Ох, надоела мне
Эта гимназия
Очень и очень давно...
Перед войной старый Селивей помер, и Михась остался один. На деревне его любили: и танцор и певун. Обычно он грубоват, даже резок, а выпив, на диво деликатен и забавен.
Поздоровавшись со мной без выкрутасов, Михась подошел к Миколе и вдруг, бросив костыли, остался на одной ноге.
- Микола, дружище, орел! - закричал он, расставив руки. - Не тронь меня, не помогай! А я тебя, брат, целовать буду. Вот так, злодей ты этакий, вот так!.. Ну, а теперь:
В чистом поле - поле под раки-и-и-той!..
Он затянул и оборвал песню, а затем, при помощи Миколы утвердившись на костылях, повернулся к нам:
- Товарищи родственнички! Враг разбит, мир! Объявляю полную капитуляцию. Разрешите сесть...
Зять сел на лавку, поставил костыли рядом, снял шапку и уставился на меня.
- И где ж это ты с утра пораньше в бочку свалился? - начала было мать, но Михась, как бы сразу протрезвев, перебил ее:
- Погоди, старая, потом успеешь отчитать! Сперва буду говорить с хозяином. На Василя зло имел, с ним и мириться буду. Правильно?
Он вынул из кармана штанов поллитровку.
- Целенькая! С красной головкой. Одну такую, Вася, сам раздавил. Один. И закусывать не хотелось, цибульки только пожевал. А ты смотришь на меня и думаешь... Я знаю, что ты думаешь: насосался, дурень, залил зенки и пришел тут в хату спокойствие нарушать. Единоличник, живу за рекой!.. А это, по-вашему, что?
Михась полез в карман своей гимнастерки и вынул аккуратно сложенный листок бумаги. Это было... заявление. Короткое. "Председателю колхоза..." и т.д. "Прошу принять меня и весь мой инвентарь в колхоз". Под этим подпись: "Жданович Михаил Селивестрович".
- Ну? - взглянул на меня Михась. - Скажешь, может, что только пьяный я мог так написать? Написал, а тогда уже, брат, выпил. Тебя, черта, стыдно было, Василь!.. Теперь, конечно, ты не признаешься, а думал же про меня, что выкинете вы дурака с колхозного поля вон, как червяка из мяса, и вот буду я ковыряться там один, как жук в дерьме. Считали вы, что буду и я, как какой-нибудь Хрен Иванович, целые годы раздумывать, собираться. Вы тогда подумали: я не шутя про речку сказал, что я живу за рекой? Я так только ляпнул сдуру. Я про ногу свою думал: куда мне соваться на одной-то ноге? Вы считали, что мне земли своей жалко? На черта мне земля, если один останусь, без людей? Я ему сегодня дал! Я ему показал, где комар муху пасет! Только вы его здесь и видели! Вот как!
- Кому дал? Кого видели? - удивились мы.
- "Кому", "кого"? Копейку, кого же еще!
- Ай-ай-ай, - испугалась мама.
- Ты, старая, сиди и, покуда что, молчи. Я кровь проливал за советскую власть, а он мне что? Ты понимаешь, Василь, до чего он дошел: шептаться со мной вздумал, как с этими, со своими, компании со мной искать! Да ничего, я вам, хлопцы, потом расскажу. Он мне на наших людей!.. Э-эхх и... Погоди, старая, я не ругаюсь, я не пьяный. Я ему дал! Я от порога зашел, подпорочку свою взял вот этак вот, снизу, и - впер-ред, гвардия, ура! По горбу костылем, по горбу!.. Я ему... этому самому, так и сказал: двадцать четыре часа, и чтоб духу твоего не было в Заболотье!.. Вот так. Ну, а потом, конечно, выпил...
Позже, когда он немножко успокоился, мать сказала:
- А ты, Михаська, про ногу это зря. Живут же люди, что тут поделаешь? Найдется и тебе работа. Ведь дома ты тоже без дела не сидишь...
- Ай, теща, не учи!.. Я сам уже сто раз все передумал.
- И Валька будет работать. Зря ты тогда на всех - на Василя, на Вальку...
- Не надо, мама, не надо больше, - сказал Микола. - И так все... Не надо.
Михась хотел что-то сказать, но только посмотрел на Миколу, подумал и улыбнулся.
- Правильно, мать? - спросил Микола и, засмеявшись, прибавил: - Одно только неправильно - бутылка на пустом столе.
- Ай-ай! - всполошилась старушка. - А я, и верно, сижу да гляжу...
- За стол? - сказал Михась, когда я пригласил его садиться. - Один за стол? А Валя? Без нее я не сяду. Она у меня во какой человек! Микола, а ну, моментально за Валей! И Валю мне, и Верочку сюда! Бегом!
- Теперь командуешь, - остановила его мама. - А почему не привел ее с собой сразу?
- Сразу? Ее дома не было, пошла к Марыле, что ли... Да что там сразу! Сразу мне надо было говорить с Василем!..
Валя с Миколой пришли очень скоро. Когда она - веселая, с девочкой на руках - вошла, чуть не вбежала в хату, я очень ясно вспомнил свое возвращение, ту нашу встречу. Первое, что она сейчас сделала, это поздоровалась с мамой. Они поцеловались, и Валя еще больше раскраснелась.
- Возьмите, мама, - передала она матери на руки, как дорогой подарок, свою малышку.
- Внученька моя! Я думала, и ты меня забудешь... Что, не забыла меня, Верочка?
"Вот видишь, - думал я, - все так и вышло, как я тогда говорил, а ты..." Хотел сказать это сестре, но она сама посмотрела на меня и на всех, а потом на своего Михася и с укором сказала:
- Вот глупые мы с тобой, Миша, а? И надо было так долго упрямиться!
А зять мой, как будто совсем протрезвев, как будто навсегда желая отмахнуться от того, что было, опустил глаза и пробормотал:
- Ну ладно уж, ладно...
12
Наш райцентр.
На углу Первомайской улицы, куда я сворачиваю с площади, по-прежнему стоит костел. У дверей его вделана большая медная доска: "Анно Домини 1686..." Догадаться, что на латыни написано, нетрудно. 1686 - это год основания костела. А пониже имя - "Ян Бонифаций Рушчиц". Он, должно быть, и построил этот "божий дом". Гляжу на огромное старинное здание, и мне чудится, что оно вцепилось в землю вековыми корнями... Дурное зелье глубоко растет. Поместье и костел, плеть эконома и крест ксендза - вот на чем они тут держались, те, кто пил нашу кровь. А где теперь поместья, где теперь паны? Остался только ксендз.
Рядом с костелом дом ксендза - "плебания". Здесь и сидит, как старый сыч в дупле, "преподобный отец". Прохожу по тротуару мимо ксендзовых дверей, и вдруг они открываются...
- А, здравствуйте!
- Василь Петрович, вы? Товарищ председатель...
Наш уважаемый шляхтич Шпек чуть в обморок не упал от такой неожиданной встречи.
- Ну, что ты здесь делаешь? Почему ты сегодня не в лесу?
- Да я все, товарищ председатель, с почками со своими вожусь. В понедельник был, так вот мне доктор и велел...
- Значит, тут теперь амбулатория? Что ж это вывески не видно?
- Хе-хе-хе, вывески! Вы всегда, товарищ председатель, как скажете... А я, это, иду в аптеку.
- И по дороге к дяде зашел? Ну, понятно, неудобно мимо пройти.
- Я только туда теперь, в аптеку, и сразу назад. Сам знаю, не такое время, чтоб расхаживать.
- Так вот иди и скажешь бригадиру, чтоб дал тебе работу. Такую, чтоб по почкам.
У него еще хватило духу захихикать, как старая потаскушка.
Но я не стал больше слушать, ушел.
"Сидит он здесь, - думал я по пути, - этот самый "преподобный отец", за этими святыми стенами, и, как паук, плетет свою паутину. Ясно, и шляхтич наш у него на поводу. Прибежал же зачем-то? Видно, не просто так".
И тут вспомнил, что записочка с дверей при мне... Что ж, поговорим с Кастусем.
Наташа, жена Кости Ячного, стоит на крыльце со своим Юрочкой на руках, и на лице у нее улыбка. Кастусь заводит мотоцикл.
- А вы, Вася, держитесь хорошенько, - говорит мне Наташа, - а то он только и знает, что гнать как ветер. Я с ним вообще боюсь ездить.
- И правильно, - отвечает Кастусь. - Садись, гвардеец, и держись.
Мотоцикл рычит, как разъяренный зверь на привязи.
Я еще раз кричу:
- Наташа, прощай!
Я слышу, как она смеется:
- Леночке привет! От Юрки и от меня!
Выезжая со двора, еще раз вижу мелькнувшую улыбку Наташи, и вот мы уже летим по мостовой центральной улицы.
Вечереет. Мелькают голые деревья, развалины, новые домики, люди... На окраине городка ныряем под арку, и вот мы в чистом поле. Прикрыв колени полами шинели, я сижу за широкой спиной Кастуся. Гляжу на руки его в кожаных перчатках, крепко обхватившие ручки руля, заглядываю сбоку в лицо, и мне смешно, какой он важный сейчас, как похож... ну, пожалуй, даже на летчика. А больше всего на отца, на старого Ячного.
Ни хлопнуть Костю по плечу, ни крикнуть я не могу. Ветер бьет в глаза, свистит в ушах. Ну и несешь ты меня, как черт грешную душу! Любят Ячные лихо ездить, ничего не скажешь!
Мы давно уже за городом. Промелькнул один километровый столб, другой, и скоро будет река. И вот мы уже под горой, взлетаем наверх и снова сломя голову мчимся вниз... Да ну тебя - пожить охота, тише ты!..
Кастусь, точно услышав, убавляет ход, и вот мы приближаемся к Неману.
На этом берегу реки, чуть в стороне от дороги, деревня, единоличная еще пока, Песчаная Слобода. На длинном мосту с нашего конца стоят двое мужчин. Когда мы подъезжаем совсем близко, они поспешно снимают шапки. Особенно старается Шпек - я узнаю его на ходу.
Мне нужно сказать несколько слов, Кастусю, как видно, тоже. Проехав мост, он сворачивает к хате у дороги и останавливается.
- Перекур, гвардеец! Ну, видел? "Мы простимся на мосту..." Ничего себе ты колхозничка завел! Все еще идет домой...
