<П. И. Вейнбергу> («Люблю – хрусталь бесценный и старинный…»)
Люблю – хрусталь бесценный и старинный,
Обычаи невозвратимых дней,
Благоприятны старые картины
И старое вино душе моей.
Всегда, всегда любила я седины,
И, наконец, пришла моя пора:
Не устояло сердце робкой Зины
Перед цветами Вейнберга Петра!
8 января 1894
СПБ
<П. И. Вейнбергу> («Вы задали мне трудную задачу…»)
Суббота, 25 июля, <18>98
Аврора
Вы задали мне трудную задачу!
Ответить собираюсь я давно…
Беру перо, сажусь – и чуть не плачу…
Зачем шутить стихом мне не дано?!
Нравоученья в декадентских ризах
Упрямой музе более под стать;
Я не вольна в ее пустых капризах,
Я не умею дам разубеждать.
Звенит ваш стих, и, с гибкостью завидной,
По строкам рифма вьется, как змея…
Досадно мне, и больно, и обидно –
Но я, увы, не вы, а вы – не я…
Довольно! Чем богата, тем и рада.
Мне даже нравится мой странный слог.
И будет, верю, за труды награда:
Ответная чета блестящих строк.
«Была я в Петербурге; буря злилась,
И дождик шел… Ну чистая напасть!
Домой я непрестанно торопилась
И на Фонтанку не могла попасть.
Лишь утешала страждущего брата,
Упавший дух немного подняла
И тщательно и зорко берегла
От милого, но страшного „возврата“…
(Подумаешь, не стоило и лезть:
Там утешителей не перечесть)».
Живем мы здесь не шатко и не валко;
Мясник – мошенник; серы небеса;
Поют кузнечики; мне просто жалко,
Что здесь случаются и чудеса.
Вот первое: не будет вам в обиду,
Но я рецензии пошла писать;
Венгерову же нашу, – Зинаиду, –
Метнуло на стихи… Вот благодать!
Она теперь и день и ночь в экстазе.
Рассеянна, как истинный поэт.
Но думаю, нам с вами в этом разе
Среди поэтов места больше нет!
. . . . . . . . . . . . . . .
Как поживаете? Что ваши своды?
И – новые – как прежде ль хороши?
По-прежнему ль к вам ломятся народы,
Мечтая с Фонда получить гроши?
Меня сулили вы везти в Монако, –
Я согласилась хоть на Меррекюль…
Клялись словами Демона… Однако
Из обещаний этих вышел нуль.
Тот постоянства сердца не оценит,
Кто чувства лучшие мои отверг…
И знаю: мне не раз еще изменит
Коварный, легкомысленный Вейнберг.
Но не могу я с ним затеять ссору, –
Изменника люблю еще сильней…
И коль захочет посетить Аврору –
Он будет встречен нежностью моей…
. . . . . . . . . . . . . . .
Я новости вам сообщить хотела,
Но более стихов писать нет сил;
Космополис, как слышно, опочил;
В подробностях не знаете ли дела?
Как рада я, что минуло пол-лета!
Собраний жду под сводами поэта,
А на письмо – приятного ответа…
Поклон вам шлет мой занятый супруг
И я, ваш неизменный, редкий друг.
О, верьте! вам одна
Всегда верна –
Zina.
Небо широкое, широкое.
Смотрит заря утомленная.
В окно мое одинокое
Заря полночная, зеленая,
Небо широкое, широкое…
Заря неверная, неверная,
Заря неяркая, туманная,
Как ты – чужая, лицемерная,
Как ты – ненужная, обманная.
Заря неверная, неверная…
Солнце победное, победное
Придет, убьет зарю невечную
Ее – отражение солнца бедное,
Убьет любовь небесконечную
Солнце победное, победное…
«На стене темно-красной…»
На стене темно-красной
Темно-красный цветок,
Дышит скукой опасной
Скучный наш уголок,
В безнадежности ясной
Я смотрю на цветок
(Вот раздался звонок),
От тебя, от безгласной,
Я не жду боли страстной,
И не жду, чтоб увлек
Тебя поток…
«Брат Иероним! Я умираю…»
Брат Иероним! Я умираю…
Всех позови! Хочу при всех
Поведать то, что ныне знаю,
Открыть мой злой, тяжелый грех.
О, я не ведал, что нарушу,
Господь, веления Твои!
Ты дал мне пламенную душу
И сердце, полное Любви.
И долго, смелый, чуждый страха,
Тебе покорный, – я любил.
Увы, я слаб! Я прах от праха!
И Враг – Твой Враг – меня смутил.
Презрел я тайные заветы,
Отверг любовь – еще любя;
И в ризы длинные одетый
Пришел сюда, спасать себя.
Мне враг шептал: здесь подвиг крестный.
Любовь же – грех и суета.
И я оставил путь мой тесный,
Войдя в широкие врата.
Я подвизался неустанно,
Молчал, не спал, не ел, не пил…
О, Долорес! О Донна Анна!
О все, которых я любил!
<П. И. Вейнбергу> («Пусть проходят дни и годы…»)
Пусть проходят дни и годы,
Вечно та же сердцем я!
Жадно рвусь под Ваши своды,
И со мной – мои друзья.
Но… живу я наизнанку,
Как подняться спозаранку?
Разболится голова…
Мы приедем на Фонтанку
В среду, в среду, ровно в 2.
5 февраля 1901
У меня длинное, длинное черное платье,
я сижу низко, лицом к камину.
В камине, в одном углу, черные дрова,
меж ними чуть бродит вялое пламя.
Позади, за окном, сумерки,
весенние, снежные, розово-синие.
С края небес подымается большая луна,
ее первый взор холодит мои волосы.
Звонит колокол, тонкий, бедный, редкий.
Спор идет неслышно в моем сердце:
Спорит тишина – с сомненьями,
Любовь – с равнодушием.
«Га! Петушья у меня нога!»
Народами повелевал Наполеон,
И трепет был пред ним великий.
Герою – честь! Ненарушим закон!
И без надзора – все мы горемыки.
Курятнику – петух единый дан.
Он властвует, своих вассалов множа.
И в стаде есть Наполеон: баран.
И в Мирискусстве есть: Сережа.
П. П. Перцову, компании Мирискусства, а также В. Гиппиусу
Безумна я была, упряма, как ребенок.
Я думала, что мы свободны и равны.
Всё оттого, что был мой слух нелепо тонок
И различал шаги с нездешней стороны.
Но боле восставать мятежный дух не будет.
И я теперь, – как вы, – в туманной тишине.
Лишь гений нас, больных, когда-нибудь разбудит,
До гения ж поспим. И правы мы во сне.
Ни боли, ни борьбы… Как путь отрадно-ясен!
Как мне близки друзья, с тех пор, как я глуха!
Поверим лишь в того, кто будет громогласен,
И коль услышим крик, – хотя бы петуха, –
Он будет тот, кого мы ждем.
И мы пойдем за петухом.
Если хочешь жизни вечной,
Неизменно-бесконечной –
Жизни здешней, быстротечной
Не желай.
От нее не жди ответа,
И от солнечного света,
Человечьего привета –
Убегай.
И во имя благодати
Не жалей о сонном брате,
Не жалей ему проклятий,
Осуждай.
Все закаты, все восходы,
Все мгновения и годы,
Всё – от рабства до свободы –
Проклинай.
Опусти смиренно вежды,
Разорви свои одежды,
Изгони свои надежды,
Верь и знай –
Плоть твоя – не Божье дело,
На борьбу иди с ней смело,
И неистовое тело
Умерщвляй.
Помни силу отреченья!
Стой пред Богом без движенья,
И в стояньи откровенья
Ожидай.
Мир земной – змеи опасней,
Люди – дьяволов ужасней;
Будь мертвее, будь безгласней
И дерзай:
Светлый полк небесной силы,
Вестник смерти легкокрылый
Унесет твой дух унылый –
Прямо в рай!
1901
Ах! Я одной прекрасной дамы
Был долго ревностным пажом,
Был ей угоден… Но когда мы
Шли в парк душистый с ней вдвоем
Я шел весь бледный, спотыкался,
Слова я слышал, как сквозь сон,
Мой взор с земли не подымался…
Я был безумен… был влюблен…
И я надеялся… Нередко
Я от людей слыхал о том,
Что даже злостная кокетка
Бывает ласкова – с пажом.
Моя ж мадонна – молчалива,
Скромна, прелестна и грустна,
Ни дать ни взять – немая ива,
Что над водами склонена.
О, ей – клянусь! – я был бы верен!
Какие б прожили мы дни!..
И вот, однажды, в час вечерен,
Мы с ней у озера, – одни.
Длинны, длинны ее одежды,
Во взгляде – нежная печаль…
Я воскресил мои надежды, –
Я всё скажу! Ей будет жаль…
Она твоим внимает пеням,
Лови мгновения, лови!..
Я пел, склонясь к ее коленям,
И лютня пела о любви.
Туман на озеро ложится,
Луна над озером блестит,
Всё живо… Всё со мной томится…
Мы ждем… Я жду… Она молчит.
Туман качается, белея,
Влюбленный стонет коростель…
Я ждать устал, я стал смелее
И к ней: «Мадонна! Неужель
Не стоит робкий паж привета?
Ужель удел его – страдать?
Мадонна, жажду я ответа,
Я жажду ваши мысли знать».
Она взглянула… Боже, Боже!
И говорит, как в полусне:
«Знать хочешь мысли? Отчего же!
Я объясню их. Вот оне:
Решала я… – вопрос огромен!
(Я шла логическим путем),
Решала: нумен и феномен
В соотношении – каком?
И всё ль единого порядка –
Деизм, теизм и пантеизм?
Рациональная подкладка
Так ослабляет мистицизм!
Создать теорию – не шутка,
Хотя б какой-нибудь отдел…
Ты мне мешал слегка, малютка;
Ты что? смеялся? или пел?»
. . . . . . . . . . . . . . .
Мрачись, закройся, месяц юный!
Умолкни, лживый коростель!
Пресекнись, голос! Рвитесь, струны!
Засохни, томный розанель!
И ссохлось всё, и посерело,
Застыл испуганный туман.
Она – сидела как сидела,
И я сидел – как истукан.
То час был – верьте иль не верьте, –
Угрюмей всяких похорон…
Бегите, юноши, как смерти,
Философических мадонн!
1902
