Иван Шмелев - Том 7. Это было

Великое наше счастье, великая слава наша: есть у нас двое величайших: Пушкин и Достоевский: одно – двое. Оба вышли из беспредельного: от Духа Свята. И принесли откровение – идеал, на великое счастье наше, близкий душе народа. В наших земных глазах идут они параллельными путями, как будто не сливаясь. Один – ясный, как Божий день, – поэт чистый. Через него мы можем обнять весь мир, познать свое место в мире. Можем постичь небесное и земное –

Такой всеобъемлющий – и ясный. Такой человеческий – русский.

Другой, Достоевский, – мудрый вскрыватель недр, – потемок и провалов в человеке, до подсознательного. Не только.

Он и вещатель взлетов человека, парений его духа. Точный изобразитель всех человеческих движений, ключарь человеческого рая-ада, ведун жизни и яркий изобразитель всечеловечности русской сущности.

Страшным даром – ему дано внимать – «и гад морских подводный ход». Ему даны в удел и томление – величайшая «духовная жажда», и власть утолять ее.

Два величайших моря-океана, две великих «живых воды», от которых будем долго и сладко пить и, пия, познавать вселенную. Бесконечно идут они, будто бы не сливаясь. Они сливаются в беспредельность, невидимые для нас, замыкая собой как бы великий эллипс – русскую сферу нашу, и с ней – вселенскую. В них одних – все, что надо, чтобы быть и достойно быть. Восполняя один другого, дают они человека в завершении. И так понятно, что Достоевский взял Пушкина и показал нам. И властно сказал – чтите. Это – завет нам и наставление: Россия, познай себя! «Познай себя» – таинственные слова на Храме. Познай себя через Идеал твой! Познай себя в свете единокровных гениев. Останься собой, Россия, у тебя есть Водитель, великий твой Идеал – Свет Христов, и великое чувство братства со всей Вселенной.

С горестного пути блужданий видится нам не виденное раньше. Татьяна, Таня… – образ прощальный Пушкина. «Мировой обшмыга», «спутник странный», мы теперь рвемся к ней… тщимся воссоздать убегающий милый образ. Теперь мы чутки; теперь мы, в томлении, ловим… –

Теперь и особый смысл чувствуем, когда вчитываемся в чарующе-вещие слова:

Теперь и особенно острый смысл слышится нам в стихах:

Со «спутником странным» мы простимся без сожаления; но с идеалом, завещанным нам от века, не расстанемся никогда! Этот верный идеал Пушкина мы храним. И мы сохраним его. Мы его разгадали всей нашей болью, увидели через «магический кристалл» терзаний… Он с нами, он – сила наша. Он теперь ясен нам. Он нас ведет, мы говорим, с поэтом:

Апрель, 1936

Париж

Предположительно: (Русский день. 1936. № 9)

Вот и еще год минул, и отодвинулась в глубь истории славная дата рождения Добровольчества. Отодвинулась в даль истории, но останется навсегда, как прекраснейшая ее страница, сохранится навеки в помнящем русском сердце. Да и не страница это истории Российской, а одна из громких эпох мировой истории: на российских полях столкнулись в борьбе две силы – Порядка и хаоса, Правды и лжи, Любви и ненависти, Божественного в человеке – и темноте начала. Впервые столкнулись так открыто, ознаменованно. В России начавшаяся борьба длится доныне в мире, и будет длиться, пока не завершится – верим – решительной победой светлого в человечестве начала. Русскому Добровольчеству выпала честь Креста: первому выдержать удар зла, воплощенного в большевизме, положить почин в борьбе за Божественный Образ в человеке. Может ли затеряться в памяти человечества такой Крест? И если затеряется он в хаотичном мире, в нашем – не может затеряться. Ибо в этом Кресте – исконное нашей родимой сущности. Какая же сущность наша?

В эти дни мы поминаем столетие кончины нашего Гения – Пушкина. Пушкин – вот выразитель русской духовной сущности. Это признано ныне миром. Спросим себя, как бы отнесся Пушкин к подвигу Добровольчества? Ответ бесспорный: благословил бы Подвиг, был бы его Певцом, – «певцом в стане русских воинов». Мы знаем это: совестью нашей знаем, всем делом Пушкина. Совестливый, правдивый, искренний сын России, певец ее, гордившийся ее славой, ее державностью, он являлся ее защитником, духовной ее опорой в трудные дни ее. Он, почитавшийся иными «вольнодумцем» и «либералом», сумел ответить клеветникам России страстным и грозным словом. Не побоялся «ославить» себя в глазах Европы, не устрашился клейма – «раб царский»!

Живи он ныне, он сумел бы ответить на клевету, которой так щедро обливали русское Добровольчество – и свои, растерявшие чувство родины, и многие европейские «витии». Он был бы с вами, Добровольцы, – вашим Певцом чудесным. Украсьте же ваше знамя лавровым венком в честь Гения! Он, его дух бессмертный, смотрит на вас оттуда, как на друзей, как на сынов России, и посылает привет заветный в тяжкие наши дни:

Январь, 1937

Париж

(Доброволец. 1937. Февр. С. 1)

Пушкин, – сказал Достоевский в московской речи на торжествах открытия памятника великому поэту, – «преклонился перед правдой русского народа».

Что же это за правда? – А вот, самый тот путь, принятый нами от купели, – нести в мир Правду, всех и вся примиряющую, Божиим святить мир. Эту правду раскрывали Гоголь и Достоевский. На ней строил свою систему Вл. Соловьев.

Эту правду Пушкин носил в себе… Она зрела в его творениях, шептала ему во вдохновенности, – родная его Муза! – и он проникался ею, «веленью Божию послушный». Она взывала в нем в ту «болдинскую» осень 1830 г. – осень великого томленья. И его страстный призыв в «Заклинании» – «ко мне, мой друг, сюда, сюда!..» – не страсти зов, а страстного томленья, искания гармонии, опоры, которые уходили от него. «Скучный шепот» тревожит его в бессоннице, рождает беспокойство духа, подавленного «жизни мышьей беготней»… – как бы чувствуется ему касание «иного мира».

Эта миссия наша – пронизать мир Божией Правдой – инстинкт нашего бытия. Ныне мы на распутье, и вот, дается нам укрепление – «заветная встреча» с выразителем нашей сущности: мы поминаем Пушкина, поминаем великую утрату…

Вспомним слова Гоголя – «Пушкин – явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа». По слову Гоголя, «в Пушкине как бы показано, каким мог бы стать русский человек через двести лет».

Своим поражающим духовным ростом Пушкин как бы знаменует грядущий рост русского человека: полуафей, жадный к культуре европейской, бунтарь, он зреет, мудреет, углубляется, приникает к родной стихии, проникается творчеством народа, тянется к самобытности, патриот, государственник, черпает от Святого Слова, глубоко пускает корни в родную почву… Дуэль и – смерть. Пушкин не весь раскрылся.

Гоголь и Достоевский скрещивают на нем видения свои, как бы указуя: «вот центр, глядите и познаете».

Достоевский сказал еще: «Пушкин умер в полном развитии своих сил и, бесспорно, унес с собой в гроб некоторую великую тайну. И вот, мы теперь без него эту тайну разгадываем». Так ли это? «Тайны» Пушкин не унес с собой: он ее нам оставил, собой оставил. И мы разгадываем ее, раскрывая и познавая его наследство. И эта, поминаемая ныне «полуто-равековая» с ним «встреча» – не знаменательна ли?

Да кто же, что же такое – Пушкин? Пушкин – все наше бытие, «самостоянье» наше. Пушкин – Россия наша, от первого глагола Летописца – до последнего слова прерванной Истории Российской. Пушкин, это – не разрешенный еще вопрос, им же поставленный:

Почему все мы любим Пушкина, и многие – бессознательно? И это, может быть, лучше, что бессознательно, зато непосредственно и крепко. Не потому ли, что в нем все отвечает какому-то властному в нас инстинкту? От него идет как бы ток, как от чего-то очень огромного. В нем включено как будто все – для всех нас: веет от него стихией, которая проникает нас и живит.