А Борода тем временем рассказывает, чем занимался в последнее время.
- Сейчас безработный. Ну, а до этого торговал картошкой. Еще занимался бизнесом.
И я понимаю, каким смешным был его бизнес.
- А еще раньше работал помощником редактора в каком-то местном журнале, где и печатался понемногу.
- Дашь почитать? - спрашиваю я.
- Конечно, - отвечает он.- Только то, что нравится мне самому, не печатал никто, кроме одного журнала.
"Ну вот как все сходится, - думаю я.- Я хотел почитать его вещи, и вот, пожалуйста".
Меньше хотел пить с ним водку. Но куда без нее?
Мама Бороды долго не может узнать меня. А я тем временем удивляюсь переменам, какие произошли в их жилище. Раньше, помнится, здесь все блистало чистотой. А сейчас даже халат хозяйки не первой свежести. Поредели ряды книг на стеллажах. Мебель со следами погромов - знакомый почерк.
Оказывается, в этой двухкомнатной квартире кроме самого Бороды живут еще его сестра с сожителем, четырнадцатилетний двоюродный брат и мама.Правда, сожитель сестры лишь время от времени наведывается сюда. Но он дает работу сестре (он торговец овощами) и вообще здесь на правах благодетеля. С Бородою, как потом уже выяснилось, у него сразу же не заладилось. Торговец не переносит голоса "рафинированного эстета", поэтому Борода носу не выказывает из другой комнаты во время его визитов.
Сестра - крупная "ногастая телка" со следами некоторого вырождения на лице, но не без привлекательности - приходит чуть позже. И, выпив с нами рюмки три, сразу же становится агрессивной. Ей не нравится, что брат читает свои стихи, а потом "костерит" весь свет, в том числе и общих знакомых.
И в какой-то момент, я даже не заметил, когда это произошло, они вцепились другу в волосы (видимо, как в детстве это делали). Нам с подоспевшей из кухни мамой с трудом удалось растащить их и удерживать, пока они, расцарапанные, с клочьями выдранных волос в руках, не успокоились.
Сколько же семейных завес приоткрылось мне в этот момент, о которых я даже не догадывался. Здесь "клокотали" братско-сестринские чувства любви и ненависти. Упоминались чьи-то почти роковые имена, вспоминались тайные аборты и "шизовка". Но "шизовка" с другой, более страшной, обыденной стороны, чем та, о которой я знал из рассказов ранее.
Одиночество. Невостребованность. Потеря собственного достоинства. Материнская нежность. Усталость. И умение принимать жесткие решения.
Мама Бороды сразу же поняла, что я его не оставлю на улице. А нужно было выбирать: две враждующие стороны не могли, по крайней мере, сегодня, оставаться на одной территории. Поэтому она сказала, что он должен уйти.
Мы ушли. И на улице был еще алкоголь. И еще - уже у знакомой, где меня очень ждали.
А потом мне пришлось взять роль мамы Бороды на себя, давая ей передышку. И искать ему жилье, и даже средства к существованию.
Жилье нашлось сразу же. Две пустующие, с ободранными обоями комнаты в коммунальной квартире, у одного моего знакомого. А вот со средствами к существованию пришлось труднее.
В тот момент нашу фирму "душили" бандиты, пытаясь подмять ее под себя. Поэтому денег свободных не было. Более того, мне и еще ряду наших акционеров приходилось жить вне дома, пока шли разборки.
Я перебрался в одну из комнат, потеснив Бороду, чему он безумно обрадовался: во-первых, у него к этому времени совсем закончился "харч", даже остатки муки;
ну, а во-вторых, он чуть не спятил от одиночества. Хотя в квартире еще жила соседка с сыном и с собакой Мотей.
Сначала Борода уходил каждое утро искать работу, пытался устроиться грузчиком в магазине. Затем побродил по заводам. И бросил это занятие. Тем более, что еда в доме теперь не переводилась, только на выпивку не всегда хватало.
- Ты гони меня с утра из дому, - говорил он мне.- А то я, ощущая тылы за своей спиной, совсем разленился. Надо искать работу.
Я будил его. Но он старался спровадить меня первым. И, по-моему, так никуда и не выходил из дому.
- Что ты не пишешь?- как-то спросил я у него.
- Боюсь, - ответил он.- Как только я начинаю писать, со мною происходят разного рода неприятности.
- Начинается все с мелочей, - рассказывал он.- Бьется посуда. Отваливается носик чайника. Теряется кошка. Затем происходят более масштабные неприятности. Закрывается журнал, куда я только что устроился на работу. Меня раздевают на улице до трусов, хотя я почти не пьян. Левку друга моего ленинградского, вытаскивают из петли. Словом, неприятности сыплются на меня, как из "рога изобилия", и я бессознательно пытаюсь спрятаться от них - ничегонеделаньем.
- Чем не сюжет?- говорю я ему.
- Это уже было, - отвечает он.
- Все уже было, - говорю я, продолжая наш "вечный разговор".- Важно, как это сделать.
И через пяток дней он мне показывает рассказец страниц на двенадцать. И видит Бог, что написан он здорово.
- Мне это не трудно, - говорит он.- То, что ты хотел видеть...
И я понимаю, насколько это разительно отличается от той его фантастической белиберды - "а ля Стругацкие", - которую напечатали в том самом журнале и которую он считал чуть ли не гениальной.
Там - мертвые бесполые персонажи в мертвом, придуманном им, космическом мире вымученно и натужно шутят, и непонятно, чего хотят. Здесь - целый кусок жизни, где есть похмелье, мама, непутевый сын, прохудившийся ботинок. А главное - желание жить дальше. Жажда жизни.
- Позволь не поверить тебе, - говорю я ему.- Ты сам так не думаешь.
- Может быть, - не спорит он.
Несколько дней после этого он ходит обновленным человеком. Но к писанине больше не притрагивается.
Были у нас и праздники. Когда мы по два дня подряд пили.
И вот однажды скуки ради, ужаснувшись от зияющей пустоты голых стен, решили что-нибудь написать на них. Сначала на ум приходили лишь матерные, самые простые и короткие слова. Но потом мы "разошлись".
"Здесь нет мамы"
- написал Борода, и я чуть ли не "запищал" от восторга, ощущая себя мелким пакостником, дорвавшимся до свободы.
"Чем сосать соленый клитор, лучше выпить водки литр"
- крупными буквами последовало дальше.
И мы решили, что это девиз всех алкоголиков. И выпили по этому поводу по полной.
Потом поняли, что обходить вниманием женский пол нельзя. И вспомнили:
"Пусть жена изменяет мне, только бы Родине не изменяла".
Дальше проще:
"Поспешишь - блядей насмешишь",
"Давайте пописаем на - брудершафт".
И закончили философским ерофеевским:
- Рыбка плавает в томате,
- Ей в томате хорошо.
- Ты чего, ебена матерь,
- Места в жизни не нашел?
На следующей пьянке мы пошли дальше, раздобыв у соседского мальчика цветные мелки. И добавили цвету в нашу алкогольную декорацию, нарисовав веселый пивной ларек с табличкой:
"Пиво навалом, мужики".
А рядом:
"Пивнюки".
После каждого подхода к стенке, как положено - по рюмочке.
И в скором времени стена, особенна та ее часть, что находилась поближе к столу, была вся размалевана.
- Миша, - как-то сказали мы соседскому мальчику лет одиннадцати, дав ему в руки мелок.- Хочешь написать что-нибудь на стене? Что душа твоя просит.
Миша молчал.
- Маму, конечно, не надо ругать, - продолжали мы свой "обалт".- А вот учителку можешь. Училка - дура, допустим. Если тебе этого мало - Говно.
И вот тут Миша громко сказал:
Проститутка, - и заливисто хохоча, всполошив даже пенсионного возраста собаку по кличке Мотя, убежал в свою комнату.
Затем очередь дошла и до соседки - музыкального работника.
- Мы вот здесь "бухаем", - говорим мы, встретив ее на общей кухне в облегающих лосинах.- Декорации в виде росписи на стенах есть. Не хватает только музыкального сопровождения - нашей пьянки.
- Может, сыграешь, Таня? - просим мы ее.- Мы знаем, что у тебя в комнате есть музыкальный инструмент.
И она, поломавшись немного, так, для приличия, сначала выпила, не по-женски, сразу же полстакана водки, догоняя нас. А потом и поиграла нам на пианино.
Все было бы ничего в этот день. Танька - девка справная. Но у нее есть пожарник. Иногда он неделями не появляется у Таньки, а тут прилетел, как на пожар.
- Словно почувствовал, - ворчливо говорит она. И наливает ему полную рюмку, усаживая за стол.
- Как с точки зрения пожарной безопасности?- очень "серьезно" спрашиваем мы его, показывая на стену.- Пивной ларек нормальный?
- Нормальный, - хохотнув, отвечает он. - Не хватает только огнетушителя.
И мы пририсовываем веселый огнетушитель в виде использованного презерватива.
Два-три раза в неделю приходила Маша. И кормила нас всяческими вкусностями, принесенными из дому. После этого Борода уходил "погулять", оставляя нас вдвоем. Ну, а после прогулок всегда приходил печальный.
- Чего ты не заведешь себе никого? - как-то спросил я у него.
- Да кому я нужен?- спокойно так сказал он.- Мать познакомила меня как-то с соседкой, но я сбежал от нее через неделю.
