теперь он в тюрьме сидит! Через границу хоть и не ходи: раз пройдешь, другой пройдешь, а в третий беспременно поймает. Через Катрынку свою доносчиков на деревне завел, и они ему обо всем докладывают, да так ловко, что никому и невдомек. Вот хотя бы взять к примеру, давно ли ты здесь появился и на что осторожен, а Игнат уже знает! Вчера к моей Маринке солдаты приходили, выспрашивали, правда ли, мол, быдто Петро снова появился в наших краях? Она начала божиться и клясться, что, мол, нет, неправда, а они ей в ответ:
— Врешь,—говорят,—наш старший доподлинно знает, третий день Петро вокруг Нурешти, как волк, бродит! Погоди, он его ужо словит, будет ему тогда за все про все!
При последних словах Мафтея лицо цыгана вспыхнуло, и глаза загорелись мрачным огнем.
— Ну, это мы посмотрим, меня поймать — руки коротки!
— Не очень-то и коротки,— сомнительно покачал головой Мафтей,— уж однажды Игнат одурил вас, в Волчьем-то овраге! Смотри, как бы и во второй раз не случилось того же. Ты теперь один, без приятелей, а у него целый пост под командой!
— Что верно, то верно,—прохрипел, кашляя и задыхаясь, Руснак, — пока Игнат тут, тебе, Петро, лучше и глаз не показывать: все равно толку не будет.
— Ан будет же,— неожиданно приходя в ярость, стукнул Петро кулаком по столу,— нагнал тут на вас, калек, Игнат страху, вы и хвосты поджали, как дворняжки перед волком! А я плевать на него хочу, и, если он вздумает встать на моем пути, горе ему будет!
Не успел Петро произнести последнюю фразу, как в соседней комнате раздались тяжелые шаги, бряцание шпор, стук опускаемых на деревянный пол прикладов.
— Солдаты! — заикаясь от страха, прошептал Мафтей.— Это, наверно, Игнат... Нас выдали!.. Видишь теперь сам, какой он!
Петро нетерпеливо дернул плечом и на цыпочках подошел к окну. Против окна, с ружьем наготове, стоял солдат и зорко глядел на спущенную занавесочку.
Не оставалось никакого сомнения, что корчма была оцеплена.
Петро, однако, не растерялся, он глубоко потянул грудью воздух и раздул ноздри. Лицо его слегка побелело, глаза сверкнули, как у волка, и в ту минуту, когда запертая на слабую задвижку дверь, под напором чьего-то могучего плеча, с треском распахнулась, он смело шагнул вперед, навстречу входившим солдатам.
Впереди их, с револьвером у бока и смеющимся взглядом полуприщуренных глаз, стоял его старый знакомец, Игнат.
— Здорово, Петро, — весело крикнул он, — опять ты в наши места припожаловал! — и, обернувшись к солдатам, Игнат строгим голосом крикнул: «Вяжи его, ребята!»
Против ожидания как солдат, так и столпившихся у дверей крестьян, с жадным любопытством заглядывавших через спины друг друга в комнату, Петро не только не выказал никакого желания сопротивляться, но, напротив, сам заложил руки за спину и повернулся к солдату, державшему наготове веревку. Покорно дав себя связать, он равнодушно, не глядя ни на кого, пошел из комнаты, под конвоем двух солдат, шедших один впереди, другой позади него.
— Ишь ты, какой смирный стал! — недоумевали крестьяне, провожая его глазами.
Выйдя из корчмы, двое солдат, ведших Петра, остановились, поджидая Игната, строго о чем-то допрашивавшего перепуганного насмерть Иоселя Зальцмана. Другие двое — тот, что стоял у окна, и один из бывших при аресте Петра,— видя его связанным и считая дело конченным, вошли в корчму.
Праздная толпа любопытных стеснилась у дверей и молча исподлобья смотрела на грозного конокрада, так долго державшего в страхе все окрестные селения. В эту минуту к корчме подъезжал, верхом на рослом и крепком иноходце, молодой человек в сером пиджаке и соломенной шляпе. Это был управляющий из соседней посессии7. Увидя его, мужики посрывали с голов свои шапки и низко поклонились.
— Что это у вас тут такое? — спросил молодой человек, соскакивая с лошади и небрежно бросая повод на руки ближайшему парню; но никто не успел ему еще ответить, как вдруг произошло что-то невероятное. Стоявший дотоле спокойно и понуро, Петро неожиданно выпрямился, одно неуловимое движение плеч — и веревка, стягивавшая его руки, упала к его ногам, причем конец ее остался в руке ошеломленного солдата. Выхватив из-за голенища тонкий и узкий нож, каким евреи-мясники режут скотину, Петро бросился на шарахнувшуюся от него толпу, с быстротой молнии вырвал из рук державшего лошадь парня повод, птицей взвился на седле и, пронзительно гикнув, понесся по дороге, подняв за собой густое облако пыли.
Все это произошло так быстро и неожиданно, что в первую минуту все стояли разинув рот, вытаращив друг на друга глаза.
Первым опомнился управляющий, хозяин коня.
— Ловите, ловите,— завопил он не своим голосом, размахивая руками и топчась на одном месте.
Несколько крестьян бросились отпрягать своих кляч, но, пока они их отпрягали, пока садились верхом, Петро исчез из виду. К тому же не крестьянским заморенным на соломе лошаденкам было догонять резвого, выкормленного помещичьего жеребца.
— Э, дура баба,— досадливо говорил Игнат, шагая взад и вперед по небольшой горенке Катрынкиной избушки,— охота тебе всех этих дурней слушать?! Только тревожишь себя занапрасно!
— Ох, Игнат, не занапрасно! — сквозь слезы прервала его Катрынка, сидевшая в углу у стола.—Дядя Гиоргиечу врать не станет. Ежели он говорит, стало быть, правда!.. Мюлю тебя, сокол мой, будь поопасливей, не ходи никуда один, особливо ночью! Если бы ты знал, какие цыгане злые да мстительные, ты бы тогда сам опаску имел!.. Ты вот все мне не верил, когда я говорила тебе про Петра, что он колдун,— ан, на мое вышло. Как это он около корчмы на вас на всех огонь наслал, а сам сквозь землю провалился!..
— Замолола! — расхохотался Игнат.— Кто это тебе наврал так? Какой огонь? Никакого огня не было, и сквозь землю никто не проваливался, а просто мы опростоволосились, маху дали!.. Мне тогда же чудно показалось, что Петро так сразу покорился, а он фокус выкинул. Пойди на ярмарку: там фокусник то же самое тебе покажет; они как-то умеют спину горбить, руки представлять ребром и жилы натуживать, ты его свяжешь, а он опосля того руками что сотворит, веревки и свалятся... Беда: не догадался я сам связать его, а то вязал-то молодой солдат, он его и обставил. В этом и колдовство все.
Катрынка сомнительно покачала головой.
— Эх, не веришь ты мне,—укоризненно прошептала она, вытирая передником катящиеся по щекам слезы.— Ну, подумай, убьют тебя,
