- Я заварил,- сказал Дерюшев неуверенно.
- Так вот пойди еще раз перевари. А я потом проверю.
Зазвонил телефон. Я попросил Шилова снять трубку.
- Алло,- сказал Шилов.- Кого? Сейчас посмотрю. Силаев,- шепнул он, прикрыв трубку ладонью.
- Скажи: ушел в контору, сейчас будет там,- сказал я.
Пока я дошел до конторы, Дроботун уже, наверное, успел туда позвонить, там поднялся переполох. Секретарша Люся куда-то звонила, просила отменить какой-то приказ. Возле нее стоял Гусев и спрашивал, как же теперь с очерком, который уже набран.
- Может, мне поговорить с Силаевым, он даст кого-нибудь другого?
- Конечно,- сказал Сидоркин, который все еще здесь крутился в ожидании Богдашкина.- Тебе ведь только фамилию заменить, а все остальное сойдется.
- У хорошего журналиста все, если надо, сойдется,- сказал Гусев, глядя куда-то мимо меня, как будто меня здесь не было вовсе.
- Силаев у себя? - спросил я у Люси.
- У себя. Он ждет вас,- сухо ответила Люся.
Разговор с Силаевым не получился. Как только я вошел, он стал на меня топать ногами и кричать, что я подвел не только его, но и весь коллектив, что теперь нам не дадут ни переходящего знамени, ни премий и вообще райком сделает свои выводы.
Дальше - больше. Он сказал, что теперь ему мой облик совершенно ясен, что должности главного инженера мне не видать как своих ушей и что вообще он выгонит меня как собаку.
Я все это терпел, но, когда он сказал, будто только служебное положение мешает ему набить мне морду, я не выдержал.
Я взял с его стола пластмассовое пресс-папье и раздавил его одной рукой, как пустую яичную скорлупу. Я сказал, что и с ним мог бы сделать то же самое, если бы он посмел меня тронуть. И вышел.
В дверях мне встретился Гусев. Сидоркин сидел у стены и молча курил. Люся стучала на машинке.
- Ну что,- спросил Сидоркин,- поговорили?
- Поговорили,- сказал я.- Нет Богдашкина?
Сидоркин не успел мне ответить: из кабинета Силаева выскочил красный Гусев, он осторожно прикрыл за собой дверь, пожал плечами и вышел в коридор. Мы с Сидоркиным подождали немного и тоже вышли.
Закурили. Зажигая спичку, я почувствовал, что у меня дрожат руки. Должно быть, от волнения. Никогда раньше руки у меня не дрожали.
- Нервный ты стал,- глядя на меня, сказал Сидоркин,- лечиться надо.
- Пошли подлечимся,- сказал я.
23
Мы пошли напрямую через пустырь. На мне были резиновые сапоги, поэтому я шел впереди, нащупывая дорогу. Половину пути прошли молча. Потом Сидоркин сказал:
- Чего это ты сегодня со сдачей намудрил?
- Я не мудрил,- ответил я.- Просто не хочу халтурить. Хочу быть честным.
- Честность,- хмыкнул сзади Сидоркин.- Кому нужна твоя честность?
- Она нужна мне,- сказал я.
Мы купили бутылку водки, зашли в столовую. Рабочий день еще не кончился, в столовой почти никого не было. Маруся вытирала столы. Она заметила, что карман у Сидоркина оттопырен, и покачала укоризненно головой. Мы сели за свой столик в углу, Сидоркин разлил водку в стаканы. Выпили.
- Дуб ты,- сказал Сидоркин, закусывая винегретом.- Сейчас бы главным инженером был.
- Обойдусь.
- Обойдешься,- сказал Сидоркин.- Так вот и будешь всю жизнь старшим прорабом, если еще не понизят.
- Ты думаешь, все счастье в том, какое место занимаешь? - спросил я.
- А ты думаешь в чем?
- Не знаю,- сказал я.- Может, и в этом. А может, и нет. По крайней мере, я знаю, что живу, как хочу. Не ловчу, не подлаживаюсь под кого-то, не дрожу за свое место.
- Не дрожишь,- сказал Сидоркин.- Потому и летаешь с места на место. Теперь тебя здесь съедят. Куда денешься?
- В Сибирь поеду,- сказал я.- Ребята зовут. Вместе в институте учились.
- А ребята тебе квартиру приготовили?
- Не в квартире дело,- возразил я.
- Кто знает, может, и в квартире. Сколько можно человеку мыкаться без своего угла, без семьи, без... А, что там говорить! - Сидоркин махнул рукой.Давай выпьем.
Таким серьезным я его никогда еще не видал. Мы выпили. Сидоркин поставил бутылку под стол. Сделал он что вовремя - в столовую вошли знакомые нам дружинники. Остановившись у дверей, они быстро сориентировались в обстановке и направились к нашему столику. Высокий дружинник отогнул скатерть и заглянул под стол.
- Поднимите, пожалуйста, ноги,- попросил он Сидоркина.
- Пожалуйста,- сказал Сидоркин и поднял ноги.
Под столом ничего не было. Дружинники переглянулись и пожали плечами.
- Ладно, пошли,- сказал высокий, и они направились к выходу.
Но Сидоркин остановил их.
- Ребята, показать? - спросил Сидоркин. Он был опять в своем репертуаре.
Дружинники снова переглянулись, и маленький первым не выдержал.
- Покажите,- спросил он.
- Только прежний уговор - никому ни слова,- на всякий случай условился Сидоркин.
- Никому,- хмуро буркнул высокий дружинник.
- Ну что с вами делать,- вздохнул Сидоркин,- глядите.- Он поднял правую штанину - под ней на тыльной стороне ступни стояла пустая бутылка.
24
В прорабской сидели трое: Шилов, Дерюшев и Писатель.
- Шилов,- спросил я - плотники работают?
- Работают,- сказал Шилов,- да что толку? Все равно не успеют, полчаса осталось до конца.
- Хорошо,- сказал я,- сколько успеют, столько сделают. Дерюшев, заварил решетку?
- Нет.
- То есть как?
- Да так,- Дерюшев флегматично пожал жирными плечами.- Баллон с кислородом надо поднять на четвертый этаж, а кран отключили.
- И вы, такие здоровые лбы, не можете поднять один баллон? - спросил я совершенно спокойно, но чувствуя, что скоро сорвусь.
- Как же поднимешь,- сказал Дерюшев, - когда в нем больше центнера весу?
- А ты знаешь, что египтяне, когда строили пирамиду Хеопса, поднимали на высоту в сто сорок семь метров глыбы по две с половиной тонны?
- Без крана? - недоверчиво спросил Писатель.
- Без крана.
- Без крана навряд,- покачал головой Шилов. Конечно, можно было на них орать и топать ногами, но этим их не проймешь.
- А ну-ка пошли,- сказал я и первым вышел из прорабской.
Баллоны лежали возле подъезда в грязи. Я поднял с земли щепку, поставил баллон на попа и очистил его немного. Потом взвалил его на плечо. Шилов, Писатель и Дерюшев выступили в роли зрителей. Пройдя первые десять ступенек, я понял, что слишком много взял на себя. Лет пять назад я мог пройти с таким баллоном втрое больше, теперь это было мне не под силу. Меня качало. На площадке между вторым и третьим этажом я споткнулся и чуть не упал. Но вовремя прислонил баллон к батарее отопления. Подбежал Шилов.
- Евгений Иваныч, давай подмогнем.
- Ничего, сказал я,- обойдусь.
Неужели я так ослаб, что ничего уж не могу сделать? Я пошел дальше. У меня еще хватило сил осторожно положить баллон на пол.
- Ну что,- сказал я,- поняли, как строилась пирамида Хеопса?
- Вам бы, Евгений Иваныч, заместо крана работать,- почтительно пошутил Писатель.
Я ему ничего не ответил. Я сказал Дерюшеву, чтобы сейчас же заварил решетку, и Шилову, чтобы потом закрыл прорабскую и отнес ключ в контору. После этого я пошел домой. Мне нездоровилось.
Дома я разделся, умылся, согрел чаю. Ко мне пришла Машенька, и мы стали пить чай вместе. Я наливал ей в блюдечко, и она, сидя у меня на коленях, долго дула на чай, чтобы он остыл. Потом мне стало плохо. Я снял Машеньку с колен и пошел к кровати. Мне показалось, что кровать слишком далеко, и я опустился на пол. Машенька засмеялась. Она подумала, что я играю. Пол подо мной качался, и стены тоже. Мне вдруг показалось, что я лечу куда-то вверх ногами. Так, говорят, наступает состояние невесомости.
25
Сразу после праздника ударил мороз и прошел снег. Теперь все вокруг бело: белый снег, белые простыни, белые халаты.
Больница, в которой я лежу,- одна из лучших в городе. Здесь тепло и уютно, много света и воздуха. И если вначале мешает запах лекарств, то потом постепенно к нему привыкаешь.
В палате двенадцать коек. Люди все время меняются. Когда кто-нибудь должен умереть, старшая санитарка тетя Нюра заранее кладет у его постели чистое белье, потому что больничные койки не должны пустовать.
И я и мои соседи знаем, что если возле кого-нибудь кладут свежие простыни, то он уже не жилец. Тетя Нюра утверждает, что за всю жизнь не ошиблась ни разу.
А вообще она приветливая и услужливая старушка. Все двенадцать часов своего дежурства она проводит на ногах, ходит от койки к койке - там поправит одеяло, здесь подаст "утку" или еще чем услужит. Я ее всегда встречаю одним и тем же вопросом: скоро ли она принесет мне белье?
И старушка тихо смеется - она рада, что ей попался такой веселый больной.
Больница - хорошее место для размышлений. Здесь можно оглядеть все свое прошлое и оценить его. Можно думать о настоящем и будущем.
Я прожил жизнь не самую счастливую, но и не самую несчастную - многие жили хуже меня. Может быть, при других обстоятельствах я мог бы стать... А кем я мог бы стать? И при каких обстоятельствах? Да, конечно, если бы я не пошел на фронт, и вовремя кончил институт, и активничал на собраниях, и вступил в партию, и ни за кого не заступался, и был равнодушен к собственному делу, и кидался со всех ног выполнять распоряжение любого вышестоящего идиота, и лез наверх, распихивая локтями других... Но тогда я был бы не я. Так стоят ли любые блага того, чтобы ради них уничтожить в себе себя? Я всегда знал, что не стоят. Только один раз в жизни заколебался, но устоял и не жалею об этом.
