и повторил на более примитивном иврите: — Как был сон?» — «Плохо, — ответила она, грустно улыбнувшись. — Сильно плохо». За прошедшую ночь ее словарь явно обогатился. Молхо взял ее под руку — от нее уже слегка пахло алкоголем, — повел за столик, вынул карту и показал ей расположение советского посольства. В предельно простых словах он напомнил ей о вчерашней беседе с Шимони и попытался заново пробудить надежду на удачный исход, думая про себя, что, если она поймет хотя бы пятую долю сказанного, его усилия не пропадут даром. В заключение он дал ей совет профессионального чиновника — говорите правду и только правду. Она пошла взять себе еще одну булочку и стакан сока, и он украдкой осмотрел ее сзади. Ее тело казалось совсем молодым, несмотря на некоторую полноватость, и он вдруг подумал: «Если бы я был уверен, что ей разрешат вернуться в Россию, мне бы, пожалуй, следовало переспать с ней разок. Надо же оставить у нее приятные воспоминания об Израиле. Впрочем, она может, чего доброго, усмотреть в этом какое-то обещание с моей стороны». Он посмотрел на нее снова, и ее шея, вчера казавшаяся ему точеной и гладкой, вдруг опять явила ему несомненный и даже чуть припухлый двойной подбородок. Увы, болезнь жены заставила его настороженно относиться ко всякого вида припухлостям. «И вообще, — подумал он, — я пока еще не оттаял. А кроме того, у меня жесткие требования к женщинам, и эти требования только ужесточаются с годами, потому-то, наверно, я и трачу столько времени на всех этих странных и бесперспективных женщин, вместо того чтобы пойти в любую дискотеку и найти себе женщину подоступнее».
Было восемь утра, и, поскольку посольство открывалось только в девять, а погода стояла ясная и расстояние до посольства, судя по карте, было не так уж велико, Молхо предложил пойти пешком. Они шли по пробуждающимся венским улицам. На широком бульваре разворачивал свои разноцветные столы и прилавки утренний крестьянский рынок. Пройдя между овощами и фруктами, они остановились возле прилавков с дарами моря, где в сверкающих обломках льда темнели маленькие мидии, стыли большие серые, похожие на окаменелости раковины, розовели груды креветок, медленно шевелили клешнями огромные красные омары, сворачивались злобными извивающимися кольцами угри и миноги. «Точно как в Париже, — восхищенно сказал Молхо. — Совершенно то же самое!» Теперь они шли, Сверяясь с картой, дорога вела через приятные и чистые кварталы, он шел рядом с ней, здесь, за границей, его не беспокоило, что о них подумают окружающие. Время от времени она останавливалась у витрин, и он пересчитывал ей цены в шекели и доллары.
Уже издали они увидели большое здание посольства, окруженное заслоном вооруженных австрийских полицейских. Молхо остановился, отдал своей спутнице ее советский паспорт, который она торопливо спрятала в сумку, и они прошли немного дальше, чтобы не бросаться в глаза полицейским, и стали обходить здание, изучая все его входы с обозначенными на табличках часами приема посетителей. «Даже если ничего из этого не выйдет, — подумал Молхо, глядя на часовых, — я, несомненно, поступаю очень благородно, сопровождая ее сюда. В конце концов, я ведь ей совершенно чужой». На углу улицы он увидел маленькое кафе. «Я подожду вас здесь час-другой, а если дело затянется, встретимся в гостинице. Но не исчезайте больше, пожалуйста». Она молча кивнула, и, поскольку у них еще оставалось время, они вместе зашли в кафе выпить по чашке кофе. К удивлению Молхо, здесь почти не слышно было немецкого языка и кругом звучала певучая музыка русской речи, потому что в очереди у прилавка стояли сплошь чиновники советского посольства, видимо заглянувшие сюда перед работой, чтобы выпить чашку кофе, а может, и чего покрепче. При виде такого числа соотечественников ее лицо вспыхнуло от волнения. Они прошли к угловому столику, Молхо заказал себе кофе, а его спутница — рюмку коньяка, и он подумал, не лучше ли им сделать вид, что они незнакомы, чтобы его не приняли за иностранного разведчика, который пытается заслать в СССР свою будущую осведомительницу. Видно, ей тоже пришло в голову что-то подобное, потому что, покончив со своей рюмкой, она тотчас исчезла в туалете, оставив сумку на стуле. Молхо демонстративно отодвинулся от стола, как бы подчеркивая, что не имеет с ней ничего общего, и стал с любопытством рассматривать советских чиновников, входивших в кафе и обменивавшихся веселыми приветствиями друг с другом. Его настроение заметно улучшилось. «Они выглядят вполне по-человечески, — подумал он. — Почему бы им не впустить ее обратно? Какая в ней опасность? Разве удивительно, что она хочет на родину? И что им еще одна еврейка, если их там и без того миллионы. А если она останется в Израиле, мне несдобровать — теща в конце концов меня на ней женит, против тещи я не устою». Неприметно сунув визитную карточку гостиницы в карман ее сумки, он поднялся, взял чашку и пересел за другой стол. Он увидел, как она вышла из туалета и оглянулась в поисках его, но, поймав брошенный им украдкой прощальный взгляд, быстро поняла намек и вышла, присоединяясь к длинной очереди людей, уже образовавшейся у ворот посольства. Ворота были открыты, и чиновники, выйдя из кафе, торопливо проходили через них, на ходу показывая свои служебные удостоверения грузным и рослым русским часовым.
Кафе как-то сразу опустело, но Молхо остался сидеть в своем углу, только расплатился с официантом, который сначала искал его на прежнем месте, и неожиданно для себя попросил квитанцию. «Теща, разумеется, не потребует у меня отчета, — с улыбкой подумал он, — но все же лучше, если я смогу дать ей более или менее ясное представление, на что пошли ее деньги. А вдруг она снова захочет послать меня за границу?! Ведь на государство нет никакой надежды, оно никогда не пошлет меня за границу за казенный счет, как нашу юридическую советницу». Он перевернул квитанцию, записал на обороте вчерашние расходы, сунул в карман, сложил купюры сдачи в бумажник и тщательно подсчитал полученные от официанта монеты, потом откинулся на стуле и стал смотреть на улицу, где уже кипела дневная сутолока. Его маленькая русская исчезла в воротах посольства, и, когда она не вернулась по прошествии часа, в его сердце забрезжила надежда.
12
Когда он наконец вышел из кафе, его удивила неожиданная теплынь влажной венской осени. Большие, красновато-коричневые опавшие листья с тихим потрескиванием шелестели под его ногами. Он шел мимо набитых товарами витрин, раздумывая, куда
