разрешит его самым наисовершеннейшим образом.
