но теперь решил обследовать ее основательно, этаж за этажом, и действительно вскоре обнаружил ранее не замеченные им ступени, которые вели вниз, к широкой двери — он подумал было, что она заперта, но дверь оказалась открытой и вывела его на нижний этаж, где он обнаружил огромные, погруженные в молчание и темноту аудитории, пустые бильярдные, из которых еще тянулся сигаретный дымок, тренировочные залы и даже бассейн, от которого попахивало хлоркой. Он заглянул в просторные темные туалеты — там тоже не было никого — и продолжил путь в сторону света, который угадывался в самом конце длинного пустого коридора, где оказалось что-то вроде небольшого торгового центра при гостинице, вполне шикарного, со множеством бутиков, небольших кафе и прочих услуг, — это был целый подземный мирок, который в этот поздний вечерний час тоже уже заканчивал свою жизнь. Последние посетители покидали магазины, неся под мышкой или в руках пакеты с покупками, продавцы убирали с прилавков или подметали полы перед закрытием. Молхо ускорил шаги — какое-то шестое чувство подсказывало ему, что его спутница где-то тут, поблизости. «Надо будет договориться с ней об условном свисте», — подумал он и именно в этот миг действительно увидел ее через окно маленькой парикмахерской — она преспокойнейшим образом сидела под сушильным колпаком с накрученными на бигуди волосами. Он уже хотел было ворваться внутрь и устроить ей сцену, но тут заметил в углу помещения пожилую женщину с усталым, болезненным лицом, которая так же раздраженно, как и он, смотрела на позднюю клиентку, видимо заявившуюся в самую последнюю минуту перед закрытием. Молхо стоял снаружи, с невыразимым облегчением глядя на свою спутницу. «Конечно, глупо с ее стороны завиваться для визита к господину Шимони, — подумал он. — Вряд ли это произведет на него впечатление». И тем не менее он чувствовал, что его насмешливое раздражение постепенно уступает место какой-то странной жалости.10
В девять вечера того же долгого дня они вышли из такси перед большим многоквартирным зданием в стиле барокко, расположенным в зажиточном предместье города. У входа их уже ждал привратник, кривоногий, крепкий мужчина, который молча провел их к мрачноватому лифту и поднял на второй этаж. Длинная лестничная площадка была оклеена выцветшими от старости светло-зелеными обоями, изображавшими лес, в котором стояли деревья с позолоченными стволами. Привратник открыл единственную на площадке дверь — на ней не было даже таблички, видимо из соображений безопасности, — и впустил гостей в огромный салон, в центре которого стоял открытый рояль с лежащими на нем нотами. Большие окна салона смотрели на темный парк, на кожаных креслах и диванах валялись израильские и западные газеты и журналы и какие-то канцелярские папки, книжные полки на стенах были забиты старыми книгами и толстыми томами религиозных трактатов, и повсюду царил такой аристократический беспорядок, что Молхо с беспокойством оглянулся на свою неказистую спутницу с ее ворохом вульгарных кудряшек на голове. Тем временем привратник исчез в одной из комнат и вскоре появился оттуда в сопровождении долгожданного господина Шимони, который оказался худым, долговязым и лысоватым мужчиной лет шестидесяти пяти, весьма интеллектуального вида, в легком шелковом халате и в войлочных домашних туфлях. Посасывая леденец против кашля, он несколько капризно протянул им руку. На его широком лбу вздувались голубые вены. «Ну, он еще не так плохо выглядит, бывают болезни и похуже», — сразу же определил про себя Молхо. Он извинился за позднее вторжение, но Шимони, снисходительно отмахнувшись от его извинений, опустился в одно из кресел, небрежным царственным жестом освободил привратника, все еще стоявшего по стойке «смирно», и пригласил гостей присесть рядом. Молхо смахнул со своего кресла груду немецких газет, сел и указал на свою спутницу, все еще стоявшую посреди салона в своих нелепых кудряшках и на столь же нелепых высоких каблуках, в сильно помятом от долгого лежания в сундуке нарядном платье «Это та самая госпожа Занд, о которой я вам писал, — деловито сказал он. — Она проезжала через Вену девятнадцать месяцев назад, по пути в Израиль. Возможно, вы даже помните ее, ведь у вас сейчас не так уж много иммигрантов из России». Шимони, словно не заметив его иронии, слабо улыбнулся и кивнул гостье, и та, оглядевшись в поисках свободного кресла, осторожно примостилась на краешке одного из них, взволнованно сверкая глазами. Он тут же обратился к ней на беглом и певучем русском языке, словно бы извлек его, как фокусник кролика, из какого-то своего тайника. Она начала отвечать с неожиданной для Молхо серьезностью, краснея от усилий и энергично потряхивая новыми, жесткими от завивки кудряшками. «Так вы ее не узнаете?» — вмешался Молхо, с досадой чувствуя, что его отстраняют от участия в разговоре. «Ну, право, какое это имеет значение? — нетерпеливо сказал Шимони, даже не глядя на него. — Эти русские иммигранты проводят здесь день, два, не больше — утром их встречают на вокзале, а на следующий вечер они уже летят в Израиль». Но Молхо не сдавался. Высокомерный тон этого чиновника ему не понравился — чего доброго, он еще откажется им помочь. «Видите ли, госпожа Занд хочет вернуться в Россию, — сказал он. — Она пыталась прижиться в Израиле, но у нее не получилось. Ей там не нравится». Шимони иронически посмотрел на него, но промолчал. Маленькая русская, видимо встревоженная тем, что они вдруг перешли на иврит, недоумевающе переводила взгляд с одного на другого. «Где она жила в Израиле?» — спросил Шимони и тут же, не ожидая ответа от Молхо, повторил свой вопрос по-русски, словно, пользуясь своим знанием двух языков, хотел применить к гостям тактику «разделяй и властвуй». Она снова заговорила, произнося длинные плавные фразы, потом извлекла из сумки связку каких-то писем и показала ему одно из них — Молхо узнал его, это был недавно полученный ею ответ с прежнего места работы, в котором говорилось, что ее готовы принять обратно.
«Понимаете, в Израиле она не нашла работы, — снова вмешался Молхо, задетый тем, что Шимони упорно его игнорирует. Он вдруг почувствовал, что обязан — пусть хотя бы ради своей тещи — защищать интересы этой молодой русской женщины. — Она несколько месяцев ходила в ульпан, но, как видите, практически ничему не научилась. Поэтому она хочет вернуться» — «Она-то хочет, но в советском посольстве ее ни та что не согласятся принять! — сказал Шимони уверенно, словно припечатав. И с каким-то неожиданным раздражением добавил: — Напрасно вы ее сюда притащили». Молхо понимал, что представитель агентства знает, о чем говорит,
