Иммигрантов-то ведь кот наплакал». И она засмеялась. Молхо посмеялся в ответ и хотел было отсоединиться, попрощавшись, но теперь уже секретарша, в свою очередь, вцепилась в него — когда он приехал, как прошел их полет, а главное — что нового в стране? «Да в общем-то ничего нового. Все как обычно, — ответил Молхо. — Даже не знаю, что вам рассказать. А что вас интересует?» Но она, кажется, и сама не знала. Видно, ей тоже было скучно в своем офисе. «Как там погода? Зима, наверно?» — «Нет, — сказал Молхо, — осень только-только началась. Дожди, немного холодно, но вполне терпимо, не то что прошедшее лето». Оказалось, что она даже не слышала об этом их адском лете. Молхо был удивлен. Она спросила, сколько он пробудет в Вене. «День-два, мне нужно только проверить в советском посольстве, примут ли ее обратно». — «День-два? Всего-то?» Она была явно разочарована. Почему бы ему не остаться подольше, получить удовольствие от города?! Тут масса всяких опер и концертов, даже язык не нужно понимать. Если он хочет, она может ему рекомендовать. «Спасибо, — сказал Молхо, — но опер я уже наслушался, да и концертов тоже слышал немало, на ближайшее время хватит. А не ставят ли тут какой-нибудь хороший балет?» Она немедля, как будто работала не в Еврейском агентстве, а в какой-нибудь театральной кассе, назвала ему несколько постановок и даже продиктовала их названия на иврите. Ей явно не хотелось расставаться с приятным собеседником. Продолжая терпеливо держать трубку у уха, Молхо опустился в кресло и одной рукой стащил с себя трусы, с огорчением отметив в зеркале, что он действительно потолстел и даже обзавелся неким подобием двух небольших грудей.
Добравшись наконец до ванны, он долго лежал, наслаждаясь, с закрытыми глазами, потом встал, вытерся, вторично побрился, побрызгался туалетной водой, съел последнее яблоко из своего чемоданчика, переоделся и вышел в коридор, направляясь к своей подопечной. Но на его стук никто не ответил. Он снова постучал, на этот раз сильнее, но за дверью по-прежнему стояло молчание. «О Боже! — мысленно простонал он, вспоминая свою спящую красавицу в Берлине. — Неужели и эту тоже сморило?!»
9
Он вернулся в свой номер и позвонил ей, но ответа не было. «Не стоило мне так долго лежать в ванне», — немного встревожившись, подумал он и решил спуститься в вестибюль, — быть может, она ждет его там. Но в вестибюле ее тоже не было. И ключа от ее комнаты не было. Он зашел в ресторан, где тихо играл маленький цыганский оркестрик, и медленно прошелся между столиками, с прежним результатом. Он вышел из гостиницы на большой, уже погруженный в вечерние сумерки бульвар, прошелся немного, заглядывая в окна магазинов, но понял, что у него нет никаких шансов найти ее на этой людной улице. Неужели она отправилась бродить по городу одна? И ничего ему не сказала? Конечно, формально она не обязана ему докладывать, но есть ведь правила вежливости! Могла бы с ним немного посчитаться. Он ведь ей не просто грузчик. Он вернулся в гостиницу, снова спросил о ней у дежурного, вторично поднялся в ее номер и постучал в дверь, негромко окликая ее по имени, вернулся к себе, снова позвонил ей, но все было напрасно — маленькая русская крольчиха исчезла, как будто ее проглотил ужасный австрийский волк. Может, у нее есть в Вене какие-то знакомые? — гадал он уже в полном отчаянии. Снаружи становилось все темнее. В вестибюле зажглись праздничные вечерние огни. Молхо почувствовал голод и, опустившись в кожаное кресло у входа, откуда удобнее было наблюдать за входящими, заказал себе кофе, подумал было о кремовом пирожном, но вспомнил небольшие груди в зеркале и решил сдержать свой аппетит.
Три молодые женщины в чадрах, с кучей пакетов и сумок, шумно вошли в вестибюль в сопровождении то ли мужа, то ли отца — большого смуглого араба с видом богатого нефтяного шейха, наверняка из Персидского залива, того же возраста, что и Молхо, в белоснежной куфие и безупречном европейском костюме. Не переставая оживленно тараторить по-арабски, видимо все еще в величайшем возбуждении от похода по магазинам, они усадили своего повелителя рядом с Молхо и, свалив пакеты и сумки на соседние кресла, тотчас удалились снова — надо полагать, за новыми покупками. Шейх немедленно погрузился в мрачный ступор, воздев сожженное солнцем лицо к невидимому небу, — то ли жаловался Аллаху на жен, совершенно отбившихся от рук в этой Европе, то ли на тот дурацкий наряд, который ему приходится здесь носить. От официанта, проворно подскочившего с чашкой кофе, он досадливо отмахнулся. С отчаянием оглянувшись вокруг, он вдруг заметил сидевшего рядом Молхо, и его темные глаза радостно вспыхнули, как будто, сидя один, в шумной пустыне этого чуждого города, в окружении груды пакетов с женскими нарядами, он вдруг встретил доброго знакомого, старого друга или даже родича по племени. Он приветливо улыбнулся. Молхо смутился, опустил глаза, но, увидев, что араб уже наклоняется к нему, явно собираясь заговорить, торопливо поднялся, чтобы не разочаровать этого шейха, если придется ему представиться, и направился к телефонным кабинкам, чтобы позвонить господину Шимони. Тот немедленно ответил. Его голос звучал слегка капризно, он говорил с изысканной любезностью старого иерусалимца, несколько напыщенным языком. «Да, я немного приболел, — сказал он, — но если вы стеснены временем, не пожалуете ли сегодня вечером прямо ко мне домой, посмотрим, удастся ли мне вам помочь». И продиктовал Молхо свой адрес, буква за буквой.
Теперь уже исчезновение маленькой русской стало тревожить Молхо всерьез. Он снова поспешил в ее комнату, постучал — на этот раз уже кулаком, хотя и стараясь не привлекать внимания гостей, уже направлявшихся к лифту на ужин, опять не получил ответа и в который уж раз вернулся в вестибюль. Какое-то время он шагал там, то и дело раздраженно уступая дорогу официантам, метавшимся во все стороны с подносами в руках, потом зашел в маленький, полутемный бар, где первые гости уже наслаждались коктейлями, отсюда прошел во внутренний сад, где служители складывали стулья, расставленные днем для отдыха, — увы, русской крольчихи нигде не было. «Это уже не шутки», — подумал он со страхом и опять вышел, почти выбежал на улицу. А вдруг она попала в беду и нуждается в моей помощи? Может быть, не следовало вести себя с ней так строго и отчужденно во время поездки, ругал он себя. В полной растерянности он снова вернулся в гостиницу,
