Якуб Колас - На росстанях

"Надо будет наведаться к Турсевичу и посмотреть, как он ведет свое дело", - подумал Лобанович и твердо решил в первый же праздник поехать к своему старому учителю.

Он обдумал маршрут. Правда, маршрут этот простой: пойти на разъезд, как-нибудь сесть на товарный поезд и поехать. От станции его приятель жил версты за две, а езды полстанции. Если же не удастся поехать поездом, то у него молодые ноги, к ходьбе привычные. Разрешив, вопрос таким образом, Лобанович успокоился и хотел засесть за книгу.

Как раз в эту минуту вошла бабка.

- А что, паничок, чай пить будете?

- Чай? - спросил учитель и запел:

Чай, чай,

Примечай,

Куда чайки летят!

Бабка, обхватив руками щеки, начала смеяться.

- Смешной вы, паничок, ей-богу... Ах, пускай бы вы здоровеньки были!

- А знаешь, бабка, что я надумал?

- Бог вас знает, паничок.

- В это воскресенье, бабка... Там никого нет? - тихо и таинственно кивнул наставник в сторону кухни.

- Нету, паничок! - тихо ответила бабка, приготовившись услышать что-то весьма интересное.

- Так вот, бабка, даже не в воскресенье, а в субботу на ночь надумал я поехать в гости к тому паничу!

- А я, паничок, думала, что вы скажете о другом, - сказала, смеясь, бабка. - Почему же, паничок, не поехать? Известно, соберетесь...

Дверь в кухню стукнула, и туда кто-то вошел.

- Это, должно быть, бабка, к тебе кто-то лечиться пришел.

Бабка быстро повернулась и в дверях встретилась с Чэсем.

- Папка просил, чтобы вы зашли к нам, - проговорил Чэсь Лобановичу.

- Хорошо, Чэсь, я сейчас приду. У вас там, может, кто-нибудь есть?

- Пан Суховаров с разъезда.

- Ах, Чэсь! Как же это ты такую штуку мне в школе отколол? - вспомнил Лобанович, как Чэсь, сидя на уроке славянского языка, скрутил бумажку трубочкой и засунул ее в ухо Кондрату Круглому.

Чэсь опустил голову в знак признания своей вины и стоял так, понурившись.

- Не делай ты, братец, так никогда.

Чэсь вышел. Немного обождав, вышел и Лобанович.

За столом у подловчего сидел помощник начальника разъезда Суховаров, неженатый, еще молодой хлопец, одетый в парадный мундир; он покручивал свои черные усики. На диване против него сидела Ядвися в красивой красной кофточке, которая очень ей шла. Ее черные пышные волосы были перехвачены красной лентой. Ядвися выглядела очень интересной. Темные глаза ее с длинными ресницами словно рассыпали лучи, искрились неподдельным весельем.

Лобанович подошел к ней и поздоровался. Ядвися познакомила его с помощником и спросила:

- Что это вас не видно?

- А я, видите ли, немного закопался в школе...

- Представляю, какое это удовольствие сидеть весь день с деревенской детворой! Натаскают лаптями грязи, дух тяжелый, - проговорил Суховаров.

- Пан Лобанович влюблен в свою школу, - сказала Ядвися.

- А может быть, в вас, панна Ядвига? - спросил помощник и вскинул на нее свои оловянные глаза.

Видно было, что помощник хотел один завладеть вниманием Ядвиси, а учителя оттереть. Он считал себя очень интересным кавалером, с которым учителю тягаться никоим образом нельзя.

- О нет! У пана Лобановича есть более счастливая, чем я.

Одно мгновение Ядвися помолчала, как бы сильно опечаленная, но из глаз у нее так и сыпались искры смеха.

- Пан Лобанович отдал сердце своей бабке!

Сказала и залилась самым веселым, сердечным смехом. Смеялись также и маленькая Габрынька и Суховаров. Смеялся и пан подловчий, вошедший в этот момент к гостям.

А Ядвися еще добавила:

- Сядут с бабкой возле стола и воркуют до самой полуночи.

"Однако же ты охотница посмеяться", - подумал учитель и также шутливо ответил:

- Ну что ж, любить молодую и красивую каждый сумеет, а вот влюбиться в старую - это уже другое дело.

- Так, так, - сказал Суховаров, - для этого надо иметь особый талант.

- У пана Лобановича и есть этот особый талант, - промолвила Ядвися.

- Что это, паночку, она к вам прицепилась? - спросил подловчий.

- Не знаю, - ответил Лобанович. - На свете, дорогой сосед, так бывает: кто кого любит, тот того и чубит.

- Ха-ха-ха! - засмеялся пан подловчий. - Что, Ядвиська, получила?

А Ядвися как ни в чем не бывало спокойно, даже серьезно, спросила:

- А разве бабка таскает вас за чуб, пане учитель?

- Браво! Браво! - захлопал в ладоши помощник.

Баранкевич громко засмеялся.

- Так вас, пане учитель, бабка за чуб таскает? - спросил он, не переставая смеяться.

Общий смех не дал Лобановичу возможности ответить, и верх остался за Ядвисею.

Разговор пошел в другом направлении, и говорил теперь больше помощник. Говорил он гладко и остро и часто вызывал веселый смех своих слушателей и слушательниц. Панна Ядвися часто поднимала на него темные выразительные глаза из-под тонких дужек бровей. Лобанович молчал. У него было такое ощущение, будто он чем-то задет и обижен. А пан Суховаров очень заинтересовал Ядвисю рассказами о Вильне и театрах. Сам он немного пел, но только под гитару. В следующий раз обещал он прийти с гитарой, о чем панна Ядвися его очень просила. За все это время она ни разу не взглянула на своего соседа Лобановича.

- А ты, Ядвиська, пожалуйста, спой, - обратился пан подловчий к дочери.

- Пан Суховаров смеяться будет, - проговорила Ядвися, опустив глаза, а затем вскинув их на помощника.

- Что вы! Что вы! - запротестовал Суховаров, прося ее спеть.

Ядвися стала в уголке возле кафельной печи и запела:

Цi я у полi не калiнаю была?

Голос у нее был молодой, свежий, сочный. Пела она с неподдельным чувством. Лобанович слушал, и какая-то печаль охватила его. Ему хотелось подойти к девушке и спросить ее: "Скажите, какое горе у вас на сердце?"

Суховаров много и долго хвалил панну Ядвисю; она стояла, опустив глаза, и, кажется, ждала слова от Лобановича. Учитель намеренно не сказал ничего.

Прощаясь после ужина, панна Ядвися была серьезна и не попросила соседа заходить к ним вечерами.

XII

Лобанович почувствовал, что на душе у него неспокойно. Что привело его в такое состояние, он и сам не мог бы определить. Не было у него теперь и прежнего ощущения полноты жизни и душевной ясности. То одно, то другое начинало угнетать его душу, отвлекать и рассеивать его внимание, и он словно разделился на части, не имевшие тесной связи между собой. Чувство какой-то неудовлетворенности портило ему настроение.

Лобанович долго ходил по комнатке, обдумывал тот более или менее твердый и четкий распорядок своей жизни, который он считал необходимым установить. Нужно глубже заглянуть в самого себя и заняться чем-нибудь значительным и серьезным, не тратить времени на такие пустяки, как вечера в компании лиц вроде Суховарова, который даже ничего хорошего не видит в его школьной работе. Суховаров ему не понравился. "Хлюст, - мысленно назвал его учитель, представив себе его облик, масленые глаза, которыми он оглядывал Ядвисю, немного отвисшую губу. - Грош ему цена!"

Учитель долго ходил по комнатке. Когда приближался к лампе или отдалялся от нее, тень его то удлинялась, то укорачивалась, а на стыках стены и потолка быстро переламывалась и пробегала по потолку. Несколько раз невольно глаза учителя поднимались на окна Баранкевича. Все еще думал он и о панне Ядвисе. Может быть, и Суховарова невзлюбил за то, что она отдавала явное предпочтение ему...

"Э, глупости! - прервал учитель свои мысли. - Нужно обязательно поехать к приятелю, немного проветриться и выбросить мусор, который понемногу начинает уже накапливаться в голове".

Но задуманную поездку пришлось отложить. На другой же день к Лобановичу зашел артельный староста Бабинич, познакомился с ним и очень просил к себе в гости на четвертую будку. Староста Бабинич собирался послать в школу к Лобановичу своих детей - сына и дочку. А ученики с железной дороги были платные и составляли, таким образом, доход учителя. Жалованье учителя было слишком маленькое, и каждый ученик со стороны был значительным подспорьем в денежных делах. Никакие уверения Лобановича, что он должен поехать к приятелю, Бабинич не принимал во внимание.

- Успеете побывать и у приятеля. Побудете у меня, а вечером и к дружку поедете, тем более что праздников насобиралось много.

Бабинич принадлежал к тем людям, которые не так-то легко отказываются от своих планов. Он до тех пор не отставал от Лобановича, пока не взял с него слова быть в гостях.

Как только Бабинич вышел, в комнатку вошла сторожиха.

- Наверное, паничок, артельный в гости приглашал? - спросила она.

- Откуда ты это, бабка, знаешь?

- А как же, паничок, он будет своих детей к вам отдавать. Мне женка его уже говорила об этом. А староста такой человек, что любит отблагодарить. И угостит, и заплатит...

Бабка знала всех будочников по одну и по другую сторону разъезда и очень советовала погостить у Бабинича.

- Очень хорошие люди, - говорила она.

- Что ж, ничего не поделаешь, бабка, надо пострадать - пойду.