длинной иглой на конце. Она подошла к Гусю и вонзила иглу в то место, откуда у единорожков растет радуга!
Она колола его еще и еще, а потом, словно смирившись с его слезами, позвала другого человека. Этот человек был наверно самый главный и важный. Гусь упал перед ним на колени и о чем-то просил. Тот поднял его, усадил на кровать, заговорил и гладил по плечу. Гусь немного успокоился, но всхлипывал – до меня долетали обрывки слов:
– Я верю вам… очень милые соседи… разумеется, все они любят ее… она обязательно попадет на перламутровые облака…
О ком это он?
Но вот человек встал. По-моему, он тоже прослезился, а Гусь снова упал на колени и целовал его руки. Он ушел. А Гусю что-то принесли, завернутое в белую ткань.
Наконец-то, его оставили одного. Он открыл окно:
– Зая, зая! Ты здесь? Давай, сюда! Времени немного!
Я бесцеремонно бабахнулась с крыши и, ловко пролетев через решетки, прошмыгнула в комнату. Гусь засмеялся сквозь слёзы и полез обниматься – оказывается, обниматься весело и приятно!
Гусь был тёплый и большой, можно было бы греться на его груди, когда наступят холода.
– Зай, время-время! Пора убаюкивать солнце! – нервничал Гусь.
Гусь уселся на пол, скрестив ноги, а я забралась к нему, и запела усыпляющую песенку солнцу.
Я пела и пела, но вдруг на мою макушку полил дождь! Редкий, но с такими крупными каплями, что голова заболела!
Я поглядела вверх и увидела, что это Гусь опять рыдал, но одновременно пел колыбельную.
Я, не переставая петь, подлетела к заплаканному лицу Гуся и стала собирать его слёзы, а когда набрались целые ладони, умыла в них лицо.
– Видишь, что ты наделал, дорогой Гусь! Такую маленькую девочку искупал в солёной воде! А окно ведь открыто! Я замёрзну!
Гусь растрогался и прижал меня к теплой груди.
Колыбельную мы пели все тише и тише, и вот Гусь приставил палец к губам. Я замолчала, плотно зажала губы, лишь бы не сболтнуть что-то и не разбудить солнышко.
Я посмотрела на лицо Гуся и обомлела. Тот сидел с вытаращенными глазами, словно толстый котик, которого радужный единорожек укусил за хвост, и глядел на небо.
Но там ничего не было! Вообще ничего! Где перламутровое царство?! Я чуть не разрыдалась от горя.
– Зай, гляди-гляди, какая красотища! Посмотри, на это чудо!
Но я ничего не видела, кроме надоевших кучевых облаков. Я едва сдерживала слёзы, но они текли по щекам, и я сидела красная-красная, наполненная слезами, злая и несчастная.
Гусь встрепенулся и одной рукой полез в свёрток из белой ткани и достал длинную, не очень широкую трубочку.
– Зая, как это я забыл! Ты же малышка совсем, а малыши не могут без этой трубочки увидеть перламутровые облака! Нужно приставить ее к одному глазику и медленно-медленно крутить. Давай, попробуем!
Гусь осторожно приставил всевидящую трубочку к моему глазу, и сам стал медленно ее поворачивать.
О, чудо! Какое чудо! Никогда прежде я не видела такого волшебства!
Розовые, лиловые, бледно-фиолетовые, сиреневые, лавандовые, бледно-коралловые крохотные облачка словно танцевали друг с дружкой! Они плясали и плясали, будто обнимались и ныряли друг в друга, а потом выныривали! Казалось, что они исчезали, но тут же появлялись! Их было много-много, они как драгоценные камушки, переливались и блестели!
Так вот как они выглядели! Перламутровые облака!
Я убрала лицо от трубочки и посмотрела на небо. Там было то же скучное небо, и я вновь погрузилась в чудесную трубочку.
Не знаю, сколько времени прошло, пока я тонула в перламутровых облаках, но неожиданно опять начался дождь.
Я, насмотревшись на волшебство, подлетела к глазам Гуся и вытерла их пышными ушками, а потом крепко обняла Гуся и поблагодарила его:
– Спасибо дорогой гусь… спасибо… папочка…
Он сидел по-турецки посреди палаты и бормотал:
– Имён у меня много – Калесей, Селекай, Лалекола, Чакелали, Веалоки, Нилавиле…
В одной руке он держал черную рамку с фотографией, на которой была запечатлена его дочь.
Позади малышки стояла украшенная ель, а сама девочка позировала в костюме необычного зайчика с ушками, но с пышным хвостиком как у белки.
Ушки и хвостик украшали огромные ленточные банты, а на ножках красовались полосатые гетры и роликовые коньки – любимый наряд малышки. Даже в новогоднюю ночь девочка не хотела расставаться с ними.
Дополняли образ ангельские крылья за спиной.
Девочка долго не могла решить, в какой костюм одеться – зайчика, белочки или ангела? В итоге папа предложил, что она может быть летучим зайчиком с пушистым хвостиком…
В ту злосчастную рождественскую ночь малышка попыталась забраться на подоконник, где лежал подарок-калейдоскоп, который и показывал перламутровые облака, но помимо него там стояла тяжёлая хрустальная ваза, она упала прямо на девочку, прищемив ей пальчики и ударив по голове…
Малышка попросила папу, раскрасить здоровые ногти синим фломастером, чтобы синячки на больных пальчиках особо не выделялись.
Папа выполнил последнюю просьбу доченьки, но "перламутровые облака" он так и не успел ей показать…
В другой руке пациент держал калейдоскоп.
Вот кто-то очень осторожно открыл дверь. Вошел доктор. Он закрыл окно и сел напротив пациента, который, опустив голову, разглядывал фотографию:
– Привет, милый друг! Надеюсь, ты не злой толстый котик и не сумасшедший единорожек с разноцветным хвостом, потому что эти товарищи ужасно утомили меня, но про них я чуть позже поплачусь. Сейчас же хочу представиться…
Доктор спросил:
– Алексей Николаевич, как вы? Показали чудо дочурке?
Больной медленно кивнул.
–Вот и молодец. Выполнил ее просьбу. Теперь она счастлива. – сказал доктор.
Алексей Николаевич закрыл лицо ладонями, покачнулся и припал к груди доктора, а тот успокаивал его и гладил по плечам:
– Да, я уверен. Она там. На перламутровых облаках.
Настоящая принцесса
Стояла полночь.
Волны громко бились о морской утес, на котором возвышался старинный замок.
Море билось о гранит утёса, в надежде овладеть им, но откатывалось с громким всплеском, выражая горькую обиду на каменное равнодушие.
Оно поглотило бы упрямый утёс вместе с замком, но оказалось бессильным, как и черные тучи, низвергающие бесконечный проливной дождь под страшные раскаты грома. Даже хозяйка ночного неба – полная луна – испуганно спряталась за тучи, не оставив лучика надежды на скорейшее окончание бури.
Но вот в спальне королевы послышался детский крик. Море взревело, стараясь заглушить плач новорожденной, но тщетно.
Принцесса получила имя Лейли, что означало «темнота».
Малютка, как и подобало королевским особам, родилась красавицей и, несмотря на "чёрное" имя слыла ангелом.
Ее светлые волнистые локоны обрамляли прелестное пухлое личико, большие зелёные глазки любопытно разглядывали окружающий мир.
Воспитывалась принцесса в строгости. Королева-мать прививала юной наследнице доброту, жертвенность, всепрощение и покорность. Такой и подобало быть настоящей принцессе.
Злость и грубость были недопустимы в среде высшей знати, потому королева бесконечно стыдила девочку, если та, по детской наивности, не слушала ее.
Мать внушала, что капризный и взбалмошный ребенок не мог родиться принцессой,
