но она, естественно, оказалась заперта. И задняя дверь тоже. Наверху спали Дом и Эмили. Я вдруг вспомнила слова матери: У тебя, детка, всегда было невероятно развито воображение. В твоей головке вечно роились всякие странные мысли. То ты придумала какое-то чудовище, которое живет в канализационных трубах, и все свои неудачи на него списывала, считая, что это его происки. То вдруг появилась эта Эмили…
Я пошла на кухню, приготовила себе чашку чая и стала медленно его пить, глядя, как небо из зеленого становится ярко-розовым. Неужели я сама сделала в дневнике все эти записи? По крайней мере, последние? В этом предположении явно был некий смысл. Ведь ночью никто не мог прокрасться к нам в дом и что-то написать в дневнике Конрада, который я держала в руках. Кроме нас троих в доме вообще больше никого не было. Все эти непонятные вещи, как и раньше, возникли из темноты, как и тот голос, доносившийся из сливного отверстия. Но мне-то зачем было Эмили пугать? Наоборот, я всегда стремилась во что бы то ни стало ее защитить. Я ни разу в жизни ни слова ей не сказала ни о Конраде, ни о мистере Смолфейсе. С первого дня жизни моей дочери я старалась подарить ей настолько светлое и беспечальное детство, насколько мое собственное детство было грустным и мрачным. С какой же стати мне было все портить, когда мы обе уже, можно сказать, были спасены, когда мы достигли ворот нашего будущего рая?
Я принялась заваривать себе вторую чашку чая, когда вдруг тревожно зазвонил телефон. Я бегом бросилась к нему и уже к третьему звонку успела снять трубку. Вряд ли можно ожидать, что услышишь хорошие новости, если телефон неожиданно зазвонил в шесть утра. Так что я сразу все поняла. Сразу все почувствовала каждой клеточкой своего тела. С родителями я не виделась больше недели, не звонила им и старалась даже не думать о них. Но в тот момент я вдруг словно начала погружаться в ту темную бездну, совершенно точно понимая, что произошло. Я еще в свой прошлый визит почувствовала это по выражению лица моего отца; я услышала это в бесконечной литании номерной радиостанции. И сейчас, сняв трубку, я первым делом услышала далекий треск статического электричества и монотонно перечисляемые числа: Семь. Девять. Семь. Три. Один. Семь. Девять. Семь. Три. Один…
– Папа? Это ты? – Мой голос прозвучал неожиданно резко.
Снова треск статического электричества. Снова бесконечные неведомые номера.
– Папа?
В трубке что-то прошуршало, и оттуда, как когда-то из сливного отверстия, донеслось еле слышное:
– Бекссссс…
– Папочка? Это ты?
Треск стал гуще, обретая плотность наносного ила, и бесконечные числа всплывали сквозь него, как мертвая рыба всплывает на поверхность грязного водоема. Мне вдруг стало очень холодно; руки покрылись мурашками. Я тщетно пыталась расслышать голос отца сквозь этот треск и монотонную череду номеров, но единственное, что я услышала, это странный, какой-то скользящий звук – словно по полу туннеля, полного шепотов, где-то глубоко под землей проволокли что-то тяжелое.
– Папа, с тобой все в порядке? Что-то с мамой?
– Бексссс.
– Никуда не уходи! Я сейчас приеду.
Я швырнула трубку на рычаг и бегом бросилась к машине, забыв даже обуться. Но еще в пути, до боли сжимая рулевое колесо и проклиная каждый дорожный знак, я поняла, что безнадежно опоздала. Я чувствовала это в воздухе, как порой издалека чувствуется запах гари.
Глава вторая
19 августа 1989 года
Конечно, каждому ребенку должны сниться сны, в которых его родители умирают. А начинается все это с волшебных сказок. С приключения, с путешествия, с хорошенького принца. И заканчивается, разумеется, сказочной свадьбой. Мне такие сны снились довольно часто, особенно пока я росла; и мне всегда казалось, что неизбежное, внезапное – и предпочтительно безболезненное – исчезновение с Джексон-стрит двух любимых, но преследуемых призраком фигур возвестит начало моего собственного приключения.
Однако у меня все сложилось иначе. И сказочную историю, и сказочную свадьбу пришлось отложить, потому что о себе заявила совсем другая и куда более мрачная сказка. Вы, Рой, эту историю, возможно, помните; о ней немало писали в государственных газетах, несмотря на все попытки Доминика как-то этому воспрепятствовать. Трагическая случайность унесла жизни родителей «потерявшегося мальчика из Молбри»! – и это был еще не самый запоминающийся заголовок. Но почти каждая публикация так или иначе строилась вокруг той самой фотографии Конрада и, слава богу, содержала не так уж много иных подробностей.
Согласно приговору коронера, это был несчастный случай. Газовый камин в спальне моих родителей уже давно был неисправен, и они, опасаясь утечки, никогда им не пользовались. Но в ту ночь они включили его на полную мощность, закрыли дверь и легли на кровать, держась за руки, прямо поверх покрывала. Одеты они были словно для воскресного похода в церковь, и между ними лежала фотография Конрада. Когда я утром их обнаружила, оба были еще теплые, хотя, конечно, газовый камин работал всю ночь, да и на улице в середине августа даже ночью было совсем не холодно. Почему же, можете вы спросить, я так и не сказала полицейским о человеке, который сумел их обмануть и выдал себя за Конрада? У меня, разумеется, не было ни малейших сомнений в том, что именно это и послужило причиной их самоубийства. И добила их не столько утрата всех накопленных средств, сколько очередной подлый обман, очередное крушение надежд и то, как глупо они снова попались на крючок очередному мерзавцу. Однако никаких реальных доказательств того, что именно Джером писал им письма, у меня не было, а он вел себя крайне осторожно: о деньгах в своих письмах ни разу не упомянул, да и потом не стал проявлять беспечность и переводить наличные на свой банковский счет. Так что для следствия мое слово было бы против его слова, а он отлично умел вызывать доверие и выглядеть чрезвычайно правдоподобно, тогда как я была всего лишь молодой женщиной, за которой к тому же с детства тянулся след определенной психической неустойчивости. Никто бы моим доводам попросту не поверил. Ведь и мои родители не поверили мне, когда я тщетно пыталась все им растолковать. А ему поверили!
Я не помню их лиц. Не думаю, что я вообще на них смотрела. Я сразу же бросилась открывать окна и выключать газ. Затем убрала с их постели фотографию Конрада и вернула ее на каминную полку, где стояли и другие его фотографии. Телефон стоял на прикроватном столике, и трубка была снята с рычага. Я положила трубку на место. Потом выключила приемник, по-прежнему настроенный на одну из номерных станций, да так и
