- Но зачем же ты все это делаешь?
- Затем, что мне еще более обоих нас жаль моего мужа.
- После этого ты не знаешь твоего мужа! - воскликнула Муза Николаевна. - Я уверена, что если бы ты намекнула ему только на то, что ты чувствуешь теперь, так Егор Егорыч потребовал бы от тебя совершенно противного.
- Может быть, - не отвергнула Сусанна Николаевна, - но я тоже знаю, чего это будет стоить ему... Кроме того, мне моя собственная совесть никогда не позволит до такой степени сделаться порочною, как желает того Углаков.
Муза Николаевна на это пожала только плечами с удивлением и сожалением.
Пока происходила эта беседа, к Егору Егорычу одна из богаделенок Екатерины Филипповны принесла письмо от Пилецкого, которое тот нетерпеливо стал читать. Письмо Мартына Степаныча было следующее:
"Я замедлил Вам ответом, ибо Екатерина Филипповна весь сегодняшний день была столь ослабшею после вчерашнего, довольно многолюдного, у нас собрания, что вечером токмо в силах была продиктовать желаемые Вами ответы. Ответ о Лябьевых: благодарите за них бога; путь их хоть умален, но они не погибнут и в конце жизни своей возрадуются, что великим несчастием господь смирил их. Ответ о высокочтимой Сусанне Николаевне: блюдите о ней, мните о ней каждоминутно и раскройте к ней всю Вашу душевную нежность".
Прочитав эти довольно темные изречения, Егор Егорыч затрепетал, так как изречения совпадали с его собственным необъяснимым страхом, и забормотал про себя: "Что же это такое, болтовня обезумевшей старухи или пророчество и должный удар в мою совесть? Я знаю теперь и чувствую, сколько виноват, и все оттого, что возомнил опять о себе! Все чувствуйте, как я чувствую, а не как они! Сколь ни велики мои грехи, но неужели милосердый бог назначит мне еще новое, невыносимое для меня испытание, и умру не я, а Сусанна!" При этой мысли Егор Егорыч почти обезумел: не давая себе отчета в том, что делает, он велел Антипу Ильичу позвать Сусанну Николаевну, чтобы сколь возможно откровеннее переговорить с нею. Та, в свою очередь, услыхав из кротких уст Антипа Ильича приглашение, тоже затрепетала и, едва владея собой, сошла к Егору Егорычу, который рассказал ей, как он был у пророчицы Екатерины Филипповны Татариновой, подруги Пилецкого, как задал сей последней вопросы о Лябьевых и об ней, Сусанне, а затем прочел самые ответы, из которых последний еще более смутил Сусанну Николаевну, особенно, когда Егор Егорыч воскликнул:
- Значит, я загубил тебя?
- Когда и чем ты загубил меня? - воскликнула Сусанна Николаевна.
- Тем, что ты все больна, - бормотал все Егор Егорыч.
- Нет, нет, - отвечала ему торопливо Сусанна Николаевна, - ты не думай нисколько, что я больна... Будь прежде всего покоен за меня; ты нужен еще для многих добрых дел, кроме меня...
- Я нужен для одного только дела, чтобы искупить кровь Валерьяна и обличить убийцу, возвеличенного теперь Москвой.
- Сделай это сначала, а потом я поговорю с тобой о самой себе, продолжала как бы невольно проговорившаяся Сусанна Николаевна.
- Но что ж ты будешь говорить со мной? - снова воскликнул Егор Егорыч с беспокойством.
- Да я теперь еще и не знаю, что такое буду тебе говорить! - ответила Сусанна Николаевна и вдруг, чего она никогда прежде не делала, встала и ушла к себе наверх.
Егор Егорыч остался совсем огорченный и надломленный. Он уже понял, что у Сусанны Николаевны есть тайные и большие страдания и что он причиной сих страданий.
Марфиных вновь постигнуло хоть и ожидаемое, но все-таки горе. Юлия Матвеевна, бывшая последнее время очень слаба, кончила, наконец, свою печальную жизнь, и тут неприятнее всего было, что смерть ее ускорилась по милости ее горничной, дуры Агапии, которая напугала Юлию Матвеевну. Случилось это таким образом: Сверстов и gnadige Frau, знавшие, конечно, из писем Марфиных о постигшем Лябьева несчастии, тщательно об этом, по просьбе Сусанны Николаевны, скрывали от больной; но в Кузьмищево зашла за подаянием всеобщая вестовщица, дворянка-богомолка, успевшая уже сошлендать в Москву, и первой же Агапии возвестила, что зятек Юлии Матвеевны, Лябьев, за картами убил генерала и сидит теперь за то в тюрьме. Агапия, по своей чувствительной натуре, разахалась, разревелась и, прямо бросившись к своей госпоже, прокричала ей:
- Матушка-барыня, ваш-то зять убил, слышь, человека!..
Старуха, не вполне уже все понимавшая, тут, однако, уразумела, видно, и затрепетала всем телом.
- Егорыч? - спросила она.
- Нет, матушка, другой-то, молодой... как его?.. Я и не знаю... убил, матушка, генерала.
- Лябьев? - выговорила хоть и слабым голосом, но чисто старуха.
- Оно-тка самый! - воскликнула Агапия.
- Сверстов... ну... дай! - намекала старуха.
- Да он уехал куда-то! - провопияла Агапия.
Сверстов действительно уехал, и уехал далеко, к Аггею Никитичу, для совещания с ним по делу Тулузова.
- Ну, барыню его позову, все то-тко равно! - сообразила Агапия и убежала к gnadige Frau.
- Подьте, матушка, к моей барыне! У них зятька-то в острог услали.
Gnadige Frau была ужасно этим поражена.
- Кто ж сказал об этом Юлии Матвеевне? - спросила она, проворно вставая и оставляя свою постоянную работу - вязание мужу шерстяных носков, которых он, будучи весь день на ногах, изнашивал великое множество.
- Я, матушка, им доложила, - объяснила наивно Агапия.
- Ах ты, глупая женщина! Как же ты смела это сделать, не сказав прежде мне? - вспылила gnadige Frau и поспешно прошла к Юлии Матвеевне.
- Зять... зачем... убил? - спросила ее та каким-то даже строгим голосом.
- Это все сплетни!.. Он не убивал! - стала было утешать ее gnadige Frau и между тем невольно краснела от сознания, что говорила неправду.
- Муза?.. Сусанна?.. - едва выговаривала старушка. - Муза и Сусанна Николаевна здоровы и покойны, - отвечала ей gnadige Frau.
- Егорыч где?
- В Москве, вместе с Сусанной Николаевной; он тоже покоен и здоров.
Старушка на некоторое время замолчала, и у нее только мускулы в лице подергивало.
- Крестись! - почти приказала она потом gnadige Frau, которая поняла, что больная требует от нее клятвенного подтверждения того, что она ей говорила; gnadige Frau на мгновение поколебалась, но, вспомнив, что скрывать от старушки несчастие зятя была не ее воля, а воля Сусанны Николаевны, перекрестилась.
Что-то вроде горькой улыбки отразилось на пересохших губах больной: по инстинкту матери она хорошо сознавала, что ее обманывают.
- Ничего этого не было, - старалась успокаивать старушку gnadige Frau, но, увидав стоявшую тут же, в комнате, с совершенно мокрым от слез лицом Агапию, сказала той:
- Ты уйди!
Агапия пошла было.
- Нет! - остановила ту старушка.
Агапия осталась на своем месте.
Gnadige Frau решительно не знала, что предпринять ей.
- Не хотите ли, я принесу капель, которые муж велел вам принимать и которые всегда вас так успокаивают?
- Нет, - отказалась Юлия Матвеевна, и когда gnadige Frau села было невдалеке от ее постели, она, хоть и молча, но махнула рукой.
Gnadige Frau, поняв из этого, что Юлия Матвеевна желает, чтобы она удалилась, исполнила ее желание и, выйдя в коридор, поместилась на стуле около комнаты больной. Прошло с час времени. Юлия Матвеевна заметно начала свободнее дышать, потом вдруг указала на лежавшие в углу валяные туфли.
Агапия, несмотря на свою глупость, лучше всех понимавшая Юлию Матвеевну, подала ей эти валенки, но старуха затрясла отрицательно головой. Агапия и тут однако догадалась, чего она хотела, и принесла первоначально шерстяные чулки, в которые обула больную, а сверх их надела валенки.
- Дай тут!.. - что-то такое сказала больная, но Агапия опять-таки догадалась, что Юлия Матвеевна требует салоп себе, и вынула из шкапа ваточный салоп.
- Ну! - сказала ей Юлия Матвеевна.
Агапия попыталась окутать этим салопом ноги больной, но та почти рассердилась.
- Дай, дай... - говорила она, - Егорыч... лошадь!
Агапия, подумав, что бедная старушка собиралась ехать куда-то и, испугавшись такого намерения Юлии Матвеевны, побежала сказать о том gnadige Frau.
- Как это возможно? - произнесла та с беспокойствам и вошла опять в комнату больной, но Юлия Матвеевна была почти в бессознательном состоянии, и с ней уже начался предсмертный озноб: зубы ее щелкали, в лице окончательно подергивало все мускулы, наконец, стал, как говорится, и хоробрец ходить, а через несколько минут Юлии Матвеевны не стало более в живых.
Агапия, первая, ревмя заревела, заплакала вслед за тем Фаддеевна, а вместе с ней и молодые горничные. Gnadige Frau между тем послала за отцом Василием, чтобы посоветоваться с ним, как распорядиться похоронами. Отец Василий немедля же пришел по ее приглашению и был значительно выпивши. Увы! Сей умнейший и образованнейший человек опять начал сильно зашибаться хмелем. Главной причиной тому была неудача, постигшая его "Историю масонства в России", которая была им окончена и которую он читал в продолжение нескольких вечеров своим кузьмищевским масонам. Все они были в восторге от глубокой учености его труда и изящества в изложении, а Егор Егорыч, сверх того, взялся напечатать эту историю в нескольких тысячах экземпляров, для чего, разумеется, потребовалось испросить разрешение; но тут-то и затормозилось дело. Напрасно Егор Егорыч, пользуясь своим обширным знакомством и разослав труд отца Василия, переписанный в нескольких экземплярах, к разным властям светским и духовным, просил их содействия. Все они ответили ему без замедления и в весьма лестных выражениях отзывались о капитальности труда и о красноречии автора, но находили вместе с тем, что для обнародования подобного рода историй не пришло еще время. Таким образом, отец Василий должен был на всю остальную жизнь потерять всякую надежду заявить себя обществу в том, что составляло его главную силу и достоинство, а это было для него, как человека честолюбивого, горше смерти.
