Поля примчалась обратно, красная от смеха. К барону не подступишься.
— Что такое?!
— Сидит над чижом и пальцами щелкает… Кенарь заливается, собака лает… Майор там у них… приятель его, шафер-то наш, как его…
— Балдин?
— Ну, да… Балдин… в чехарду с псом играет… ей-ей!.. Уморушка…
— Гос-споди! Что за народ!.. Это перед свадьбой-то!.. Все ли у них готово?
— Не беспокойтесь!.. Барон больше с чижом… А Балдин — мужчина толковый. Все сам закупил.
— И букет есть?
— И букет… Не извольте беспокоиться.
— Ф-у! Насилу отдышалась… Дай еще воды!
— Вот вам крест, — смеется Поля, — не будь майора, все наш барон перезабыл бы. И осталась бы наша невеста без цветов…
— Как он еще в клуб в последнюю минуту не удрал! Забудет, что свадьба…
— Ну уж вы! Скажете…
Звонок раздается за звонком. Собираются подружки. Приехали крестная мать и посаженая.
Верочку одевают к венцу. Она так трогательно прекрасна в белом газовом платье, в фате, серебристым облаком окутавшей ее каштановую головку, что общий крик восторга срывается со всех уст, когда она выходит в столовую к гостям.
Надежда Васильевна эффектна в новом серебристо-сером атласном платье, в наколке из сиреневых лент и кружев. Она смотрит на часы и нюхает соли. Пока Вера не очутится в церкви, сердце ее не будет знать покоя. Вдруг что-нибудь случится…
— Карета готова?
— Шафер жениха, — докладывает Поля, распахивая дверь перед Балдиным.
Это плотный, высокий брюнет с проседью, круглолицый, курносый, жизнерадостный, чувственный. Единственный приятель барона и его полная противоположность.
Встряхивая эполетами, выпятив грудь всю в орденах, он останавливается на пороге. В руках букет.
Молодцевато подрагивая эполетами, он подходит к ручке хозяйки, звенит шпорами и, выпрямившись, ищет глазами невесту.
Вот она… Балдин молча глядит на нее, забыв готовые фразы. На мгновение он теряет представление, где он, зачем… Он много знал женщин на своем веку и ни в чью добродетель не верит. И не в первый раз видит он Веру. Сам танцевал с нею на балах. Но сейчас в этом подвенечном платье, в этом облаке тюля… Мадонна… Невинность… Свежесть… Выражение лица Веры разом опрокидывает все его привычные представления о женщине. Счастливец этот барон!.. Нет… Такую даже не тянет обнять. Стать перед ней на колени и созерцать…
Пунцовый от бури, поднявшейся в его душе, он низко-низко склоняется перед невестой и подает ей букет. Хрипло звучит его голос, когда он докладывает:
— Жених ждет вас в церкви.
Все встали. Шафера невесты, юные офицеры — вчерашние кадеты, — волнуясь, бегут в переднюю, подружки кидаются к своим капорам.
— Поди сюда!.. Поди! — задыхаясь, зовет Веру мать. Она опять помертвела вся, ноги ослабели у нее. Она тяжело опустилась в кресло.
— На колени станьте перед маменькой!
— Образ… Где образ, Аннушка?
Вера, побледнев, опускается на колени. С трудом встает Надежда Васильевна.
— Вот этим образом, Верочка, благословляю тебя на новую жизнь! Да пошлет тебе Бог счастья… Если чем обидела… если…
Рыдания обрывают ее голос.
— Мамочка! — кричит Вера, обнимая ее колени. И образ дрожит в руках артистки.
Все невольно бледнеют. Всем становится жутко от этого глубокого голоса Надежды Васильевны, от простых, но пронизанных тоскою слов, от истерического крика невесты. Как будто только в этот миг все значение совершающегося раскрывается перед Верой.
Невесту спешно поднимают под руки, ведут одевать в переднюю.
По обычаю, мать не должна быть в церкви, на свадьбе дочери, как не была на крестинах ее. Посаженая мать, жена Спримона, садится с Верой в карету. Крестная мать, генеральша Карпова, стоя на крыльце, поджидает свой экипаж.
— Осиротели мы с вами, голубушка, — говорит Спримон плачущей Надежде Васильевне, целуя ее в голову, и сам громко сморкается. Вспоминает Федю.
Она поняла. Крепко жмет его руку.
— Ступай, голубчик!.. Ведь ты посаженый отец… Ступай же!..
Она остается одна. Запирает двери. Аннушка и Поля обе убежали в церковь. В столовой возятся смиренная Лизавета и кухонная девчонка Машка, они накрывают на стол. Настасья и приглашенный из клуба повар растапливают печь на кухне.
В гостиной тишина. Горят все свечи, и от этого кажется еще тише этот дом, сейчас еще кипевший жизйью.
Вера ушла из этих стен. Ушла навсегда.
«Я сама этого хотела. Я этого так страстно ждала… Ну вот… сбылось…»
Тихо звенят тарелками за стеной. Ломая руки, Надежда Васильевна подходит к окну. В глазах темнеет от перебоев в сердце.
Венчание уже началось. Если б даже она кинулась сейчас в церковь, чтоб помешать обряду, она опоздала бы все равно!.. Сколько минут прошло?.. Полчаса? Больше?.. Они уже ходят кругом аналоя. Кончено! Все кончено…
Цепляясь за стулья, жалобно стеная как бы от зубной нудной боли, непосредственная и страстная в своем горе теперь, когда не перед кем скрываться, она идет в спальню.
С кротким укором глядит ей навстречу озаренный лампадкой лик Богородицы. Надежда Васильевна падает перед ним на колени, вся поникнув, вся сжавшись в комок. Бессвязные слова срываются с ее уст:
— Ах, ты не страдала, как я, от любви… Ты не знала этих мучений… Божья Матерь, прости меня, грешную…
И ты, Верочка, прости!.. Я пожертвовала тобою… Я слишком люблю Володю… Мой грех… Прости мне его, Господи!..
Спите, полумертвые, увядшие цветы,
Так и не узнавшие расцвета красоты,
Близ путей заезженных взращенные Творцом,
Смятые невидевшим тяжелым колесом!
В час, когда все празднуют рождение весны,
В час, когда сбываются несбыточные сны,
Всем дано безумствовать, лишь вам одним нельзя,
Возле вас раскинулась заклятая стезя.
Вот полуизломаны лежите вы в пыли,
Вы, что в небо дальнее светло глядеть могли,
Вы, что встретить счастие могли бы, как и все,
В женственной, нетронутой, в девической красе.
Спите же, взглянувшие на страшный пыльный путь!
Вашим равным — царствовать, а вам навек уснуть.
Богом обделенные на празднике мечты,
Спите, не видавшие расцвета красоты!
(Придорожные травы) Бальмонт
Прощай, о счастье! Прощайте, грезы!
Мы снова, сердце, с тобой одни.
Ушли восторги, опали розы.
Закат последний зажег огни.
Огни заката сожгли надежды
Холодным жаром своих лучей.
Мечты, прощайте… Закройтесь, вежды…
О, смерть, приди же! Скорей… скорей…
Накануне этого дня барон Нольде приехал в N*** из Петербурга, где служил, и остановился в гостинице.
Он только что обручился с Мерлеттой Опочининой. А теперь, по просьбе ее матери, Дарьи Александровны, вторую зиму жившей в Петербурге, Нольде решил проехать в Отрадное, имение невесты, чтобы продать по доверенности, выданной ему, участок леса и привезти деньги, нужные для приданого и свадьбы.
За день Нольде устал от деловых свиданий и разговоров. Вечером он сошел вниз, в залу, где находилась ресторация гостиницы, считавшаяся лучшей в городе.
За одним из столов кутила офицерская компания. Хлопали пробки шампанского. Говорились речи. Слышались взрывы хохота.
Нольде показалось знакомым одно лицо. Заметив его пристальный взгляд, официант почтительно доложил:
— Мальчишник справлять изволят… Барон Норден женится завтра…
— Кто?
— Норден… барон… ***ского полка…
«Неужели Норденгейм?.. Как он облысел, однако!..»
Его глаза встретились с ласковыми глазами барона, и Нольде первый почтительно поклонился ему издали, сдержанно улыбнувшись.
— Кого я вижу! Володя… Владимир…
«Как по батюшке-то?.. Ничего не помню…»
Через мгновение подошедший «жених», раскрасневшийся и уже навеселе от одного бокала шампанского, крепко жал руки Нольде.
Он знал его еще маленьким, когда сам кадетом наезжал в имение соседей в Псковской губернии. Черноглазый ребенок с восторгом глядел на мундирчик кадета, охотно шел к нему на руки. Много позднее они встретились в Петербурге, когда черноглазый мальчик превратился в изящного правоведа. И целый вечер тогда они проговорили, как родные, предаваясь далеким воспоминаниям, где царил образ умершей прекрасной баронессы Нольде, так страстно любимой единственным сыном. Было так странно и сладко среди чопорной чужой толпы встретить друга детства, говорить о милых сердцу, навсегда покинувших этот мир.
— Ну, как поживаете?
— Говорите мне по-старому ты, милый барон! Это мне будет приятно.
— Надолго… ты сюда?
— Завтра еду в Отрадное по делам невесты. Я женюсь…
— Вот как!.. На ком же?
