тому же эти финны — они тоже вселили в нее надежду». Губы Шимони тронула легкая ироническая улыбка. Молхо снова кивнул, как бы извиняясь, и вошел в туалет, неплотно прикрыв за собой дверь. Он снял очки, открыл кран, нагнулся над раковиной и попил из ладони. Вода была прохладной и вкусной. Он пил и пил, пока не ощутил, что утолил жажду, потом сполоснул лицо, но не решился воспользоваться полотенцами хозяина из опасения заразиться и просто подождал, пока вода высохла сама, равнодушно: поглядел на унитаз и по привычке осмотрел аптечный ящик. В зеркале отражалось его раскрасневшееся лицо и темные, усталые и воспаленные глаза. Из глубины квартиры до него снова донеслась прозрачная сладкая мелодия русского голоса, внезапно прервавшаяся коротким всхлипом, который заставил его задрожать. «Нет, надо помочь ей вернуться на родину!» — решительно подумал он, и ему почему-то вспомнилась ее открытая белая шея. Даже тот легкий намек на двойной подбородок, который так мешал ему утром, теперь как будто уменьшился. Нет, ее нельзя так просто сбросить со счета. В каждой женщине есть что-то заслуживающее любви. Он выключил свет и стал нащупывать себе путь по коридору, по дороге поочередно заглядывая во все комнаты, в одной из которых вспугнул какую-то маленькую старушку — она сидела на кровати в ночной рубашке и медленно шевелила пальцами босых ног.
Он вернулся в салон, но они почти не заметили его возвращения. Шимони сидел, стиснув руками лысоватую голову, и заинтересованно слушал рассказ русской гостьи, время от времени удивленно улыбаясь. «Видно, я пропустил что-то интересное», — с сожалением подумал Молхо и осторожно сел на прежнее место, оглядываясь кругом. Улучив минуту, когда она замолчала, он обратился к хозяину с вопросом, не может ли тот одолжить ему русско-ивритский словарь. «Словарь? — переспросил Шимони. — Для вас? По-моему, у нас даже в офисе нет такого. Впрочем, в книжных магазинах можно найти русско-английский или русско-французский разговорник. А вам для чего, — говорить с ней или понимать, что она говорит?» — «И то и другое, — ответил Молхо. — Это отсутствие общего языка может кого угодно довести до ручки. Она то и дело исчезает, ничего мне не говоря, — например, сегодня ушла в парикмахерскую, и я весь вечер бегал по гостинице, пока ее нашел. — Шимони засмеялся. — Это совсем не смешно, — сказал Молхо и тоже засмеялся. — Пожалуйста, скажите ей сами, по-русски, что, если она куда-нибудь уходит, пусть предупредит меня, а не исчезает бесследно». Шимони перевел ей слова Молхо, и маленькая русская сильно покраснела. Молхо шутливо погрозил ей пальцем, и она восторженно хихикнула. «Честное слово?» — спросил Молхо с деланной суровостью. «Чеснослово, чеснослово, — радостно повторила она несколько раз на иврите. — Чеснослово!»
У дверей Молхо снова спросил Шимони, не сможет ли он дать им письмо в советское посольство, хотя бы о том, что она все еще имеет статус беженки. Но тот был неумолим. «Поверьте мне, — сказал он, — письмо из Еврейского агентства только повредит ей в их глазах. Пусть идет напрямую, — может быть, ей повезет. А вы, что вы будете делать здесь, в Вене?» — «Подожду денек-другой, пока не выяснится, куда повернется дело». Шимони кивнул, явно сожалея, что приходится расставаться с этой странной парой, которая, видимо, изрядно его позабавила. «В любом случае сообщите мне завтра, чем это кончилось. Как бы то ни было, но я чувствую некоторую ответственность». И тут же перевел свои слова на русский. Молхо с благодарностью пожал ему руку, Шимони дружески коснулся его плеча, полуобнял русскую за талию и повел их к лифту. «Что можно посмотреть в Вене утром?» — спросил вдруг Молхо, глядя на мигающую красную стрелку спускающегося лифта. «О, многое! — ответил Шимон и. — А что бы вы хотели посмотреть?» — «Какой-нибудь музей, что-нибудь историческое, может быть даже еврейское, — сказал Молхо, демонстрируя этому вялому интеллектуалу свой пылкий израильский патриотизм. — Например, древнюю синагогу или, скажем, могилу Герцля». Эта идея пришла ему в голову совершенно неожиданно. «Могилу Герцля? — умилился Шимони. Молхо запнулся. — Могила Герцля находится в Иерусалиме, на горе Герцля. Вы, наверно, имели в виду дом Герцля? — Он улыбнулся. — Там нечего смотреть, одна табличка. Нестоящее дело, только время потеряете. — Он искоса посмотрел на Молхо, который сконфуженно покраснел. — Знаете, если завтра будет так же тепло, как сегодня, а скорее всего, так оно и будет, поезжайте лучше всего в Венский лес — там вы сможете заодно побывать в зоопарке». — «В зоопарке?» Молхо почувствовал себя глубоко уязвленным. «О да, — сказал Шимони. — А что? В Вене замечательный зоопарк. Когда вы в последний раз были в зоопарке? Садитесь на трамвай номер восемь или шесть и увидите, вы получите большое удовольствие. Там иногда по утрам играет военный оркестр. Я уверен, что вам понравится». И он широким радушным движением открыл перед ними дверь гневно заскрежетавшего лифта.
11
Посреди ночи Молхо разбудили глухие крики и сердитые голоса. Он встал, отправился к умывальнику, чтобы попить воды, снова удивляясь, что за мучительная жажда напала на него в Вене, потом, не зажигая света, подошел босиком к окну, отодвинул тяжелую портьеру и выглянул на улицу. Белая машина стояла на углу, у запертых ворот большого здания, которое Молхо все еще полагал больницей. Возле машины два ночных сторожа спорили с водителем. «Значит, это не больница, — сонно подумал он, — иначе машину впустили бы внутрь без разговоров». И тут же вспомнил, что ему только что приснилась покойная жена. В последние месяцы это было уже не раз. Однако в эту ночь она приснилась ему не одна, с ней были еще какие-то люди, но она сидела чуть поодаль. Молхо узнал знакомые обои на стенах. Окружающие, казалось, не знали, что она умерла, или делали вид, что не знают, а она не замечала Молхо, как будто это не она, а он был мертв и превратился в абстрактную кляксу. Тем временем внизу перестали спорить, ворота распахнулись, белая машина скрылась во дворе, на улице снова воцарилась тишина, и Молхо с облегчением вернулся обратно под одеяло.
Утром он встретил свою спутницу в вестибюле, бледную, с черными тенями вокруг глаз, в новом, более теплом и скромном костюме — юбка из тяжелого сукна с красноватым отливом и пиджак с подкладными, широкими плечами. Завитые кудряшки слегка развились за ночь и выглядели куда более мило. «Ну вот, — подумал Молхо, — моя маленькая крольчиха приготовилась сдаваться советским властям».
«Как вам спалось? — спросил он дружелюбно
