Жан подошел к завмагу, шмякнул авоську на прилавок, огляделся.
- Реализуем, папаша, чудные дамские часики системы "Омега"?
- Это как понять - "реализуем"?
- Культурное, заграничное слово! У них, понимаешь, есть деньги "реалы" называются. Получил за товар деньги - значит, "реализовал". Реализуй мне две косых и забирай эти чудные часики на шестнадцати камнях.
- Ну-ка, покажи...
...Гуляют конопельские мужики. Фарсовито, истово, без суеты и спешки. В разных концах деревни могучие, промытые "Демченкой" и "Особой московской" глотки исторгают лихие и грустные песни. Звучат и неизбывные "Степь да степь кругом", "Молодая пряха", и "Крепка броня", и "Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех". На всех кавалерах - галифе, суконные кителя и воинские фуражки; подворотнички сверкают белизной, сапоги надраены до зеркального блеска.
С поля устало возвращаются бабы. Проходят мимо пирующих фронтовиков, умиленно прислушиваясь к пению, в котором основной упор делается на громкость.
- Мой-то, ну чисто Лемешев! - глядя на широко открытую пасть Василия, умиляется Софья.
- Уважаю мужские голоса, - заметила Марина, - не то что наша бабья визготня.
- Красиво гуляют! - присоединила свой голос Комариха...
- Нет, вы как клали? У вас кирпич с кирпичом не сходится! - орет Надежда Петровна, выстукивая новую печь в зимнем птичнике.
Перед ней в испачканных известкой фартуках стоят Матвей Игнатьевич и Матренин муж по кличке Барышок. Мастера исполнены чувства собственного достоинства, чуть презрительной обиды, но отнюдь не смущены и не подавлены упреками председательницы.
- Нешто может баба понимать в печах, а, Матвей Игнатьич? - говорит Барышок, разминая в пальцах папироску.
- Никак не может, - степенно отвечает Матвей Игнатьевич.
- Вот что, - устало говорит Петровна, - разбирайте эту печку к чертовой матери!
- Сроду этого не было, чтоб разбирать, - не теряет спокойствия Матвей Игнатьевич. - Не хотите платить - не надо. Мы как старые члены партии проявили сознательность, вышли на работу, а терпеть издевательства неумной женщины не намерены.
В дверях и проемах окон птичника показались встревоженные лица женщин: Анны Сергеевны, Матрены, Марины, Софьи и других, привлеченных сюда громким голосом председательницы.
- За такую работу гнать бы вас из партии! - с горечью произнесла Петровна
- Ты, Надежда Петровна, привыкла бабами верховодить, - сказал Барышок, - а с нами номер твой не пройдет. Мы войну сделали, знаем, что почем.
- Войну вы сделали - честь вам и хвала. Но неужто вы на войне работать разучились? Ты мне так клади: где дырка, там глинка, где бугорок, там молоток! - И Надежда Петровна вышла из птичника.
- Чего ты на мово-то кинулась? - обиженно сказала Анна Сергеевна - Он хоть на работу вышел...
- Подумаешь, герой! Может, ему за это еще в ноги кланяться?
- Кланяться нечего, а другие мужики вовсе филонят. Только и знают, что водку дуть да песни играть.
- Мой Василь надысь междурядья перепахивал, - заметила Софья.
- Да, - подхватила Анна Сергеевна, - борозду пройдет и ну дымить! Две цигарки искурит, тогда дальше ползет.
- Он контуженый, - потупилась Софья, - ему табак для головы полезен.
- Хорош контуженый - бугай бугаем, а такой куряка - не приведи господи!
- Ну а Маринин Жан вовсе на поле носа не кажет! - обиделась Софья.
- Да что Жан - один, что ли? - вступилась за мужа Марина.
- А ведь правда, бабы! - вскричала Матрена. - Мы горбину гнем, а мужики наши, словно панычи. Зажрались, аж лоснятся. Капризничают - того им подай да этого!
- Я б в охотку! - от души сказала Софья. - Я все для него рада, лишь бы работал как человек.
- Хотите, бабы, чтобы они фасон свой бросили, за работу, за дело взялись? - сказала Надежда Петровна.
- Ой, помоги, Петровна!
- Пускай каждая сама себе поможет. Посуровей с ним будь, лиши его ласки, не охаживай да не обслуживай. Удивится - поясни: мне, скажи, нужен муж, друг, работник, хозяин, а не всадник-нахлебник.
- Ой, не знаю, бабоньки! - вскричала Софья. - Может, и хорош совет, а только мой Васька глянет - и нет моей воли.
- Смотри, Сонька, уговор общий. Не подведи! - сказала Настеха.
- Ты в бабье дело не лезь! - прикрикнула на нее Марина.
- Это почему же? - растерялась Настеха.
- А кто ты есть? Не девка, не баба, ни богу свечка, ни черту кочерга...
- Молчи ты! - остановила Петровна, - Вот кончим сеноуборочную - и справим Настехину свадьбу. Ну что, бабоньки, принято условие?
- Принято!.. Принято!.. - отозвались бабы, кто с задором, кто в сомнении, кто с явной неохотой.
- Не знаю, как другие, а. за себя я ручаюсь, - твердо сказала Комариха...
...Со страшным грохотом летит с печи престарелый супруг Комарихи. Он падает на поленницу, разваливает ее и остается бездыханным.
- Говорила тебе: нельзя! - свесила с печи седые космы Комариха - Ты живой там? Эй, дыши, старичок!
- Подсоби! - слышится слабый голос. - Я в дежу угодил...
- Не пущу, - тихим, жалким голосом говорит Софья, - право, не пушу. В длинной ночной рубахе она припала к двери, ведущей из горницы в кухню.
Василий с другой стороны дергает дверь так, что дрожит изба и сыплется пыль с притолоки.
- Детей разбудишь... Не мучай ты меня, - просит Софья, - ступай на сеновал, там постелено.
- С последнего ума спятила? - рычит Василий.
- Замучил ты меня, мочи нет. Не пушу, вот те крест, не пушу! - рыдает Софья...
...У Настехиной хаты идет тихий ночной разговор. Настеха, в спальной рубахе, облокотилась о подоконник. Снаружи, возле окна, стоит Костя Лубенцов в накинутой на плечи курточке.
- Когда поженимся? - спрашивает Костя.
- Нешто мы не женаты?
- Я по закону хочу.
- Ишь какой законник... Я тебя мало знаю.
- Чего меня знать-то? - простодушно сказал Лубенцов. - Я весь на виду.
Глаза Настехи потемнели.
- А может, я не вся на виду. Много ли ты про меня знаешь?
- Чего б не знал, моего к тебе ни убавить, ни прибавить, - серьезно сказал Лубенцов. - Я с тобой без остаточкоа
- Ой ли?.. - Какая-то хрипотца в Настином голосе. - Хватит болтать! И вообще, иди отсюдова. Нам запрещено с вашим братом водиться.
- Что так?
- Карантин.
- Нет, правда?
- Проучить вас надо, чтоб работали!..
- Это я-то не работаю?
- Ты у меня, Костя, золото. Но только давай от ворот поворот, нечего нам баб дразнить.
- Поцелуй, тогда уйду.
В этом Настя не могла ему отказать...
...У деревенского колодца толпятся с ведрами мужики. По утренней улице идет злой, непроспавшийся, но обуянный какими-то соображениями Жан. Он видит столпившихся у колодца и судачащих мужиков, и высокомерная улыбка змеится по его тонким губам. Это не остается незамеченным.
- Ишь, задается! - говорит Василий. - Чего-то он надумал!..
- Братцы, сколько энтот Жан барахла привез, и-их!.. - восторженно ужасается подошедший с ведрами Барышок.
- Ты почем знаешь?
- Одних часов - сто пар, а браслетов, бусиков, колец - сосчитать невозможно!..
- Точно! - подхватывает рыжий парень. - Мне намедни Францев с Выселок стренулся. Они с Жаном вместе в Берлине были. Так он говорит... - Рыжий таинственно понизил голос, и все дружно посунулись к нему, чтобы, упаси боже, не пропустить интересную сплетню.
- Други, - говорит Матвей Игнатьевич, - а вам не кажется, что мы хуже баб стали? Чешем языками, как заправские кумушки...
...Жан приближается к ручью, обтекающему деревню за огородами.
Под сенью ив расчесывает мокрые волосы конопельская Манон - Химка. Короткий сарафанчик плотно обтягивает ее влажное тело.
- Химка, - проникновенно сказал Жан, - пойдешь со мной в рощу?
- Дядя Жан, нечто вы с утра закладываете? - Из-под красноватого полога волос заинтересованно проглянул темный Химкин глаз.
- Хочешь, дыхну?
- Верю! Верю! - поспешно сказала Химка.
- Ну пойдем, я тебя отблагодарю.
Химка чешет волосы, не обращая внимания на Жана
- Убудет тебя, что ли? - обиделся Жан. - Одним больше, одним меньше какая разница?
- Сроду с женатиками не гуляла, - последовал ответ.
- Я все равно что холостой, жена отставку дала, - с наигранной горечью сообщил Жан. - Слушай, Химка, я подарю тебе чудные швейцарские часики.
- Какие?
- Фирма "Онемаханизмус"...
- Без механизма, значит?
- Почем ты знаешь?.. Да нет, в них все чин чинарем. Шестнадцать камней. Это только название такое, потому облегченный механизм.
- Дядя Жан, катись-ка ты отсюда, не то тетке Марине скажу.
- Тоже мне невинность! - разозлился Жан и, наподдав сапогом Химкины тапочки, пошел восвояси...
...На колхозном базу конюх проваживает Эмира, чудо-жеребца чистейших орловских статей. Надежда Петровна любуется дивным конем, словно выточенным из цельной черной кости. Эмир дышит из ноздрей сухим жаром, скашивая на председательницу диковатый, настороженный зрак.
- Рацион строго соблюдаешь? - спрашивает конюха Петровна.
- Обижаешь, Петровна! Я, бывает, сам не пожру, но Эмир у меня завсегда обухожен.
