Фурначев. Вы, папенька, напрасно себя беспокоите! Человек он внимания не стоющий, а не то чтоб из себя по этому случаю выходить.
Иван Прокофьич. Я вообще, сударь, говорю!
Живновский (в сторону). Пиль, Семен!
Иван Прокофьич (сыну). Что ж ты стал? (Замахиваясь на него палкой.) Вон отсюда! Счастлив твой бог, что я ходить не могу! (Закашливается.)
Живновский. Это значит в три шеи, без комплиментов, из гостей провожают!
Иван Прокофьич. Господи! не поразит же господь громом таких Каинов! Да ступай же ты, аспид ты этакой!
Лобастов. Ступайте, Прокофий Иваныч! Бог милостив, перемелется когда-нибудь…
Живоедова. Ступай, ступай, пока бока целы!
Фурначев. Это тебе урок, любезный! Если б тебя смолоду учили, ты знал бы, что нет гнуснее порока, как лицемерие и неблагодарность!
Прокофий Иваныч молча уходит.
Баев (вздыхая). Видно, и мне на печку идти! Эхма! попутали тебя деньги, Иван Прокофьич! (Уходит.)
Те же, кроме Прокофья Иваныча и Баева.
Лобастов (Ивану Прокофьичу). Ты, дружище, успокойся; не стоит он того, чтоб кровь из-за него портить.
Фурначев. Вы, папенька, то посудите, каково мне-то вас таким образом огорчать! И то уж я целое утро сегодня все думал, сказывать ли мне… чтоб, то есть, не огорчать вас понапрасну… Однако рассудил, что он ведь таким образом достойным людям повредить в вашем мнении может — за что же-с!
Иван Прокофьич. Это ты хорошо сделал, Семен, что сказал.
Лобастов. А коли по правде сказать, Иван Прокофьич, так ты сам, дружище, виноват маленько…
Иван Прокофьич; Я-то что ж?
Лобастов. Да так, ничего… Мое дело тут сторона…
Иван Прокофьич. Да говори же, коли начал.
Лобастов (останавливаясь против него). Отчего бы тебе, например, духовной не сделать! По крайности, всякий бы знал, при чем он состоит!
Живоедова. Уж и как бы хорошо-то было!
Живновский. Святое дело!
Лобастов. Конечно, любезный друг, ты еще в силах… ну, а как тово?.. ведь он Гаврюшеньку-то в ту пору без куска хлеба оставит!
Леночка. Ах, боже мой!
Живоедова. Да и нас, старых твоих слуг, без рубашки из дому выгонит… Ты, сударь, пойми, что мы двадцать пять лет подле тебя жили, мало ли тоже плоть твою утешали! Урезонь ты его, Андрей Николаич!
Настасья Ивановна. Конечно, папенька, что это за невежество такое! Будто уж как духовную напишете, так тут и смерть вам! Что за понятия гадкие!
Иван Прокофьич (Лобастову). И ты, брат, заодно со всеми!
Лобастов. Да я, любезный, дело тебе говорю! Мне что? я тут сторона… только нужно же тебе сказать, а там как хочешь! Вот хоть у Семена Семеныча спроси, он то же скажет.
Фурначев. Как, ваше превосходительство, я тут ничего не могу… я так даже скажу, что у меня и язык не повернется, чтобы что-нибудь посоветовать! Папенька сами рассудок имеют и могут, значит, сами понимать, что кому следует по делам его, а советовать — значит совесть папенькину насиловать — это не в моих правилах, ваше превосходительство!
Лобастов (в сторону). Знаем мы твои правила!
Фурначев. Мое дело было указать папеньке, какая ему угрожает опасность со стороны Прокофья Иваныча, — и я это сделал! сделал для того, чтобы совесть моя не могла меня упрекнуть, что я, знавши такое дело, не изобличил его, не вывел его, так сказать, на публичное позорище!
Живоедова (Фурначеву). Что ж ты уперся-то, сударь!
Настасья Ивановна. Да что вы его слушаете, Анна Петровна! известно, он говорит для того только, чтоб самому себя потешить.
Фурначев. Ты, сударыня, женщина и потому, конечно, понять этого не можешь… Папенька! если вы желаете моего мнения, то я считаю священной моей обязанностью доложить вам, что так как состояние ваше все благоприобретенное, то вы совершенно вправе действовать по внушению вашего сердца… Как бог вам на душу положит, так и поступайте! (В сторону.) Все равно духовной не сделает.
Те же и Гаврило Прокофьич (входит встревоженный).
Гаврило Прокофьич. Здравствуйте, дединька! (Подходит к руке.)
Живоедова. Поговори хоть ты с дединькой, Гаврюшенька! духовной не хочет сделать, всех по миру пустить хочет! ступайте, говорит, вы в чужие люди, не хочу, говорит, я знать вас!
Гаврило Прокофьич. Свинство это с вашей стороны, дединька!
Живновский. Огрел сразу!
Иван Прокофьич. Эй, не балуй, Гаврило!
Гаврило Прокофьич. Ну, да черт с вами, делайте что хотите… (Вполголоса Лобастову) Генерал! Мне два слова сказать вам нужно.
Леночка. Что же вы даже не подойдете ко мне, мсьё Габриель… ведь это даже стыдно.
Гаврило Прокофьич. Извините, я не об том теперь думаю.
Леночка. Ах, боже мой! он не о том думает!
Лобастов. Отстань, сударыня, такое ли теперь время!
Отходит в сторону с Гаврилом Прокофьичем и начинает шептаться.
Иван Прокофьич. Вот какие времена пришли! Правду говорят, что нет человеку врага больше, как свои же кровные! И чем я согрешил перед вами? Тем разве, что по копеечке целую жизнь сбирал, не щадя ни живого, ни мертвого… Господи! каково-то будет мне перед престол твой предстать! Там ведь все эти обиженные да пущенные по миру и отдыха-то, чай, не дадут! (Задумывается.)
Живновский Это воображение одно, Иван Прокофьич!
Гаврило Прокофьич (вполголоса). Как же бы предупредить-то его?
Лобастов. Право, ума не приложу.
Входит лакей.
Лакей. Леонид Сергеич Разбитной приехали.
Иван Прокофьич. Господи! как же я в халате-то приму!
Живоедова. Ничего, сударь, не взыщет. Проси!
Лакей выходит.
Лобастов (в сторону). Ну, кажется, приближается дело к развязке… только бы вдруг не умер!
Те же и Разбитной.
Разбитной. Почтеннейший Иван Прокофьич! князь поручил мне осведомиться о вашем здоровье… (Гавриле Прокофьичу.) Bonjour, mon cher.[190]
Иван Прокофьич. Очень благодарны его сиятельству за внимание… плохо, сударь, очень плохо!.. Гаврюшенька!
Гаврило Прокофьич. Сейчас, дединька. (Хочет идти.)
Разбитной. Не трудитесь, почтеннейший Иван Прокофьич, я на минуту к вам.
Гаврило Прокофьич остается.
Князь поручил мне передать вам, что старания его увенчались успехом… отчасти.
Живновский. Честь имею поздравить, благодетель!
Лобастов (вполголоса Живновскому). Не торопись, брат!
Разбитной. Если я употребляю слово «отчасти», то это еще не значит, чтобы внимание, вам оказанное, было маловажно. Бывают случаи, господа, когда доброе слово начальства дороже всех вещественных изъявлений. Что может быть лестнее, что может быть трогательнее, как прочувствованное и сказанное от глубины души «спасибо»? В этом «спасибо» сказывается какая-то патриархальность отношений, какая-то свежесть и чистота нравственного чувства, без которых самая добродетель немыслима. Конечно, всякий из нас, господа, принося пользу обществу, думает только об удовлетворении законному требованию своего внутреннего чувства, просветленного сознанием долга, и, совершивши душевный подвиг, не ищет никакой иной для себя награды, кроме наслаждения спокойною совестью. Но если при этом встречается еще сочувствие, то удовольствие, доставляемое сознанием принесенной пользы, получает еще более значительное развитие, и, конечно, никакая награда не может быть выше той радости, которая озаряет при этом душу своим тихим светом… Одним словом, я приехал к вам, почтеннейший Иван Прокофьич, объявить от имени князя, что за ваши полезные пожертвования вам прислана признательность начальства… Не сомневаюсь, что вы оцените такое внимание и новыми подвигами на пользу общую оправдаете высокое доверие, вам оказанное! (Подходит к Ивану Прокофьичу и жмет ему руку.)
Иван Прокофьич (едва внятным голосом). Очень благодарен… его сиятельству…
Гаврило Прокофьич. Вы, дединька, не огорчайтесь!
Лобастов. Покорись, брат!
Разбитной. Поверьте, любезнейший Иван Прокофьич, нам очень неприятно, если это вас огорчает. Поверьте, что и князь и я, мы вполне ценим ваши заслуги…
Фурначев. Заслуги папенькины на небесах, Леонид Сергеич!.. Не сокрушайтесь, папенька!
Живоедова (тихо Настасье Ивановне). Больше-то, видно, ничего не будет?
Разбитной (с чувством). Прощайте, почтенный Иван Прокофьич! Прощайте, господа. (Уходит.)
Те же, кроме Разбитного.
Иван Прокофьич (опускаясь в кресло, слабым голосом). Господи!
Живоедова. Батюшки! Да, никак, уж он умер!
Живновский (подбегая, берет старика за руку). Дышит еще!
Живоедова. Лекаря! Лекаря!
Живновский (в сторону). Сын родной продать хотел — не сразил, а «надворный советник» сразил… дивны дела твоя!
Занавес опускается.
