Хорошо бы он выглядел, приехал по принципиальному делу и пьет после неудачи самогон!
- Ну а мы выпьем, - радостно произносит Кузьмин, чокается с хозяйкой, и оба с аппетитом пьют.
Кузьмин с хрустом разламывает яблоко.
Ест он так аппетитно, что и Слава берет яблоко.
- Кушайте, кушайте, - заботливо угощает хозяйка. - Сама мочила, у меня свой ото всех секрет.
Но дросковский экправ пьет очень аккуратно, опрокидывает еще одну стопку и встает.
- Отдыхайте, - говорит он Ознобишину. - Приеду завтра чуть свет.
Кузьмин одевается и, подавая Ознобишину руку, как-то насмешливо вдруг говорит:
- С гражданским браком!
Слава не понимает, чему он смеется, да и Аграфена Дементьевна тоже, кажется, не понимает.
- Будем стелиться, - говорит она, оставшись вдвоем с гостем.
Кладет на лавку кошму, накрывает чистейшей простыней, стеганым одеялом, взбивает подушку.
- Спите спокойно, свет можно гасить?
Задувает лампу, уходит за занавеску, там у нее кровать.
Слышно, как раздевается.
Минута, другая...
Тишину нарушает томный голос:
- Вас звать... Вячеслав Николаич?.. Вячеслав Николаич, захочется на двор, из избы не ходите, у порога ведро...
Слава не спит, и хозяйка не спит. Тишина. Аграфена Дементьевна вздыхает. Тишина.
- Вам не холодно, Вячеслав Николаич?
До чего заботлива!
- Нет, спасибо, Аграфена Дементьевна.
Опять тянутся минуты.
- А может, холодно? - еще раз осведомляется Аграфена.
Далось ей!
- Нет, - говорит Слава. - Мне хорошо.
Молчание.
- А то идите ко мне - слышит он зовущий хрипловатый голос Аграфены. Вдвоем теплее.
Слава не отвечает.
Теперь понятно, почему Аграфена не постелила ему постель помягче, она и не рассчитывала, что он останется спать на лавке.
- Вячеслав Николаич! - окликает его еще Аграфена. - Не заплутайтесь в темноте...
Слава молчит.
Тишина.
Аграфена громко вздыхает.
- Ну, бог с вами...
Обиды в ее голосе нет, скорее равнодушие.
Слава слышит, как она возится за занавеской, как затихает. Вот что значат слова Кузьмина - с гражданским браком! Как все просто и... противно.
Не так все это просто, как кажется Кузьмину или этой... Аграфене. Красивая, молодая и... бессовестная. Не мог бы он жениться на такой женщине. Где-то в глубине сердца он начинает понимать Дашу. "Ты поступаешь неправильно, но все же я тебя понимаю". Как это она сказала? "В гору не всегда поднимаешься по прямой, иногда и кругаля приходится дать". Может быть, она и права.
Славе не спится. А за занавеской - спит или не спит?.. Славе сейчас очень одиноко. Позови его Аграфена еще раз, он пойдет к ней. Пойдет или не пойдет? Только Аграфена заснула. Сопит. Спит.
Какие-то голоса доносятся до него, приближаются, нависают над ним...
- Вячеслав Николаич! Вячеслав Николаич!
Звонкий приятный голос называет его по имени.
Он открывает глаза. Над ним наклонилась хозяйка... Чего она от него хочет? В комнате горит лампа. Сама Аграфена в платке и ватной жакетке.
- Что вам?
- Приехали за вами, пора.
Хлопнула дверь, появился Кузьмин.
- За вами, Вячеслав Миколаич, собирайтесь.
Слава вскочил, торопливо привел себя в порядок.
- Да, да, поехали.
- Еще только светает, - певуче произносит Аграфена. - Позавтракайте.
- Нет, нет, - отказывается Слава. - Спешим!
- Хоть молочка выпейте. Только что подоила. Парного. Пользительно.
Слава смущенно смотрит на Аграфену - сердится или смеется?
Но не замечает ни того, ни другого, приветлива, ровна, даже ласкова.
Кузьмин бросает испытующий взгляд на Аграфену, потом на Ознобишина.
- Налей, налей, - говорит он Аграфене. - И мне, и ему.
- А может, тебе погорячей? - весело спрашивает Аграфена.
- Нет, - отказывается Кузьмин. - Молока. Дорога дальняя, в сон себя вгонять незачем.
Напились молока с ржаным хлебом, оделись. Слава полез в карман:
- Сколько с меня?
Аграфена отмахнулась.
- Да бросьте вы!
Кузьмин потянул Славу.
- Уж мы как-нибудь сами, не вы к нам, а мы вас звали...
Слава подошел к Аграфене, протянул руку, она выглядела еще красивее, чем вечером, - черные глаза с поволокой, брови вразлет, нежный румянец...
- Спасибо вам, Аграфена Дементьевна.
Она ласково пожала ему руку.
- Заезжайте еще.
Перед домом все те же санки, запряженные все той же парой лошадей.
Кузьмин взмахнул кнутиком, Слава его придержал.
- Свадьба-то у Даши когда?
- В обед.
- А сейчас Даша где?
- Где ж ей быть, дома.
- Заедем к ней на два слова.
- А вы не обидите ее? - забеспокоился Кузьмин. - Не надо бы в такой день.
- Нет, нет, - заверил Слава. - Я ее не обижу.
Подъехали к Дашиной избе - невзрачная у нее изба по сравнению с Аграфениной, Кузьмин забежал в дом, и тут же, кутаясь в плисовую жакеточку, выбежала из сеней Даша.
- Что, Вячеслав Николаевич?
- Ничего, - сказал он. - Я только хочу... Я понял... - Он совсем запутался. - Одним словом... будь счастлива! - Отвернулся и поторопил Кузьмина: - Поехали!
Не слышал, что ответила Даша.
А может, и вовсе не ответила?
Кузьмин не спеша погнал лошадей.
Слава оглянулся...
Рассветало, розоватая кромка едва проступила на горизонте. Тоненькая девичья фигурка чернела с краю дороги. У Славы сжалось сердце, такой беззащитной и одинокой казалась Даша.
Он подумал, что они никогда уже больше не встретятся. Хотя это было маловероятно. Придется же вызывать ее на заседание укомола.
Что будет с ней дальше? Как сложится ее судьба? Ничего этого Слава не знал. Не дано это ему знать. Ну, то, что выйдет замуж, как и задумала, в этом он был уверен. Но он не знал даже, исключат ли ее из комсомола. Не знал, что родит она трех детей. Не знал, что через несколько лет Дашу выберут председателем сельсовета, а муж, как был, так и останется рядовым колхозником, что будет жить она с мужем в любви и согласии и что не пройдет двадцати лет, как муж Даши уйдет на войну и не вернется, и что, получив похоронную, Даша стиснет зубы и не проронит на людях ни слезинки, что немецкие полчища смерчем пройдут по орловской земле и Даша вместе с другими бабами, почерневшая и потускневшая от горя, сама будет впрягаться в соху и поднимать пласты обуглившейся земли, что выберут ее бабы председателем колхоза, что вырастит она своих детей на радость людям и что заблестит на ее груди Золотая Звезда...
Ничего этого Слава не знал, и не дано ему было это знать, но такая нестерпимая жалость к Даше пронизала его сердце, что даже слезы навернулись на глаза и он варежкой смахнул их, чтобы Кузьмин не заметил его слабости.
Утро вполне вступило в свои права, начинался один из последних дней зимы, когда мороз, веселый, свирепый и радостный, старался показать всю свою силу.
В поле подувал ветерок и время от времени швырял в лицо иголочки снега. Да, играл еще мороз в поле, и ветер еще обжигал, но в порывах ветра веяло уже чем-то весенним.
- А зря вы все-таки обидели Дашу, - неожиданно сказал Кузьмин. - Иногда обязательно надо со всеми согласиться, чтобы поставить потом на своем.
- Да чем же я ее обидел? - спросил Слава.
- Я же вижу, - сказал Кузьмин. - Только напрасно это. Дарья Ивановна у нас высоко летит, не девка, можно сказать, а орел.
"Вот уж никогда не сравнил бы я Дашу с орлом, - подумал Слава. - Чем же белобрысая эта девчонка похожа на орла?"
А ветер заметал в поле снежок, а лошадки бежали себе и бежали, все в жизни было сумбурно и непонятно, и вдруг каким-то внутренним взором Слава увидел нечто большее, чем дано было ему видеть, и мысленно согласился с Кузьминым, ведь и вправду в Даше Чевыревой было что-то орлиное.
Нет, он не оправдывал ее, сразу не во всем разберешься, сейчас она низко опустилась, но она взлетит, взлетит, Слава верил в нее...
- Иногда и орлам приходится спускаться на овины, - вслух продолжил Кузьмин мысли Славы.
- Откуда ты это? - спросил Слава, в словах Кузьмина послышалось что-то знакомое.
- В школе проходили, - сказал Кузьмин. - Забыл уже.
А Слава вспомнил: орлам приходится иногда спускаться к земле, и куры уверены, что так летать могут и они.
Слава верил, всей душой верил в Дашу: она еще поднимется, взлетит, "орлам случается и ниже кур спускаться, но курам никогда до облак не подняться!".
22
Не находилось времени обсудить вопрос: будет ли и, если будет, то какой, семья в коммунистическом обществе. То батраков приходилось трудоустраивать, то налаживать занятия в школах, учителя не справлялись со всеми навалившимися на них обязанностями, то проводить с призывниками разъяснительную работу, то вести учет земельных угодий и урожайности: и земотделу, и военкомату, и прежде всего уездному комитету партии, - тут было не до отвлеченных споров о семье, множество повседневных практических дел не позволяло комсомольским работникам уделять внимание вопросам, представлявшим пока что только теоретический интерес, поскольку никто из работников укомола обзаводиться семьей еще не собирался.
